Что осталось от Мэй Боровски

　　Многие утверждают, что говорили с Богом. Некоторые настаивают, что частенько кричат в бездну. Да и живут так же: каждый шаг, каждое дело, каждое слово — всё в неё улетает. 　　На моём веку случилось всё это и ещё кое-что сверху. Разговор с богом — пожалуй, с маленькой буквы, иного он, эгоистичная бесконечная тварь, и не заслуживал — и разговор с бездной были похожи, как близнецы. Удивительная была бы случайность, если вас тоже окажется двое. Но кто из вас бог, а кто бездна, решать придёться самим. Мой совет: остановиться на более приземлённых материях и остаться Дейвом и Джо. Или Скарлет и Сарой. Или какие ещё имена пришпилят к вам скотчем, написанные на бумаге несмываемым маркером. Кому вообще может прийти в голову писать на бумаге перманенткой? 　　Я могла бы рассказать вам о семье, но на самом деле моя — а теперь и ваша — семья не ограничивалась родителями и тётушкой из Миннесоты, которую я никогда не видела. Ваша бабушка работала в церкви и тоже частенько разговаривала с Богом: её Бог оставался безмолвным, но был гораздо более приятным, чем те, кого встречала я. Один из них заставил меня украсть для него содовую из автомата! Интересно было бы посмотреть на его заповеди. 　　Ваша семья была замечательной: и я не только о той её части, которую выбрала сама. Обычно так говорят о друзьях, но ведь на самом деле обстоятельств было куда больше, чем моего выбора. С Греггом мы учились в одном классе и жили буквально на соседних лужайках. Ангус был домом Грегга. Беатрис жила на соседней улице, и мы постоянно сталкивались на мосту у въезда в город. Или выезда. Хотя на самом деле из Поссум Спрингс невозможно сбежать. Ещё была Лори, и Джереми, и Селмерс, которая писала то дурацкие, то проникновенные стихи — в зависимости от времени суток и положения созвездия Мышей-Писарей на небе. А ещё, если бы не Беатрис, я бы никогда не оказалась на той вечеринке и не встретила любовь всей своей жизни. И, если верить ей, парочки последующих тоже. А, может, и предыдущих. 　　 Я ужасно жалею, что вы никогда их не встретите — мою семью, которая вместе со мной сражалась с Поссум Спрингс и за Поссум Спрингс. А потом и в других битвах: против мира, всех остальных и самих себя. 　　Кто-то — скорее всего наш ужасный сосед — скажет вам, что они умерли так же, как и жили. Но я знаю, вы его не послушаете. 　　Вы поедете в город, который осел в наших костях: автобусы туда всё ещё исправно ходят, но вы успеете только на последний рейс. 　　Вас встретят ночь и лес. А ещё, может быть, бог. И я разрешаю вам послать его куда подальше, если он попросит вас принести ему лимонада из ближайшего автомата. Ничего он вам не сделает — он мне, в конце концов, должен. Думаю, он по глазам поймёт, что лучше не стоять у вас на пути. Вы ведь тоже смотрите в зеркало и видите глаза кошмаров, которые видели мир так, как никому не стоит? Надеюсь, что нет. Заклинаю всех встреченных богов и всё такое. 　　На нашем старом доме всё ещё висит красная звезда? Не представляете, как часто из-за неё вашего дедушку называли коммунистом. Шутки шутками, но кое-кто действительно помешался на ядерном апокалипсисе — настолько, что чуть не устроили свой, местечковый. Подшивка старых газет вам об этом не расскажет, но каждый тихий шахтёрский городок рискует стать оплотом какой-нибудь секты. Поссум Спрингс не был исключением. 　　Ваша тётя Беатрис наверняка писала об этом в своей книге доходов, где-то между списком ремесленных инструментов на следующей год и налогами. Что-то вроде: 　　“Расходы удалось сократить на 10 процентов, но придётся нанять нового продавца. Мэй сошла с ума: говорит, видела призрака, который утащил во тьму какого-то подростка. Партия пил, прибывшая на прошлой неделе, идёт с заводским браком. На днях чудом избежали смерти и замуровали группу сектантов в шахте на западе. Не забыть проверить бойлер.” 　　Не удивлюсь, если Ангус тоже вёл дневник — куда более личный, конечно. С его семьёй — которую он бы точно не выбрал, если б подвернулся такой шанс — терапия обязательна. Вы найдёте его среди коробок, которые свалятся на вас с чердака. И там же прочтёте о той ночи, когда мы смотрели на звёзды и говорили о важном. Не о богах, конечно. В основном о том, как нам всем повезло с Греггом. 　　Вы никогда не узнаете, что мы, бывало, ходили с ним на озеро и тыкали друг в друга ножом. Смеха ради, только по рукам, да и ножичек был совсем крохотный... Это, конечно, не оправдание, но тогда, в состоянии подвешенной беспомощности, когда не только не знаешь, в какую сторону делать шаг, но и достоин ли ты вообще его делать… тогда оправдания нам были просто необходимы. Для самих себя, конечно. Царапины на руках, чтобы помнить: мы, возможно, достойны будущего. 　　Вы его точно достойны. Я знаю, вы не повторите моих ошибок — у вас будет ворох собственных. И это тоже радостно. Тревожно тоже, но в основном радостно. Я только надеюсь, что на вашем пути не будет снов о гигантских птицах и медведях, не будет темноты, из которой пахнет землёй и убийством, не будет бога, которому всё равно. 　　Но если встретите его — передайте, что мне тоже на него плевать. Мы прожили хорошие жизни. Может быть даже куда лучше, чем у него. 　　И обязательно зайдите в библиотеку. Спросите, есть ли у них стихи Сельмы Энн Форрестер. Лучше неё никто не расскажет вам о том, что стало с нами давным-давно, во времена, когда можно было ходить по линиям электропередач, газировка стоила как целая пара носков, а города так боялись умирать, что приносили равнодушным богам жертвы. 　　И если однажды во сне вы услышите джазовый квартет… помните о вашей семье. И в конце всего держитесь за то, что от нас осталось: за грохот поездов по рельсам, за бейсбольную биту, за созвездия, рифмы и записи наших песен, которые мы втайне считали гениальными. 　　Держитесь за что угодно. Потому что мы прошли, но вы всё ещё длитесь. 　　Покажите этому городу, чего стоят дети Маргарет Боровски. И не дайте ему вас проглотить.