///
во второй раз чонин чувствует это, когда хёнджин берёт его за руку, и это ощущается так правильно, так необходимо, что он останавливается от внезапного осознания — он нашёл себя и своё место в жизни. краски вокруг взрываются яркими брызгами — неоновые бегущие строки сливаются в гонке, в конце улицы дорожный знак сияет флюорисцентами — больше никаких остановок, только вперёд и вперёд; звуки усиливаются и уши заливают, голова разрывается от стольких ощущений, звуков, запахов — цветочная клумба неподалёку галдит ароматами наперебой, сводя с ума; по коже мурашки бегут табуном, взбираются по хребту, целуют кожу шеи у самой линии роста волос. чонин в шоке замирает и тянет хёнджина на себя — стой, подожди, я тут из-за тебя кажется парализован; не торопись, я тут в тебя кажется влюблён. старший ничего не понимает, но ощущает каким-то дремлющим ещё внутри чутьём, что творится вокруг великое, но важнее всего — между ними. хёнджин подходит вплотную и обнимает, прижимает к себе как самого дорогого на свете человека, как самое важное, что у него есть, было когда-то и будет теперь. чонина выламывает от собственной значимости и любви, сносящей внутренние органы огромной волной природного катаклизма.///
в третий раз чонин влюбляется в хёнджина, когда тот впервые поёт ему, пытаясь скрыть волнение, в голосе унять дрожь шутками и неуверенными смешками. чонин лишь лежит животом к потолку, еле дышит, боится спугнуть что-то невесомое, что голосом старшего сотворилось в комнате, пальцами вцепляется в обивку дивана и молчит, слушает, не может и слова прошептать — так поражён, так восхищён, столько всего и сразу чувствует в этот момент. хёнджин поёт ему ещё пару песен, а чонин смотрит на него внимательно, аккуратно, бережно и думает «спасибоспасибоспасибо. спасибо, что появился в моей жизни и придал ей смысл»///
следующий раз — хёнджин засыпает первым, в своей руке держа чониновскую; младшему не очень удобно лежать, но он терпит, потому что так может смотреть на лицо старшего почти в паре сантиметрах от своего, почти что носом с его сталкивается, почти невесомо целует — ещё немного бы и... хёнджин такой красивый во сне. ещё красивее, чем когда бодрствует, хотя казалось бы куда больше, куда. пальцами второй руки чонин медленно ведёт по его щеке, к носу, к переносице, по лбу, как можно нежнее, снова спускается к щеке, губам, подушечкой большого надавливает на нижнюю, замирает. сам удивлён своей храбрости, не верит что может вот так касаться, гладить, обнимать — любить. осознание прошибает разрядом в 220 и мешает уснуть до самого утра. рук они так и не разнимают.///
чонин впервые целует хёнджина сам, расхрабрился от вина — щёки горят, внутри пожарище, огонь поднимается к губам; ему кажется, что сердце сейчас взорвётся, не выдержит, лопнет, кусочками спустится в желудок. но этого не происходит. вместо взрыва чонин чувствует правильную наполненность внутри грудной клетки, чуть тяжёлую — как книжки в рюкзаке, сразу три, читать несколько и путаться иногда в героях, жизни их смешивать как ингредиенты для яблочного пирога. хёнджин не удивляется, но пользуется замешательством младшего и уводит в поцелуй сам — более глубокий, тягучий, балансирующий на грани невинного с чем-то более серьёзным, но границ не переступает, боится сам, ждёт. чонин чуть приоткрывает рот и хёнджин этим пользуется — язык проталкивает внутрь, кончиком ведёт по верхним зубам, трогает осторожно нёбо, отстраняется только чтобы словить разочарованный стон чонина, посмотреть на него всего пару секунд — такой красивый, растрёпанный, ресницы дрожат, рот раскрывает, тянется вперёд за продолжением — у хёнджина не выдерживает что-то внутри и срывается ко всем чертям. они целуются долго, то медленно и нежно, будто боятся покалечить друг друга одним дыханием, то рвано, кусаче, срываясь с губ на тонкую кожу шеи, засасывая-закусывая, оставляя следы — мой. мой, только мой, м о й. чонина ведёт куда-то в яркую темноту, выжигающую следы от лампочек под веками — так бывает, когда долго смотришь на солнце. хёнджин сглатывает его стоны и прячет где-то внутри, за сердцем, заполняет ими лёгкие, вдыхает вместо кислорода. в этот момент они любят друг друга одинаково, пытаясь влюбиться ещё сильнее, забыть всё вокруг, раствориться в каждом окончательно. чонин не выдерживает первым и отстраняется, хотя хочет ещё. — хёнджин... старший открывает глаза и в расширенных зрачках младшего видит целую вселенную. это первый раз, когда хёнджин влюбляется в чонина.///
хёнджин влюбляется в младшего ещё раз, когда видит того в домашнем — огромный растянутый свитер, наверняка пушистый и приятный к телу, не колется совсем; спортивные серые штаны висят на нём будто они на два размера больше; волосы растрёпанные, а щёки из-за температуры краснеют. чонин болеет, куксится, из дома нос не высовывает и никак не может придти в себя — он бы сказал, что у него ломка по хёнджину, но знает, что прозвучит тупо и совсем как бэлла из сумерек (которые вообще-то очень любит). хёнджин притягивает его к себе, обнимает так сильно, так крепко, обещает будто, что не уйдёт никуда, что будет рядом даже тогда, когда далеко, когда в аптеку выбежал за лекарствами или уехал на учёбу, изо всех сил подгоняя время к вечеру — вернуться к чонину, обнимать и гладить по спине, смотреть вместе фильмы и печенье есть пачками. хёнджин возвращается д о м о й и знает, что это чувство будет с ним всегда и везде, куда бы он не пошёл. потому что он любит чонина, а чонин любит его. и это то нерушимое, что они смогли выиграть у вечности, найдя однажды друг друга.