Расскажи мне о своей катастрофе

Виктор Михайлович - это сгусток серьезности, строгости, амбиций и требовательности, это пытливый взгляд, упрямо поджатые губы и ругань трёхэтажным. А ещё он швыряется бутылками, подчас не умеет сдерживать эмоции ни капли и ворует яблоки в чужих огородах. Ваня никогда не признается, что пересмотрел то видео бесчисленное множество раз и при каждом просмотре на лице расцветала неконтролируемая улыбка, а в груди бабочки вспархивали и екает как-то сладко. Больше всего Ваня любит, когда Гончаренко на тренировках не стоит у кромки поля, отдавая хлёсткие, точные указания, а надевает бутсы и выходит на газон вместе с ними, точно также дурачится и хохочет вместе со всеми. И с улыбкой этой своей выглядит совсем юнцом. Обляков и сам удивляется тому, сколько всего он знает уже о своем тренере, подмечает, запоминает, потому что это важно. Все, что связано с ним - важно. Особенно после того, как узнал, почувствовал, насколько тёплыми могут быть его объятия, которые только для него. Те секунды в его руках и тихое "Я не знаю, что делать" - это все, что у Вани есть. Потому что все хорошо по щелчку пальцев бывает только в сказках, потому что Иван не глупый ребенок, все прекрасно понимает, что младше в два раза, что это не игрушки, что сложно, непонятно. Но и отступать не намерен, пусть и нет никакого даже предварительного плана действий, но есть Виктор Михайлович. Который, к чести его, не сторонится, не дышит холодом и не отдаляет от себя. Все как и раньше - ругает, хвалит, заставляет тренироваться до упаду. Просто взгляды стали его более долгими, более открытыми. В свинцово-голубых глазах словно мятеж некий появился, спор с самим собой. А Ваня не выказывает ничего, он глаз не прячет, не краснеет, не смущается,все также - по первому зову, по одному только взгляду, и смотрит - восхищенно и предано. Облякову не нужно "прямо сейчас, долго и счастливо и смерть в один день". Он хочет не сказку, он хочет по-настоящему. А еще... в нем просыпается некий азарт, который пробуждает наблюдательность. И вот он уже сам удивляется тому, насколько был слеп раньше. Он наблюдает украдкой, ловит информацию и обдумывает. Не то, чтобы ему нужен какой-то пример перед глазами или руководство к действию, просто... Раньше ведь думал, что один такой, странный. Игорь и Марио всегда приезжают вместе. Опаздывают - тоже вместе, уезжают - без вариантов. И касаются друг друга - постоянно, не как-то крамольно и или провокационно, нет, так привычно, машинально, обыденно. Игорь каждый раз мимоходом на секунду касается волос Марио, не задумываясь поправляет завернувшийся рукав футболки, берет за руку, привлекая внимание, чтобы что-то сказать. Фернандес стирает неизбежную грязь от газона со щек капитана, отряхивает прилипшие травинки и всегда старается стоять рядом, касаясь плечами. Игорь без доли сомнения берет зарядку для телефона из сумки защитника, берет сам телефон, если своего под рукой нет. И если поначалу Ивану казалось, что у них ситуация похожая, что бразилец к вратарю относится также как и Ваня к тренеру, робко и смотря снизу вверх, то после одной единственной, совсем невинной сцены осознает, что ошибся. Марио отчитывает Акинфеева вполне себе серьезно за легкомысленность и попутно повязывает на его шею теплый шарф. И Игорь смотрит слегка виновато, улыбается, кивает серьезно. И мальчишка понимает, насколько они равны, что бы там ни казалось. Это другое. Иван ни в коем случает не жаждет поставить себя на одну ступеньку с Гончаренко - права на это не имеет, не заслужил еще. Но те объятия теплые, тот поцелуй в лоб мягкий - словно открыли ящик Пандорры. И так хочется урвать еще кусочек этого тепла, еще немного хоть. Ваня наивно думает, что нежадный, что "немного" ему хватит. Ваня легкомысленно полагает, что он стал очень наблюдательным, что подмечает все-все. Не все. Обляков для Гончаренко - как котенок, теплый, мягкий, поддатливый, но у котят зубки маленькие и острые очень - шипят забавно, да кусаются больно. И хочется его приласкать, прижать к груди и не отпускать. Виктор видит в нем свет и чувствует спасение, эти глаза чуть наивные, но упрямые до невозможности следят, смотрят, п о ж и р а ю т. Теперь, когда он знает, что Ваня влюб... увлечен им, становится сложнее. Ребенок ведь совсем, один ветер да мячи в голове, разве он может понимать до конца, насколько это невозможно? И тренер-то себя в первую очередь убеждает - старше ведь в два раза, в его жизни дерьма был вагон и тележка, закостенел же, застыл давно, любую гибкость потерял. И если Ваня для него - спасение, то он для Облякова - погибель, на дно ведь утянет за собой. Это нужно пережить, доказать ему, что глупости все это, молодой ведь еще, перерастет, забудет и успокоится, а сам Гончаренко... переживет. А еще губы у Вани - как вишни спелые налитые, манят, дразнят. Что делать, если каждый раз, глядя на него, на языке ощущается фантомный вишневый привкус? Ваня нервничает, Ваня снова в стартовом составе и налажать боится так сильно, как никогда раньше. Пальцы подрагивают от волнения. И даже мысль шальная появляется - к Марио обратиться, спросить, как он справляется с таким волнением - ведь наверняка точно также боится подвести, сделать что-то не так (хотя куда уж, Фернандес никогда не делает что-то не так). И сам не замечает, что зависает, пялится, пока удивленный бразилец не спрашивает что случилось. И неловко так, странно, спешит отойти, отнекиваясь, но потом все равно оборачивается и снова видит их вдвоем, так просто - Акинфеев нашептывает что-то, Фернандес кивает, касаются друг друга, сами того не замечая. Нет, не пример они для него, не пример - другие совсем. И Ваня старается, так сильно, носится по полю, отбирает мячи, пасует, и вместе с тем, словно спинным мозгом чувствует требовательный взгляд - знает, когда подбежать, за очередной запиской, наставлениями, может в момент передать все команде. Газон мокрый, дождь бесит, но на это нельзя обращать внимание. Главное - играть, главное - слышать, что говорит тренер и выполнить это. Главное - победить, а победителям ведь полагаются трофеи? И вот победы не вышло, не проиграли - и ладно, все еще впереди. Но Ваня все равно как-то стух - еще больше этому поспособствовал пронесшийся мимо него Акинфеев, с таким видом, будто взглядом сейчас подожжет все подряд да горку трупов рядом сложит - веяло от него яростью, негодованием и болью. И можно его понять... Облякова самого передернуло фантомно, когда видел, как Рауш Марио по колену угодил. Мешкает, морщится как-то болезненно. Да, мечтать - глупо, особенно в таком деле, но... он правда очень хотел сойти с поля в объятия тренера с победой. - Ты молодец. - голос негромкий совсем рядом и рука теплая на плече. Ваня выдыхает, поворачивает голову и как дышать забывает. Виктор Михайлович смотрит на него серьезно, внимательно, с легкой, чуть горьковатой улыбкой. - Нет. - и очень бы хотелось зардеться румянцем смущения, потупить взгляд от стеснения и принять эту похвалу. Но сейчас отвечает взглядом серьезным, морщится. - Я мог лучше. - как эхом отвечает его же словами. - Ты сможешь лучше. - и вот трактуй этот ответ как хочешь. Напряжение в груди достигло своего пика и как-то забылись убеждения самого себя в "нежадности" и "хватит". Так хочется потянуться, прижаться - не утешение получить - поддержку. - Для Вас - смогу. - отвечает с непривычной для себя дерзостью (на деле - лишь намек на нее), он почти спорит, только все равно запала больше, чем на 10 секунд не хватает. - Смоги для себя. - лицо Гончаренко непроницаемо, но чувствует замешательство какое, чувствует, как дрогнули внутренние барьеры. - Для Вас. - Ваня как ребенок сейчас, который понимает, что неправ, но упорно, шмыгая носом, продолжает спор, стоя на своем. И Обляков сейчас сжимает его ладонь мимолетно (он осторожен, слишком много людей вокруг), смотрит, смотрит, а глаза мерцают, ждут, зовут, просят. Ваню хочется забрать себе, Ваню хочется любить, Ваню хочется выучить всему, что сам знает и большему. - Нет. - и снова - для себя больше, и снова лицо непроницаемое, отходит в два шага, оставляя одного. И Обляков покорно идет переодеваться, а дышать - сложно как-то, от чего-то гнетущего, высасывающего изнутри, так странно, до прогорклых слез в уголках глаз. Глупости все, нельзя так, не девчонка же... Только не получается сдержать. В автобусе, что в Москву везет, садится в самый конец, один, спрятавшись за спинками кресел, слезы беззвучные глотает. Еще утром - был полон сил, энергии и решимости, что хватит его на любые подвиги по долготерпению, а сейчас - заполняет какое-то отчаяние и усталость, и обида еще, не понять на что. Приехали уже когда, Обляков последним выходит, в автобусе копошится долго - ребята уже разъезжаются в основном, он не попрощался ни с кем, только как-то нога за ногу сходит по ступенькам на землю, тыльной стороной ладони вытирает чуть подсохшие солоные дорожки - преступные следы слез. Темно уже, правда, никто и заметить не должен. - Вань, что мне с тобой делать? - никто и не заметил, кое-кто просто видел. Виктор под локоть его берет, ведет чуть в сторону, и даром, что ниже ростом - это не чувствуется совершенно. Виктор видел Ваню расстроенного, обозленного, радостного, виноватого, влюбленного, но никогда - такого отчаявшегося, словно лампочка перегорела, и теперь эта его тусклость отдается где-то под ребрами, слева. Видел, как тот молча глотал слезы, скрючившись на сидении, прячась ото всех. - Глупый ребенок. - выдыхает, рукой одной за плечи приобнимает, к себе ближе притягивает. - Я не ребенок. Я понимаю же все. - Ваня носом шмыгает, бубнит и жмется, точно как бездомный котенок, попавший под дождь. - Понимаю. Только глупости это. Вы - все для меня. Вот самое.... все! - бессвязно совершенно, голос дрожит, страшно ему. Что зарвался слишком, захотел слишком большой кусок и в итоге останется без тех крох, что положены ему. Виктор молчит и губы кусает, никогда еще здравый смысл и сердце не вступали в нем в столь ожесточенную перепалку - хоть надвое разорвись. Один орал мальчишку в покое оставить, второе - не выкобениваться и не портить им обоим жизнь. И все изменится ведь - шаг один сделай и все по-другому станет - ответственность, еще ответственность и больше ответственности. В этом споре не побеждает никто, точнее один - сам Гончаренко (он думает так). И за подбородок ухватывает Облякова, вынуждая чуть голову поднять, потому что лицо жал к плечу его доверчиво. - Ты не знаешь, о чем говоришь. Тебе надоест эта игра через неделю. Ты найдешь девчонку по возрасту через две, красивую, интересную. Ты назовешь меня скучным занудой послезавтра. И старым извращенцем в пятницу. - выговаривает, цепко смотрит в глаза его и видит в них что-то такое, особенное, неожиданное, что осекается и сам целует приоткрытые губы, коротко, порывисто, отчаянно, чувствуя как оказывается в крепких объятиях, чувствуя неумелый ответ. Ваня глаза закрыл. Ваня чувствует, наконец, вкус этих яблок, ворованных, на солнце взрощенных, с кислинкой свежей. Ваня счастлив.