Лучи ярче солнца

Свет проникает в комнату прежде нее, а с ним — волна сухого тепла; вполне достаточное предупреждение для Фарамира, чтобы успеть закрыть одну книгу и открыть другую. Она входит, не медля. — Приветствую, Наместник, добрыми вестями с юга, — говорит она, еще только наполовину сняв шлем, так что слова ее приглушены. — Я не могу остаться надолго. Я пришла, дабы принести тебе слово о Хараде и о твоем брате. — Эовин, — говорит он, и голос его звучит столь же осторожно, как и обычно, когда дело касается ее. — Ах... присядь же. Я прикажу принести воды. Он встает, чтобы подозвать слугу, а Эовин опускается в свободное кресло, но следом, засомневавшись, вновь вскакивает на ноги. Оба они, она и Боромир, теперь двигаются быстрее, словно нечто подстегивает их. Хотя, насколько это ему известно, ей подобное всегда было свойственно. Он не знал ее прежде, за исключением лишь нескольких минут при дворе ее дяди; и тогда она была неподвижна и скована чарами, как и все прочие. — Благодарю тебя. Как продвигаются твои труды? — Одеяла, повязки, вино, зерно, — говорит он и замечает, каким пустым делается ее лицо в попытке не сморщить нос. Он не может сдержать собственную улыбку. — Не стану утомлять тебя этим. Изумление. Следом возвращается самообладание. — Твой брат никогда не рассказывал мне о мыслях, которые читал бы у меня на лице, — говорит она. — Обязан ли ты этим даром тому, что рождён вторым? — Боромир предпочитает более прямолинейные способы взглянуть в сердце человека, — говорит Фарамир, и ее рот дергается — вот почему, должно быть, он продолжает говорить самоубийственные вещи. — Как он поживает? — Он крепок и победоносен, — говорит она. Сияющие Всадники всегда говорят друг о друге так, словно бы оба уже две сотни лет, как мертвы, и сделались весьма привлекательными трупами. — Он принес Нэнью в Умбар. Я намерена присоединиться к нему с подкреплением. Сможешь ты выделить отряд из двенадцати человек? — Да, если у тебя есть в том нужда, — говорит Фарамир, и мгновением позже понимает, что это может быть действительно так. Он не думает о том, что случилось с прошлыми двенадцатью. — Рота Кередина. Сейчас он на стенах; он возрадуется. — Благодарю тебя, — говорит она. — Солдаты, которых ты подбираешь, всегда сильны и горды служить делу Света. — Хм, — говорит Фарамир, и она смотрит ему в глаза — взглядом холодным и вопрошающим. — Весьма горды. Более горды этим, чем даже ты сам. Ты всё еще не надел кольцо. — Нет, госпожа. — Они воистину были очищены от всякого зла, — говорит Эовин. Ее глаза все еще неотрывно глядят в его. — Ты и представить не можешь, каково это: носить одно из них. Фарамир соглашается: — Не могу. — Некий страх лег между тобою и Светом. Разве ты не видишь того, что знаю я? Я тоже пребывала в тенях. Но никто не может остановить тебя ныне; никто не сдержит тебя. Владычица Галадриэль назвала тебя Наместником Арнора и Гондора. Почему бы тебе всем сердцем не взяться за свое дело? Ее голос звучит... пылко, пламенно, и на какой-то миг он видит в ее неуемной убежденности то же, что видит она: его рядом с ней, когда в следующий раз она и Боромир выезжают на охоту, очищая неразумных, убивая непокорных. Следом он видит нечто иное: вспышку озорства, и она говорит: — Или ты боишься себя самого лишь рядом со мною? И Белая Дева Рохана хватает его за рубашку обеими руками, притягивая к себе для поцелуя. Он поднимает руки к ее лицу, прежде чем успевает понять, что происходит, и целует ее в ответ. В ее прикосновениях — та же лихорадочная жажда, что в ее голосе. Тянущая боль расцветает там, где их тела соприкасаются, и он помимо воли задается вопросом — чувствует ли она то же самое, или же она больше не замечает. Отчаяние, которое он удерживал в узде, накрывает его, опрокидывается тяжелой безжалостной волной, и когда она пытается отстраниться, он целует ее снова, преследуя — как она преследовала его, как он имеет полное право делать теперь. Она приглушенно вскрикивает от неожиданности, стискивая ткань его рубашки в кулаке. Он не отпускает ее. Внезапно Эовин наполовину бросает, наполовину толкает его обратно в кресло, и Фарамир с запозданием понимает, что кто-то постучался в дверь — служанка, красная до кончиков ушей, ставит кувшин с водой на стол перед госпожой Эовин. Лицо Эовин тоже заливает краска. Она рассеянно благодарит служанку и наливает себе воды в стеклянный кубок. Фарамир всё еще пытается разглядеть что-то через яркие пятна, плывущие перед глазами; он не может разобрать выражения ее лица. Эовин выпивает кубок одним глотком, резко опускает на стол. — Я, пожалуй... — начинает она. — Ну что ж. Она забирает шлем, и уходит, поклонившись. Служанка по-прежнему продолжает подбирать осколки разбитого кубка, когда свет уходит за Эовин вслед. Фарамир закрывает глаза, пока пятна не исчезают. Затем он открывает другую книгу и просматривает новости от Арвен — Умбар, пятьдесят кораблей. Значит, морская кампания. Он думает, станет ли Владычица Галадриэль убивать пиратов, или же очистит воды. Или поднимет Нуменор. С людьми Кередина; теми, кто еще жив. Он пытается убедить себя, что защищает свой народ. Он всё еще чувствует во рту привкус крови. В Рохане Галадриэль одним прикосновением выжгла из Теодена всю злобу и горечь прожитых лет, и оставила его со всем прочим, что у него было — коленопреклоненным стариком с трясущимися руками. Она обернулась к Эовин тогда, неподвижная, прямая и холодная, и сказала в своем бесконечном милосердии: «Но ты была рождена не для того, чтобы быть лишь цветком». Фарамир помнит, как Эовин повернулась к Галадриэль, не видя больше никого другого; он помнит — даже прежде того, как кольцо Вилья скользнуло на ее палец — солнце, разгорающееся в ее глазах.