Как приручить Фишера

      У Салли-кромсали чертовски странный цвет волос и не менее странная прическа, из-за которой его порой принимают за девчонку. Он маленького роста и носит свитера, в которых, кажется, может потеряться. Его лицо всегда спрятано под протезом, похожим на жутковатую маску, а еще у него нет одного глаза, который тоже заменяет протез.       Ларри смотрит на Салли и думает: «Ты прекрасен». Ларри, конечно, не слепой. И даже не «ослепленный любовью», как пошутил однажды Тодд (шутка никак не касалась внешности Салли, только рассеянности самого Джонсона). Просто вот это все — настолько неважно, что он не понимает, как вообще такая ерунда может кого-то волновать. Рост Салли идеально подходит, чтобы обнимать его за плечи как бы невзначай, а еще у него такой забавный взгляд, когда он не может дотянуться до верхней полки и оглядывается на Ларри: «Я не буду вопить, что мне нужна помощь, но, может, ты сам уже догадаешься?!». Голубые хвостики тоже забавные, особенно когда Сал трясет ими под «Смысловую Фальсификацию», а еще с них можно сдернуть резинки и безнаказанно зарыться пальцами в мягкие пряди: возмущается он только для вида и только первые пару секунд, а потом чуть ли не мурлычет. В своих безразмерных свитерах Салли выглядит еще более хрупким и милым; к тому же, тренированному воображению художника они дают немалый простор… Еще один тренажер для воображения — протез. То, что под ним, Ларри видел лишь мельком, и ничего не разобрал. О причине, по которой вынужден его носить, Сал говорить не хотел, и Джонсон ни за что не рискнул бы давить или пытаться получить информацию какими-то обходными путями. Оставалось лишь гадать, как в действительности выглядит лицо Салли Фишера, но, даже воображая ужасные шрамы или ожоги, Ларри уверен, что не отвернулся бы от него.       Их отношения получались не менее странными, чем все остальное. Поначалу Ларри был в замешательстве: как понимать это «Я тоже», сказанное Салли на выпускном в ответ на песню, которая была практически признанием в любви? Даже не «как понимать», а — что с этим делать? Что делать ему и что намерен делать сам Фишер, учитывая, что у него есть девушка? Потом Ларри восхищался талантом Салли улаживать конфликты. Расставание с Эш прошло настолько легко и безболезненно для обоих, настолько незаметно для остальных, что Джонсон даже не сразу понял, о чем речь, когда Сал между делом обронил: «Кстати, мы расстались». Более того, между ними всеми сохранилась прежняя дружба: Эшли, заметив, что Ларри начал ее избегать, сама вызвала его на разговор и объяснила, что будет только рада, если они найдут счастье друг в друге, а что до нее, то она испытывает к Салли больше сестринские, чем какие-то еще, чувства. «О нем хочется позаботиться, хотя я ни в коем случае не считаю его беспомощным. Сал — прекрасный друг, и я не отказалась бы от такого брата… Но как пара мы не очень-то друг другу подходим. Не буду врать, что мое самолюбие ничуть не уязвлено от того, что мне предпочли парня, но и не буду врать, что не испытала облегчения от того, что больше не надо ломать голову над этими отношениями». И вот теперь голову ломал уже Ларри, потому что, разойдясь с Эш, Салли никак не изменил свое поведение, и уровень их близости по-прежнему был лишь чуть выше отметки «лучшие друзья». Друзья, которые держатся за руки, когда никто не видит, подолгу сидят в обнимку и засыпают на одном диване — холодный твердый протез упирается в грудь Ларри, и он чувствует себя плюшевым медведем, которого обнимают, чтобы не страшно было засыпать. Такое вот «передружба, недоотношения». В итоге закипевший мозг Джонсона не придумал ничего лучше, чем обратиться за советом к «бывшей сопернице». Эш выслушала, пару секунд сидела молча, а потом расхохоталась. — Вот об этом я и говорила! — Но вы же… — Так, Ларри-схерали, — придуманное Фишером прозвище так и прилипло, оставшись в употреблении в их компании. — Хорошего же ты обо мне мнения! Чтоб ты знал, ничего, кроме пары поцелуев, у нас не было. — Да я не это имел в виду, — стушевался Ларри, начиная подозревать, что зря затеял этот разговор, но тут же не удержался. — Слушай, а его лицо… — Э нет, я ничего рассказывать не буду. Сам найдешь способ заслужить его доверие и сам все увидишь. И да, — Эш фыркнула. — Расслабься, придурок, он тебя любит. Ты же сам его знаешь не хуже, чем я! Вместо того, чтобы пороть горячку и думать, что у вас не так, сначала задумался бы, С КЕМ ты встречаешься. Тут она была совершенно права. Следовало бы вспомнить, что, при всей внешней открытости, Салли никого не подпускал слишком близко. Больше расспрашивал о других, чем говорил о себе, и мягко, но непререкаемо пресекал все попытки разузнать о нем больше, чем он считал нужным. Стоило бы сразу понять, что и в отношениях он останется таким же. — Ну, дошло? — усмехнулась девушка, глядя, как на лице Джонсона проступает понимание. — Эш… Ты не представляешь, как я рад, что наша дружба не закончилась тогда! — Ну, тогда, как настоящий друг, помоги мне отнести в студию эти холсты… Разговор с Эшли помог: Ларри действительно перестал загоняться и начал ломать голову над другим вопросом, а именно — как доказать Салли, что у него нет необходимости держать дистанцию? Вариант, когда-то сработавший с ним у Эш — просто взять и снять протез — едва ли был удачным в данном случае: тогда Салли просто растерялся, а теперь, зная об интересе Джонсона, будет начеку. И Ларри принял волевое решение: отпустить ситуацию, перестать терроризировать Фишера своими попытками сильнее сблизиться, и просто позволить жизни идти своим чередом. И — сработало! Ну, и случай посодействовал.

***

Предэкзаменационная пора у первокурсников выдалась горячей: сессия, как водится, подкралась незаметно, и теперь все пытались совершить невозможное и выучить разом весь материал. Салли и Ларри не были исключением: первый, на физико-математическом факультете, ухитрялся решать задачи больше с помощью интуиции, чем с помощью формул, что экзаменаторов вряд ли порадовало бы, а второй, поступив на менеджмент из соображений «дополнительное образование по творческой специальности получить всегда успею, а сейчас для жизни нужна реальная, а не творческая, профессия», вообще как-то не задумывался, что занудный бубнеж преподавателей нужно будет запомнить. Поэтому ночь перед первыми экзаменами оба провели над конспектами, причем Ларри свои пытался хотя бы расшифровать. А в итоге Фишер то ли забыл поставить будильник, то ли, одурев от обилия цифр в конспектах, выставил неправильное время — и, соответственно, проспал. Благо, о Ларри в этом плане позаботилась Лиза, а тот, не обнаружив Салли в холле «Апартаментов» — они поступили в один университет и всегда ездили на учебу вместе — помчался на четвертый этаж, чтобы выяснить, «где эту принцессу черти носят».       Квартира была заперта, на стук никто не отвечал, и он уже начал задумываться о взломе, когда дверь открылась. За ней не наблюдалось никого, кроме приветственно мяукнувшего Гизмо. Немного обалдело поздоровавшись с котом, Ларри прошел в квартиру. Внутри царила тишина: старший Фишер на днях уехал в командировку, а младший преспокойно спал, опустив голубоволосую голову на подушку всего за пару часов до этого момента. — Сал, твою мать, какого хрена?! — даже этот вопль заставил его только поморщиться и простонать что-то вроде: «Идинахх, дай поспааать…». — Салли, блять! Экзамены! Волшебное слово «экзамены» сработало: Фишер подпрыгнул, как ужаленный, посмотрел на часы, а потом принялся носиться по комнате со скоростью звука, одеваясь. Для начала, правда, запутался в одеяле и чуть не грохнулся на пол, выданной по этому случаю матерной тирадой изумив Ларри, привыкшего к тому, что главный матершинник у них — он сам. Для изумления, правда, у Джонсона была и куда более веская причина… Протез Салли все еще лежал возле кровати, там же стоял стакан с искусственным глазом; сам Фишер, в синих боксерах и безразмерной, как обычно, черной футболке, прыгал на одной ноге, засовывая вторую в штанину вытащенных из-под кровати джинсов — и вся эта картина была настолько сюрреалистической, что Ларри завис, пытаясь понять, точно ли он сам проснулся, или ему все это снится. Салли, справившись с джинсами, заметил его замешательство, моментально осознал свой прокол и метнулся за протезами, но не успел. — Подожди, — Ларри перехватил его руку. — Мы опаздываем, — напомнил Салли, опустив голову, чтобы спрятать лицо. Вместо ответа Джонсон свободной рукой осторожно взял его за подбородок и заставил поднять голову. Что ж… Лицо Салли-кромсали было не самым духоподъемным зрелищем: исчерченное глубокими пересекающимися шрамами, с пустой глазницей; неподготовленного человека оно, действительно, могло напугать. Но Ларри успел вообразить вещи и похуже. — Ты прекрасен. — Херовая шутка. — А кто здесь шутит? Я говорю не о внешности. Хотя и в этом плане ты себя переоцениваешь, я видал хэллоуинские костюмчики пострашнее. — Придурок. — Ага, — легко согласился Ларри, наклоняясь и целуя неровные из-за шрамов губы. Через секунду Салли прижался к нему и ответил. На экзамены они не опоздали только чудом, и еще большим чудом эти экзамены не провалили — хотя Джонсона чуть не выставили из аудитории, заподозрив в употреблении каких-то веществ: очень уж довольно он улыбался, благодушно взирая на мир расширенными зрачками. Салли в этом плане было проще; правда, обнаружив, каких ошибок успел понаделать в формулах, пока прокручивал в памяти утренний эпизод, он в ужасе схватился за и без того встопорщенные хвостики и поклялся себе больше не отвлекаться — хотя бы для того, чтобы экзаменаторы не сочли его умственно отсталым. Не то чтобы после этого все разом изменилось: Сал все так же избегал показывать свое лицо и нервничал, когда руки Ларри касались протеза. Но уже не пытался сбежать — лишь каждый раз настороженно ждал реакции, выискивая признаки неприязни и отвращения. И, не находя их, начал привыкать. Джонсон посмеивался про себя, что это похоже на приручение дикого кота: сначала он шипит на тебя, потом начинает осторожно обнюхивать и позволяет себя гладить, и, наконец, сам с мурчанием забирается на колени.

***

— А рисуешь ты все так же, как в школе, — усмехнулся Ларри, застав Фишера перед холстом. Он вернулся к рисованию, хотя и музыку не бросил, и один угол в съемной квартире, куда эти двое переехали, чтобы не таскаться ежедневно в университет из «Апартаментов» и больше времени проводить вместе, был завален «художественным барахлом». Иногда Салли тоже тянуло порисовать, и, давно поняв, что в классической живописи никогда не преуспеет, он просто выводил на холсте абстрактные узоры, хаотически смешивая цвета и формы. Вот и теперь на мольберте красовалось нечто довольно психоделичное, хотя и не лишенное некоторой привлекательности. — Помнится, кто-то говорил, что в искусстве главное — эмоции, — Сал обернулся, усмехаясь в ответ, и Джонсон при виде его лица без протеза сначала фыркнул, а потом и заржал в голос. — Дааа, эмоций здесь… Прям усраться, сколько. Прям буквально усраться, — выдавил он сквозь смех, не сводя взгляда с раскрашенной во все цвета радуги физиономии. — Ну, увлекся, — буркнул Фишер, безуспешно пытаясь оттереть краску такими же разноцветными руками. — Ой, горе мое, пошли в ванную…       Залив, в процессе отмывания Салли, весь пол водой и устроив шутливую потасовку, в результате которой оба промокли до нитки, парни вернулись в гостиную с полотенцами на патлатых головах и плюхнулись на диван, кутаясь в один плед на двоих. — Вот обязательно было мне на голову воду лить, Салли-кромсали? — Ну да, Ларри-схерали, а то чего я мокрый, а ты нет? — Маленькое чудовище… — А вот не надо про рост, я не виноват, что такую шпалу, как ты, перерасти невозможно. Переглянувшись, оба рассмеялись. Ларри легонько потянул Салли за прядь волос, и тот послушно опустил голову ему на плечо. Смешинки в голубых глазах постепенно сменились задумчивостью. — Знаешь, — неожиданно сказал Салли. — Я никогда не думал, что у меня может быть нормальная жизнь. С кем-то, кому можно доверять, и от кого нет смысла прятаться. Я не снимал протез даже дома, зная, что отцу больно видеть меня таким. И это вроде как было нормальным. Я никогда не рассчитывал, что кто-то будет смотреть на меня без страха, отвращения или жалости… Как ты. — Сколько раз повторять тебе, чудилка, — фыркнул Джонсон, не выдержав серьезности момента. — Ты прекрасен, и дело не в том, как ты выглядишь. — Почему ты еще не записан в Книгу рекордов Гиннеса, как самый терпеливый человек в мире? — Потому что все мое терпение достается тебе, для демонстрации не хватает. Кстати о демонстрации, что ты там так старательно рисовал? Я же знаю, что у твоих работ всегда есть какой-то смысл. — Ну… Это — ты. В смысле, мы. — Вау, — Джонсон пригляделся к хаотичному переплетению ломаных линий и повторил. — Вау. — Наклони голову вот так, — Салли показал. — И посмотри под этим углом. Ларри послушался, и линии неожиданно сложились во вполне узнаваемые очертания протеза и бережно держащих его рук. — Вау, — в третий раз произнес он. — Сал, это… Круто. Нереально круто. Как ты это придумал? И как назвал? Вместо ответа Салли потянулся к нему и поцеловал, стараясь вложить в этот поцелуй все свои чувства. Любовь, доверие, благодарность, переполнявшие его, когда он думал о человеке, которому хватило сил и терпения перебороть его комплексы и страхи и заставить поверить в то, что он действительно любим. — Я тебя тоже, — улыбнулся Ларри, привычно запустив пальцы в еще влажные голубые волосы и мягко увлекая парня на диван. — Я тебя тоже, Сал. Всегда.