До рассвета

ㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤ       Они бегут, грязные и мокрые. У Дина рубашка на груди порвана и от сухой ветки осталась глубокая царапина. Он несётся вперёд, чувствуя, как ноги в мокрых листьях и мху тонут, как щиколотка крутится внутри суставной сумки, подвернуться хочет, когда он в очередную ямку, под прелым ковром спрятанную, проваливается. Не дышит почти, ноздри больше напрягая, чем раздувая. В лёгких больно.       Ему шестнадцать должно только грядущей зимой исполнится, а руки уже по локоть в крови. Пальцы скользкие, мерзкие, кровь как будто не свёртывается и не высыхает. И рука Сэма всё норовит выскользнуть, но чёрта с два он её отпустит. Только дёргает его за собой сильнее, знает, что больно, но ничего, лишь бы выбраться отсюда. — Держись, Сэмми, немного осталось!       В голове ругает его отборным, зачем из дома вышел, зачем в лес пошёл, не маленький ведь уже. Знать должен, что лес сам песенки петь не будет, что у него своего голоса нет, который бы обещал, который бы звал и манил. Но нет, не удержался. Да и плевать, выбраться лишь бы.       Отец с собой забрал почти всё оружие, только ружьё это старое, тяжёлое, как целый грузовик, его по спине бьёт, пока он бежит. В свободной руке сжатый клинок, только бы не уронить его. А вокруг пространство воет, глазами сверкает яркими, зубами клацает острыми. Он сам изнутри дрожит, это даже признать не стыдно.       Стыдно, когда бездумно в пасть к зверю прыгаешь, стыдно, когда за слова свои не отвечаешь, когда обещаниям не следуешь. А озираться по сторонам, к тусклому огоньку дома следуя, не стыдно, это правильно. — Я больше не могу, Дин.       Голос у мальчишки загнанный, почти мёртвый. Ноги ватные, он спотыкается всё чаще, почти падает, но сам огонёк в окнах видит, пытается. Но кричит вдруг громко, а потом звук этот пропадает, теряется в бульканье страшном. И у Дина рука пустая, всё такая же скользкая, но холодная.       Он оборачивается быстро, сам чуть не падает, глаза открыв широко, за ним вода, как озеро лесное, чёрное, рязкой и кувшинками широкими подёрнутое. Мёртвое. — Сэм!       Кричит во всё горло, знает, что опасно, что привлечёт внимание к себе, что чем громче ты, тем ближе они. Голоса эти мягкие, зовущие. Те, что песню напевали, брата его к себе зазывая. Он мёртвой статуей стоит на берегу, смотрит в воду, с сердцем, что окаменелым грузом под желудок проваливается, прощается, когда руку над водой видит.       Не думая сам в неё лезет, его ноги в ил затягивает, ботинки с хлюпаньем с ног слетают. А он глубже заходит, воды по грудь уже. Он почти не чувствует вязкого дна, ружьё с себя стаскивает, чтобы протянуть барахтающемуся брату, что из-под воды появился и воздух глотает урывками. — Давай, Сэм, возьмись за ствол, я тебя вытяну, давай. — Я не могу, оно меня держит. Я не могу!       Опору под ногами теряет, вперёд подаётся, ружьём почти в щёку тому упираясь. Сэм руки на нём сжимает, а Дину ничего не остаётся, он дёргается, рвётся назад, ноги о ракушки и коряги ранит, пока не находит опору, пока не наступает твёрдо, хоть и по колено в болотной грязи. Пока не вытягивает брата и то, что за ним тянется, рыча и хрипя, будто тонущая собака; пока сам не падает на берег, рукой шаря по траве, чтобы клинок найти. Выстрел.       Чёрная тень за Сэмом растворяется, он на четвереньках из воды выбирается, от тины отплёвываясь, дыша через раз. Смотрит наверх, а над ними отец стоит, на вид злой ещё больше, чем все эти твари. Но Сэму сразу хорошо так становится, легко, он почти улыбается, пока Дин поднимается, отряхиваясь. — Домой. Оба, живо.       У Дина вся стопа вспорота, он на приклад опирается, ствол в землю утыкая. Он босой и мокрый. Сэм дрожит не то от страха, не то от холода. Изо рта пар идёт. Отец подгребает их к себе чуть поближе, руки у него тёплые и жёсткие, но они оба знают, что он рад их видеть живыми.       За спинами нет больше озера, только глаза сверкают и вой стоит вперемешку с пением мягким. Впереди, всё ближе с каждым шагом дом, в котором горит мягкий оранжевый свет, и кто-то изнутри по окнам ладонями долбится. А до рассвета ещё так далеко. ㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤ