Иллюзия

Пальцы Гильгамеша мягко касаются выпирающих рёбер, пересчитывая, — под какое по счёту всадят нож? Диармайд не знает, но уверен, что всадят. А он — позволит, беззащитно откинув голову и прикрыв глаза. Погружается в темноту, задерживает дыхание, пока голова не начинает кружиться, и уже не различает, чьи руки ласкают кожу, чьё дыхание её согревает, и подсознание рисует образ Артурии. Лучистый, но смягчившийся взгляд словно проникает под сомкнутые веки, и Диармайд, забывшись, распахивает их — и прерывисто вздыхает, наткнувшись на равнодушный взгляд красных глаз. Вот он, нож под рёбрами, а вот он медленно поворачивается, разрывая внутренности — Гильгамеш отдёргивает руки. — Хочешь увидеть на моём месте кого-то другого? — теперь рука ложится ему на горло, чуть сдавливая, будто её обладатель ещё в раздумьях, задушить или ограничиться угрозами. — Как и ты, — насмешливо хрипит Лансер. Перехватывает тонкое, но будто стальное запястье, отцепляет от своей шеи — Арчер позволяет, негромко хмыкнув — и подносит к губам. Смотрит на будто высеченные из мрамора пальцы и думает, что мог бы откусить их по одному, не поморщившись: в груди диким зверем притаилась ярость, и ей интересно, какое лицо будет у Гильгамеша, когда он в агонии будет истекать кровью. Диармайд стискивает зубы до скрипа и мягко прикасается губами к костяшкам: желание причинить боль меркнет перед осознанием, что больнее будет самому. Неправильно. Всё это ужасно неправильно. С Сейбер — о, как просто было с Сейбер, как легко в бою стоять с ней спина к спине, как приятно раз за разом быть благородным, подчиняясь будто двойному кодексу чести по отношению к ней — как к рыцарю и женщине. Неправильно, что от Гильгамеша исходит обманчиво похожее золотое свечение — присмотрись чуть внимательнее, и не останется ничего общего, но когда Диармайд догадывается присмотреться, уже слишком поздно — уже сам не знает, хочет разорвать в клочья, как соперника во всех смыслах, или впечатать в стену и целовать, пока не заболят скулы, сжать шею смертельным захватом или стиснуть в крепких объятиях. Лансер ведь не самообманом занимается, уже нет: от чистоты и прямолинейного упорства Сейбер здесь нет ни капли и никогда не было. Гильгамеш — это никому до конца не понятные мотивы, хитросплетения и уловки, концентрированный яд за обаятельной маской, и ничего уже не поделаешь — Лансер знает, но всё равно тянется к нему. В довершение — прекрасно понимая, что Гильгамеш его не только партнёром, но даже настоящим мимолётным увлечением не считает. Потому что и его взгляд прикован к недосягаемому блеску Артурии. Рыцарь и король, уверенные в своей неотразимости, способные очаровать любую, возжелали, в лучших традициях, невозможного — даже Грааль, наверное, не поможет. У Артурии верный спутник — меч, и броня — несокрушимые идеалы, и возлюбленная — оплакиваемая Британия. Лансер может себя, наверное, немного утешить тем, что его Сейбер хотя бы уважает — и то звучит горькой насмешкой. А как Гильгамеш справляется с пожирающими изнутри ненасытными демонами чувств?... Рыцарь и король, отчаявшиеся издалека алчно глядеть на манящий, но холодный свет, обратили взор друг на друга. Не то соперники, не то вовсе враги — никто не отменял войну, — не то товарищи по несчастью. Какие, впрочем, из них товарищи — занимаются любовью по ненависти, будто это может утихомирить океан, бурлящий бессильной злобой в душе. Только абсурдно влюбиться в Гильгамеша, в довершение всего этого, Диармайду и не хватало. Вернуться бы в прошлое и убить его, когда они впервые встретились на поле боя, но время вспять не повернёшь, да и момент упущен: теперь рука с копьём наверняка в решающий момент дрогнет под насмешливым взглядом Арчера. Обратится ли когда-нибудь этот взгляд на него с искренней благосклонностью? Конечно, нет. Гильгамеш привык получать то, что хочет, а не довольствоваться случайно выпавшей картой: пусть и солидной по достоинству, но не той самой — желанной. И всё же он не уходит, хотя сто раз мог бы, остаётся рядом, и Лансер тешит себя мыслью, что пусть у Гильгамеша нет к нему чувств, но есть по крайней мере невольно появившаяся, не подвластная его воле зависимость. Лестно чувствовать себя единственной константой, не подчиняющейся контролю человека, обычно контролирующего всё и вся. Диармайд видит — или воображает, что видит, — эту зависимость: она отражается лёгким, но непреходящим раздражением в глазах Арчера каждый раз, когда их губы встречаются в иссушенном, мучительном поцелуе. Вот и сейчас, нависнув над ним на руках, Гильгамеш приникает губами к губам, и Диармайду кажется, будто тот высасывает из него все жизненные соки, — и всё равно он жадно запускает пальцы в светлые волосы, притягивая ближе. Так продолжаться не может, кто-то из них (а может, оба?) непременно сойдёт с ума от пытающего душу состояния неопределённости. Неудовлетворённости. Один шанс ускользнул сквозь пальцы обоих, ранив в сердце и раздразнив, а другой, непрошеный, свалился на голову, только больше всё запутав. Диармайд упирается ладонями в плечи Гильгамеша: оттолкнуть выше его сил, но не дать приблизиться вплотную, пожалуй, можно. Недоумение в красноватых глазах сменяется холодом, и Арчер, сжав губы, слезает с его бёдер и отходит в другой конец комнаты налить себе бокал вина. Лансер чудом не даёт просьбе вернуться сорваться с губ. Отводит взгляд за окно, будто ему всё равно. Разум одобряет, нашёптывает, что давно пора бы опомниться и разорвать эту связь, пока она не утянула их обоих на дно, но мысль о том, чтобы навсегда отказаться от этого манящего притяжения, остаться без якоря в буре? Даже близко не хочется допускать до сознания. Гильгамеш, неслышно и неизвестно когда снова приблизившийся, протягивает бокал и ему, и Диармайд выпивает одним глотком, жалея, что этого недостаточно, чтобы затуманить разум пеленой, скрывающей сложное и противоречивое. — Я зря сегодня пришёл, — вырывается у него по воле мимолётного порыва честности. Не перед Арчером даже, перед самим собой. Извинение застревает в горле. Гильгамеш понимающе усмехается. — Думаешь, я ничего не чувствую, глядя на тебя? Диармайд забирает из его рук бутылку, вновь наполняя бокал, и удивлённо хмурится. — Да в меня как будто ножи втыкают, — голос Гильгамеша понижается: можно было бы принять за угрозу, если не вслушиваться в слова, — когда я вижу в тебе черты, за которые в тебя влюблялись направо и налево. Которых нет и не было отродясь у меня. И которые всё равно не тронули её сердце. Не то странный, извращённый комплимент от Короля Героев, не то непрошеная исповедь — а Гильгамеш уже, похоже, не может остановиться: глаза лихорадочно блестят, и смотрит вроде на Лансера, а будто и сквозь него. — Так что даже если я изменюсь, даже если превзойду тебя самыми что ни на есть честными путями, даже если заполучу Грааль, чтоб он в адскую бездну провалился, в лучшем случае я заслужу её уважение. Даже не симпатию. Диармайд не знает, как реагировать на вырвавшееся сгоряча, что ответить, чтобы не сделать хуже, — это, наверное, первый раз, когда они открыто заговорили о Сейбер. Справедливости ради, до этого между ними в принципе было сказано немного. Бессмысленности шёпотом между вздохами и поцелуями — не в счёт. Гильгамеш, наверное, сам не замечает, как крепко сжимает кулаки, как часто поднимается и опускается тяжёлыми вздохами грудь, как он предстаёт перед Диармайдом таким, каким его не видел, быть может, никто. Лансер осторожно дотрагивается до подрагивающих костяшек пальцев. Не встретив сопротивления, обхватывает запястье, нащупывает судорожный пульс, берёт за вторую руку и несильно сжимает, пока сердцебиение не становится чуть медленнее и ровнее. — Тебя любили при жизни, Гильгамеш? — Лансер пытается заглянуть ему в глаза. — Не подданные рабской любовью, а кто-то равный? Арчер молчит так долго, что это начинает пугать. Наконец, окончательно совладав с собой, поднимает взгляд. — Да, — и как он не старается, лицо всё-таки дёргается, выдавая его. — Один раз. Лансер едва не спрашивает, что случилось, но осекается: а какие могут быть варианты? Случилась – смерть, как и с любым из них. Что он может сказать, не вызвав пренебрежительной усмешки? Им знакомы все утешения, все мудрые слова, призванные унять боль, и очень хорошо известно, что они не больше, чем пустой звук, что рассеется по ветру, не оставив после себя облегчения. Диармайд на несколько мгновений ещё крепче сдавливает запястья Гильгамеша, прежде чем со вздохом отпустить. Арчер подбирает упавший на пол бокал, наполняет его и впервые на глазах Лансера выпивает залпом, не смакуя. — Ты прав, тебе не стоило приходить, — задумчиво кивает он, будто и не было последних пяти минут. Фраза повисает недосказанной, но Диармайд прекрасно чувствует, что его выставляют вон, и поднимается на ноги. Задушить желание наброситься на Гильгамеша и яростно целовать, пока из его взгляда не исчезнет покрытый трещинами лёд, не так-то просто. С усилием отвернувшись, уже хочет исчезнуть, но не выдерживает — спрашивает: — Что тебе дают наши отношения? — он готов поклясться, Гильгамеш усмехается на этих словах. — Развлечение? Избавление от скуки? Арчер окидывает его оценивающим взглядом и, пожав плечами, бросает: — Иллюзию. — Какую иллюзию? — Проваливай, Диармайд, — глаза недобро сверкают. — Сюда скоро придут. — Так ответь. — А что наши отношения дают тебе? — прищуривается Арчер поверх бокала, нагло копируя чужие интонации, и явно наслаждается замешательством Лансера. Диармайд был бы и рад со злости сказать «ничего», но язык не поворачивается — или даже хуже, вот-вот повернётся сказать правду. — Сволочь, — шипит Лансер и исчезает под негромкий смех.

* * *

— Зачем ты это сделал? — хрипит Лансер, опираясь на протянутую руку. События последнего часа — такой водоворот, что не уследишь. Схватка с Артурией — прощальный танец, финал которого должен был, так или иначе, распутать нити привязанности, ревности и неопределённости, опутавшие грудь и мешавшие дышать. Должен был. Появление мастеров — и его, и Сейбер. Горчащее во рту чувство незавершённости. Командное заклинание, подлое и предательское, жгущее огнём под кожей. Руки, отчаянно сопротивляясь, всё же направляют остриё копья в собственное сердце. А потом золотая вспышка, рука Гильгамеша, сжимающая горло Айрисфиль, гневные крики Эмии Кирицугу, голос Арчера, наполненный слепой яростью и велящий беспрекословно подчиняться — всё доходит сквозь туман перед глазами и звон в ушах, потому что Лансер из последних сил сопротивляется заклинанию, и копьё, хоть уже и вонзилось в тело, не вошло пока глубоко — только разрывает кожу, опаляя резкой болью. В глазах темнеет, а потом голос мастера, неожиданно ясный и чёткий, захлёстывает сознание и отменяет приказ новым командным заклинанием. Копьё выпадает из опустившихся рук. Из неглубокой раны сочится кровь, и Лансер рассеянно смотрит на неё: голова всё ещё кружится, а мысли путаются. Гильгамеш, неизвестно когда отпустивший Айрисфиль, возникает рядом с ним, хватает за локоть, и они оба дематериализуются. Чёрт знает, где они сейчас — в каком-то лесу, точнее не скажешь. Чёрт знает, почему Арчер считает, что на его более чем законный вопрос можно ответить неопределённым жестом и кривой улыбкой. Чёрт знает, что произошло после их исчезновения — ох, а ведь там остались... — Мастер! — Диармайд дёргается вперёд и тут же шипит от боли. — Угомонись, — Гильгамеш несильно толкает его в плечо, заставляя сесть прямо на землю. Лансер вынужденно подчиняется: слабость так сковывает тело, что даже стоять без посторонней помощи он не может. Прислоняется спиной к стволу дерева. Какая остроумная и ужасная насмешка над его желаниями и честью — как рыцаря и как слуги. — Кейнет и Сола-Ю, — настаивает он, буравя взглядом опустившегося рядом на траву Гильгамеша. — Что с ними? Я должен… — Ты ничего этим людям не должен, — обрывает его Арчер так резко, что Лансер изумлённо моргает. — Я бы на твоём месте надеялся, что они мертвы. Но во всяком случае, они уже не твои мастера. — Командные заклинания… — Он собирался использовать их все, чтобы приказать тебе убить себя, — сквозь стиснутые зубы. — Я успел до того, как он применил последнее. Заставил его — точнее, я заставил Эмию Кирицугу, а он заставил твоего мастера — потратить единственное оставшееся на отмену приказа. — Как ты вообще узнал, где мы и что происходит? — мир вокруг постепенно возвращается в фокус, и голова тоже становится яснее. Диармайд пристально вглядывается в лицо Гильгамеша, а тот словно не желает отвечать. — Какое это теперь имеет значение? Я наблюдал. — За кем? За Сейбер? — к его изумлению, Арчер сжимает губы и молчит. — За мной? — Повторяю — теперь неважно. — А что стало с Сейбер? — голос предательски дрожит, как он ни сдерживается. Гильгамеш выдерживает долгую паузу и наконец сдавленно бормочет: — Не знаю. Лансер переводит взгляд на кроны деревьев и проглядывающее между ними звёздное небо и на миг очищает сознание, перестаёт думать о чём-то, кроме того, что он всё ещё жив — насколько это в принципе возможно. Налетевший порыв ветра охлаждает тело и успокаивает разум. Диармайд наконец мысленно уходит с того пустыря, отпуская Артурию, мастеров, войну, кровь, пронзающее насквозь в прямом и переносном смысле предательство. Пусть на время, но заставляет себя забыть обо всём, кроме здесь и сейчас. Здесь и сейчас — только полумрак и холод ночного леса, неожиданная свобода, изломанные останки прошлых жизней и Гильгамеш, уставившийся в землю и улыбающийся самому себе. — Спасибо, — наконец говорит Лансер. Арчер только дёргает плечом. — Пожалуйста. — И всё-таки, почему? — Диармайд, подавляя стон боли, тянется ближе, чтобы коснуться руки. — Зачем, Гильгамеш? Я ведь тебе никто. — Ты иллюзия, — по губам пробегает усмешка. — Помнишь, я сказал?... — И не объяснил. — Иллюзия, что меня снова любят, — Гильгамеш разворачивается к нему: на лице привычная ухмылка, но Диармайд видит только грустный и уставший взгляд. — После той ночи я позволил себе на минуту пофантазировать, что это правда. И… Неважно, реальность или наивный бред — я просто решил не дать тебе умереть. В конце концов, иллюзия была весьма приятной. В наступившей тишине Диармайд слышит собственное сердцебиение. Два удара проходит перед тем, как, забыв о ране, он приподнимается, притягивает к себе Гильгамеша и целует так, как всегда хотел: не яростно и исступлённо, а медленно и почти что нежно, так, что перехватывает дыхание и темнеет в глазах, и долго, до сладкого изнеможения долго — хорошо бы до конца времён. Тем более, кто знает, как скоро он наступит? Губы Арчера заметно покрасневшие, когда Лансер наконец отстраняется. Сложно понять, отражается ли что-то в глазах, кроме замешательства, но на всякий случай Лансер негромко, но твёрдо добавляет: — Не иллюзия. Гильгамеш опускает голову и на миг зажмуривается — Диармайда его реакция даже немного пугает — а потом смеётся, тихо, прикрывая рот рукой, но сотрясаясь всем телом. И так же резко прекращает и поднимает взгляд: вроде бы привычное спокойствие, но Лансер видит — чувствует, — теплоту, скрытую за этой маской, и на секунду перестаёт дышать. Гильгамеш теперь сам наклоняется к нему, цепляя пальцами за подбородок, и быстро, почти неосязаемо оставляет на губах поцелуй. — Полагаю, нам осталось всего лишь выбраться из этой войны живыми, — задумчиво хмыкает он. — Выберемся, — улыбается Диармайд, протягивая ему руку, и даже не спрашивает про как и что будет потом: в тоне Гильгамеша слышится неуловимое, но непреклонное обещание. Арчер сжимает его руку, и Лансер, не выдержав, заключает его в объятья и даёт собственную безмолвную клятву. Тебе никогда больше не придётся довольствоваться иллюзиями и призраками прошлого.