Песня для Берто

      Над Хексбергом толпятся грозовые тучи – тяжелые, свинцовые, они будто давят своей массой. Воздух сырой и колючий, иголками впивается в легкие, а мокрый снег так обильно сыплет на землю, на дома и на людей. В такую погоду нет желания прогуливаться, уж лучше провести время под крышей, и желательно – с бокалом горячего пунша. Или глинтвейна – чего больше желает душа. Вода черная, совсем не такая, как в Померанцевом море. Кажется, она живая, и совсем недружелюбно относится к тем, кто по неосторожности попадает в ее плен. Там, в глубине Хексбергского залива живут… Может, найери, а может, какие-то другие водные существа, что не показываются людям. Раттон их знает, но они могут утянут на дно. Те, о ком так забавно послушать в таверне, от старого моряка, если, разумеется, купишь ему кружку горячего вина. Вот только на самом деле они вовсе не забавные. И они тянут в глубину, в черноту, туда, где вечный мрак и холод… Берто мечется по постели, сбрасывая одеяло. Жар все не унимается. Альмейда входит в комнату, где лекарь деловито смешивает снадобья в чашке, разбавляя их горячей водой. - Ну, что с ним? Не лучше? Он и сам понимает, что вопрос неуместный. Вчерашнее купание в ледяной воде не прошло даром для южного мальчишки. Даже если этот мальчишка впитал морскую воду с молоком кормилицы, и на Марикьяре купался с Весенних Скал до Осенних Ветров. Хексберг – не Марикьяра. Да и Осенние Ветра тут неласковы. Рамон и сам не может понять, как вчера Альберто очутился в воде. Не до расспросов было, когда мокрый, как мышь, оруженосец примчался в дом Вальдеса, где они квартируют в Хексберг. Хотя тот и не пытался оправдаться, лишь пожал плечами – мол, так вышло. И не до того было – стали греть воду, греть вино, чтобы прогреть худенького Салину изнутри и снаружи. Не помогло. Уже ночью начался кашель, а под утро оруженосец пылал, как печка. И вот теперь лежит, похоже, не осознавая, что с ним и где он. - Скверно, - покачал головой старый лекарь, - затяжная лихорадка…. Как бы всю зиму не проболел. - Этот не проболеет, - махнул трехпалой рукой альмиранте, - оклемается быстро. И положил прохладную ладонь на лоб мальчишки. Берто открыл агатовые глаза – мутные от жара. Шевельнул губами, покрывшимися коркой. И прошептал что-то, еле слышно. - Пить? Но Альберто мотнул головой, поморщившись от боли в висках. - Как… конь? - Какой конь? – нахмурился Альмейда. «Похоже, бредит» пронеслось в голове. Вот только взгляд у его оруженосца был вполне осмысленный. - Который ушел под лед. Испугался… необъезженный был… А лед проломился… Каждое слово давалось Берто с трудом. И под конец своего сбивчивого рассказа он закашлялся так, что начал задыхаться. Лекарь засуетился, подложил пару подушек под спину больному, пока Рамон поддерживал того подмышки чтобы можно было полусидеть, а не лежать. - Сп-пасибо. - Потом благодарить будешь, когда выздоровеешь. Снадобья полагалось выпить, что и сделал покорно Берто. Только чуть поморщился от горького привкуса. Запил водой и снова откинулся на подушки, прикрыв глаза. Дышал он часто и с трудом.       Рамон почему-то вспомнил, как на Зимний Излом лет двенадцать назад он гостил у Диего Салины, и тогда маленький Бертито также заболел, вывалявшись по уши в снегу. Тогда он громко возмущался необходимостью глотать тинктуры. И поднимал такой рев, что служанки приходили в ужас. «Интересно, а сам-то он помнит это? Вряд ли». - Значит, спасал коня? – спросил Рамон, когда оруженосец снова приоткрыл глаза. - Ага. Красивый. И совсем дикий. - Хозяина хоть увидел? - Нет… Не знаю. Говорить сложно – в глотке будто сто ежей ворочаются, колют своими иголками. А в легкие будто набилось мокрого снега и ледяной крошки.       Неслышно входит хозяин – Ротгер тоже еще не знает о происшествии с юным Салиной. Принимает из рук Альмейды кружку с горячим вином, садится ближе к огню. - Значит, вот как, - негромко говорит он, глядя на пляшущие в камине огоньки, словно силится разглядеть там что-то невиданное, - спасал коня… - А кэцхен спасут его, - говорит он на грани слышимости и приказывает принести гитару. В это время Альберто снова открывает глаза, сумев разлепить непослушные веки. - Тссс, тихо, -- голос Вальдеса необычайно мягкий и нежный, будто убаюкивающий, - спи… Я спою тебе колыбельную, а девочки – тут он подмигивает с самым заговорщическим видом, - подпоют. В песне почти нет слов, или же Ротгер поет её так, что их не разобрать. Будто кот мурлычет, или воет ветер, или же звенят подковы по обледенелой дороге… Все смешалось в песне, и неслышимые голоса «девочек» вплетаются в мелодию неласкового предзимнего Хексберга. Альмиранте и сам чувствует, что вот-вот уснет, но усилием воли заставляет себя держаться. А вот Берто спит. Ровно вздымается грудь, чуть подрагивают пушистые ресницы… Или же подействовало лекарство, или песня Вальдеса и кэцхен. А может, все вместе. Но во сне он больше не видит чудовищ темной воды, зато видит вороного, который ласково тычется ему в ладонь – будто благодарит за свое спасение.