Свидание

Елка горела огнями, расставив мохнатые лапы. По льду скакали пятна синего, красного и зеленого цвета. От дыхания Ника шел пар, спиленные клыки топырили нижнюю губу. У него были глаза как расплавленное золото, мужественные бугры на лбу и широкие, почти квадратные плечи. До смешного красивый, до ужаса неуверенный. – А что ты написала, когда меня приняли в полицию? – спросил он, криво улыбаясь. – Я написала, что это большой шаг для всех орков, нравится нам это или нет. Мы живем в большом мире, в котором у нас будет власть, только если мы можем стать его полноправными членами, – Друсе захотелось схватить его за шею и ударить лбом в лбом за одну эту его неуверенность. Он не понимал, он совсем не понимал. Орки были грубые, они не давали договорить. Они считали журналистику чем-то, чем баба занимается до того, как заведет орчат. Друса смотрела на Ника враждебно, в его широкие, восторженные зрачки, в его золотые глаза. Что-то было не так, она не могла понять что, пока он не засмеялся. – Что смешного? – спросила Друса высокомерно. – С тех пор, как я стал полицейским, на меня стали смотреть еще хуже, чем просто на бескланового, – объяснил он, вытирая слезы, навернувшиеся на глаза. На них оборачивались люди, идущие между скамеек, с шей свисали перевязанные шнурками коньки. Друса почувствовала себя, как жук под стеклом, и распрямила плечи. – Смотрят? – спросил Ник, выпрямившись. Он что-то понял. – Хочешь, уйдем? – Нет, не хочу, – сказала она со злостью. – Не хочу, не хочу уходить. Я веду колонку для того, чтобы люди знали, что у нас тоже есть чувства. Мы имеем право на все то же самое, что и они, и ни черта ни меньше. Что ты хотел сказать? Она посмотрела на Ника искоса, и он снова смутился. Он держался, как старшеклассник-переросток, Друса подумала, что он не часто ходил на свидания. Она, наверное, ходила на них слишком часто, и ее снова затошнило: от того, каким милым он был, и от того, что сказки никогда не заканчиваются хорошо для тебя, если в сказке ты – орк. – Ты жестко пишешь. Обо всем жестко, и о кланах, – начал он. – Я думал, и обо мне. Оказалось – не так. – Мы были изгоями, да. Мы продолжаем оставаться изгоями, не пытаясь интегрироваться, не используя возможности, – Друса подперла щеку кулаком, глядя на каток, по которому неуклюже катились парочки. – Еще и эти кланы. Хотя тебя недавно приняли в клан. Наверное, ты рад. – Хочешь покататься? – спросил Ник, проследив за ее взглядом. – Я? Нет, нет. Я не умею стоять на коньках, – опешила Друса. Ник выпрямился и одернул толстовку, массивный и медленный, как тектоническая плита, и посмотрел на каток. – Ты же сказала – интегрироваться. Пойдем, – он выдохнул, теплое дыхание белыми струйками вышло из ноздрей, – интегрируемся. Друса смотрела на него, кусая губу. В свете разноцветных лампочек казалось, что на лице у Ника танцуют болотные феи. Он смотрел на Друсу сверху вниз, и ей было не по себе от его золотых глаз, тепло и до мурашек холодно, когда он протянул ей большую ладонь с толстыми, как сигары, пальцами. Коньки едва налезли на ноги. Цепляясь за бортик, Друса полезла на каток, но Ник ее опередил. Он оттопырил локоть, и Друса схватилась за его руку. Ника повело, он ухватился за бортик. Ноги разъезжались, эльфийка-снежинка выписывала изящные петли в центре. Люди глазели, проезжая мимо круг за кругом. – Какой ужас, – сказала Друса, потея. – Не рада, что полезла? – спросил Ник. Его клонило на бок, к простреленной ноге, он пытался выровняться. – Нет, вовсе нет, – Друса сунула руку в карман, пальцы нащупали картонный треугольник билета в кино. – Я рада. Наоборот, рада, что пошла с тобой. Ты замечательный. – Больше не придурок? – спросил Ник, едва дыша. Друса покачала головой. Он поцеловал ее в онемевшие губы, коснувшись пальцами ее щеки, и Друса прильнула к его губам, закинув ему руки на плечи. Лезвия коньков шуршали по ломкому льду, ненастоящий снег касался щеки. Когда она закрыла глаза, она увидела цветные блики на изнанке век.