Перстень с рубином

      В том, что они очутились в фагрендских северных катакомбах, отрезанные от всего остального мира, промокшие, продрогшие и усталые, была вина только Драхомира Астарна, который по своей дурости разозлил гордых и крайне вспыльчивых фагрендцев так, что те в одно мгновение схватились за вилы, копья и кинжалы и гнались за ними вплоть до входа в катакомбы, который тут же задвинули тяжёлым валуном — судя по слухам и разным старым легендам, вход и выход в фагрендские катакомбы был только один-единственный.       Так что Драхомир Астарн прекрасно осознавал свою вину и без тычков и пинков разгневанного Карателя, идущего следом. Но Гарольд злился, ругался на тройгольском наречии, которое звучало особенно грубо, отвешивал ученику болезненные подзатыльники и тычки, нетерпеливо толкал вперёд, когда он вдруг останавливался или замедлял шаг, и ворчал на жизненную несправедливость и не слишком умных учеников, на что, пожалуй, имел полное право, ибо ученик ему и в самом деле попался прескверный — так говорили все учителя и наставники, которые когда-либо сталкивались с Миром Астарном за все шестнадцать лет его жизни.       Гарольд злился, и сердить его ещё сильнее Драхомиру вовсе не хотелось — он прекрасно знал, чем обыкновенно для него оборачивалась ярость Карателя, и сейчас не особенно хотел подобного исхода. Но в фагрендских катакомбах было очень холодно, пусть и довольно сухо, тонкая льняная рубашка — тёплый плащ был передан вечно мёрзнущему даже в жару Зоурту, о чём сейчас Мир несколько сожалел, ибо ябеда Зоурт сдаст его с потрохами всем остальным наставникам при первой же возможности, если до сих пор ещё не успел — совсем не грела, а просить помощи у Гарольда сейчас он боялся до дрожи в коленях. Тот разозлился бы ещё сильнее, скажи Драхомир хоть слово, а своим плащом не факт что поделился бы, наверняка решив наказать ученика за его дерзость и глупость ещё одним способом.       Мир вжимал голову в плечи и старался вести себя как можно тише и незаметнее, хотя внутренний голос язвительно усмехался, что теперь уже поздно вести себя прилично — быть как можно тише и неприметнее надо было там, наверху, среди толпы вспыльчивых фагрендцев, которых Драхомир привёл в ярость парой своих заявлений. Тут следовало уточнить сразу две важных детали. Во-первых, Миру Астарну сегодня нечего было делать на Фагрендии, так как он должен был отправляться вместе с Эндрю Сонгом и остальными ребятами на Пайрофендрик, где проводились очередные военные учения, вместо которых он решил проследить за Карателем и отправился на Фагрендию, чтобы помочь тому выполнить своё поручение пораньше (уже одно это могло вызвать гнев не только Карателя, но и отца, который выходил из себя гораздо реже). Во-вторых, Миру Астарну в принципе нечего было делать на Фагрендии, так как лет за двести до его, Мира, рождения Киндеирн Астарн, после этого окончательно прозванный Арго Асталом, провёл на Фагрендии так называемую «чистку от всякой дряни», подавил мятеж. попутно вырезав пятую часть местного населения и казнил выбранного фагрендцами главу уровня, повешенные останки которого до сих пор никак нельзя было снять с крыши здания ратуши. Как итог — Арго Астала здесь, мягко говоря, недолюбливали вместе со всем его многочисленным резвым потомством, к которому Мир относился более чем непосредственно. Будь Драхомир хоть на грамм более здравомыслящим, подобный вывод пришёл бы ему в голову хотя бы минутой ранее, чем он успел открыть рот прямо на главной городской площади Фагрендии, во всеуслышание назвав своё имя. Впрочем, даже это, пожалуй, обошлось бы, если бы Мир не пустился бы в препирательства с местными старейшинами, решив отстаивать правоту своего отца, который подобную глупость вряд ли оценил бы, и оскорбив кого-то там поспешно вырвавшимся резким словом — Каратель пообещал промыть ученику рот с мылом, как только они доберутся до места, где можно будет раздобыть воды и мыла.       Ещё он что-то говорил про невоспитанных генеральских сынков, что заслуживали хорошей порки, несоблюдение какой-либо дисциплины, совершенно незаслуженное везение и погибших глупых самоуверенных мальчишках, которые вполне могли избежать смерти, если бы имели хоть каплю мозгов или слушали старших. Потом он долго проклинал Арго Астала с его уникальными методами воспитания своих отпрысков, что были совершенно безрассудны и представляли угрозу для всего Ибере, Елизавету Фольмар, о которой Мир с детства много слышал (всё больше плохого — даже от отца), но которую никогда не видел, коррупцию Ибере, что позволила такому оболтусу и охламону вроде Драхомира продолжать учиться в академии, Астарнов в целом с их невероятным везением, скверными нравами и — снова — уникальными методиками воспитания, из-за которой из детей вырастали настоящие стихийные бедствия.       Наконец, Гарольд замолчал, вероятно, выплеснув на Драхомира всё причитающееся ему раздражение, и юный Астарн решил посмотреть по сторонам, что некоторое время назад делать опасался.       К слову, катакомбы были местом весьма удивительным — вырезанные в огромной Ганердской скале ещё первозданными, что лет двести использовали это место для своих храмов и алтарей, потом, на протяжении полутора тысяч лет пещеры служили жилищем кроминцам, одному из народов Фагрендии, после чего стали слишком тесны для проживания целого народа, что давным-давно ушёл на юг, где без помощи первозданных вырезал в найертском горном хребте себе другой город. Потом, как помнил Мир по рассказам матери, рядом с северными катакомбами обосновались гидены, прозвавшие себя фагрендцами. Именно гидены и стали использовать катакомбы как казнь для любых преступников, которых загоняли в подземелья, откуда не было выхода.       Здесь было довольно красиво — сквозь камень словно текли реки золота и милденга, белоснежного металла, из которого было выковано оружие самой императрицы, что Драхомиру Астарну даже повезло месяц назад увидеть, а кое-где можно было заметить крупные драгоценные камни, которые, пожалуй, Эндрю Сонг уже принялся бы вовсю отковыривать. Мир заниматься подобным не спешил — не столько из-за Карателя, что неотступно следовал за ним, иногда подталкивая в нужную сторону, столько из-за горького опыта, что трогать то, что плохо лежит, обходится себе дороже (как-то раз он почти отковырял рубин с рукоятки меча собственного отца, за что и поплатился, так как меч был генеральский, магический и обладал собственным мнением на тот счёт, нужен ли ему этот рубин). Единственным недостатком этих подземелий было, пожалуй, то, что Драхомир не представлял, как из них можно выбраться.       Драхомир, впрочем, слабо верил, что в великих северных катакомбах был один-единственный выход — в конце концов, когда-то здесь жил целый народ, между прочим, довольно крупный и гостеприимный, так что вряд ли они могли довольствоваться всего лишь одним выходом. Должно было быть хоть что-нибудь ещё — Мир был уверен, что и Гарольд думал так же, хотя не слишком понимал, почему нельзя было воспользоваться магическими привилегиями Великого Инквизитора и уничтожить этих задиристых фагрендцев за пару секунд. Тогда им не пришлось бы спускаться в эти дурацкие древние катакомбы, где было так холодно, будто бы Драхомир очутился в одной из заброшенных шахт на Сваарде. Отец точно применил бы генеральские привилегии, подумал Мир. Отец всегда ими пользовался в трудных ситуациях, а народы Фагрендии сами по себе были трудной ситуацией, потому что — Драхомир был уверен в этом — генералов или личных рыцарей самой императрицы не посылали куда-то просто так, из-за украденной курицы или одного зарезанного недоброжелателем крестьянина.       В какой-то момент фагрендские катакомбы стали словно давить. Юный Астарн толком не знал — было ли это связано с магией этого места или у него развился тот страх, что вечно преследовал Эндрю во всех каморках и чуланах. Возможно, впрочем, и то, что коридоры действительно становились всё уже и уже, словно не желали, чтобы кто-то посторонний шёл дальше. Голова уже шла кругом. Драхомир снова потерял возможность смотреть по сторонам, уже не из чувства вины перед наставником, а из-за чего-то другого, чего не мог объяснить словами. Глаза слипались. До невозможного хотелось спать. Где угодно — хоть на ледяном полу дворца императрицы.       Пожалуй, будь Гарольд хоть чуть-чуть разговорчивее, Мир чувствовал бы себя не столь паршиво. Даже его привычное ворчание, даже всегда чересчур громкий голос отца, даже вопли Катрины Шайлефен были бы лучше, пришла в голову Драхомиру невесёлая мысль. Точно — что угодно было лучше этого гнетущего молчания, этой тишины, что уже звенела в ушах, этого удивительного безмолвия, что царит только глубоко-глубоко под землёй, дурманя и сводя с ума кого угодно.       Каратель кем угодно не был. Его тишина, казалось, нисколько не пугала и не тревожила — у Драхомира Астарна в голове не было ни одной мало-мальски правдоподобной мысли, объяснявшей это. Напротив — Гарольду, казалось, даже нравилось это безмолвие, нравилась эта тьма, ещё не видимая, не осязаемая, но уже витавшая в воздухе, пропитывающая всё собой: одежду, стены, разум... Мир мог только надеяться, что за каким-нибудь поворотом это ужасное молчание прервётся, только вот нарушать его сам отчего-то не смел — какой-то необъяснимый страх напитал все его мысли, сковал грудь, руки и ноги и слепил глаза, заставляя лишь покорно шагать вперёд, не оглядываясь, просто идти, не зная ни цели пути, ни, толком, направления.       Спать хотелось безумно. Так, что пару раз Мир умудрился запнуться и едва не упал. Впрочем, обошлось. Даже Гарольд, казалось, ничего не заметил — не толкнул раздражённо в спину, не проворчал, что им придётся сделать незапланированный привал, не буркнул что-то невразумительное, что должно было каким-то образом заставить Драхомира устыдиться своего поведения. Ровным счётом ничего. Каратель никогда не умел быть достаточно незаметным и тихим, впрочем, как и особенно внимательным, как считал Мир. И Драхомир всё ещё мечтал о привале, когда он сможет, наконец, выспаться и отдохнуть.       Но пока они шли и шли, а вокруг были лишь вырезанные давным-давно надписи и картинки, которые в темноте были почти не видны. Письменности фагрендского наречия Драхомир Астарн не знал совсем, пусть и мог разобрать пару фраз устной речи. Из-за внезапно проснувшегося любопытства, пересилившего даже тот необъяснимый страх и в одно мгновение смахнувшего весь сон, он загляделся на одну из картинок, что не заметил, как каменный пол вдруг совершенно неожиданно ушёл у него из-под ног — Каратель едва успел дёрнуть ученика на себя, повалив его и себя на холодный каменный пол, удержав от неминуемого падения куда-то в тёмную бездну, которую Драхомир смог увидеть только теперь. Да и теперь — лишь краем глаза.       Лестницу — нужно сказать, что уходящую чересчур далеко вниз лестницу — прямо позади себя Мир увидел только мгновением позже, когда сумел подняться на ноги, выпрямиться в полный рост и обернуться. Зачем-то вспомнилась старая история о тысяче ярусов греондских подземелий на Калме — величественных и сделанных целиком изо льда, прозрачного и чистого. И тут же возникла мысль, что уж фагрендские катакомбы, мрачные и суровые, нисколько не похожи на то холодное торжество разума и формы, что пронзало резиденцию императрицы насквозь.       — Сколько тут ступенек? — сглотнул Мир, представив, как больно было бы прокатиться носом по этой лестнице.       Слишком больно даже для него — услужливо подсказал внутренний голос. Фагрендия не встретила его с распростёртыми объятиями, и что-то подсказывало Драхомиру, что невзлюбили его не только люди, но и сам уровень. Что-то здесь определённо было не так. Мир не понимал, что именно, но всеми силами цеплялся за эту мысль, которая всё пыталась улизнуть, словно кто-то пытался вырвать её из его головы. Но правда была ещё и в том, что Мир никогда раньше не бывал в подобных сооружениях — даже подземелья на Калме он видел лишь мельком, когда года три назад бывал неподалёку от дворца императрицы. Так что едва ли Драхомир имел возможность сравнить их с фагрендскими катакомбами, хотя всей душой чувствовал что-то неладное.       — Тысяча триста тридцать одна — по числу всех первозданных Ибере, — хмыкнул Гарольд, начиная спускаться и жестом призывая ученика сделать то же самое. Теперь Каратель шёл впереди.       О! Отец много рассказывал Миру о первозданных и о божествах!.. Усаживал к себе на колени, когда Драхомир гостил где-нибудь на Цайраме, и начинал рассказывать, насмешливо укоряя Мира за разные оплошности и проступки. Только вот он едва ли слушал достаточно внимательно — разве что о тех, на кого хотел быть похожим, да и то не всегда. Его больше интересовали уровни — не столь важно, какого толка — и то, что находилось за пределами Ибере — Междумирье и сотни различных миров, от самых крупных, похожих своим строением на Ибере, до самых маленьких, в которых и измерение-то бывало всего лишь одно.       В Академии Мир слушал ещё меньше. Почти никогда, на самом деле. Разве могли учителя заинтересовать хоть чем-нибудь, если дело не касалось чего-то, что можно было ощутить, потрогать руками или хотя бы всхлопотать от этого синяк или растяжение? Так что Драхомир перестал слушать достаточно давно — ещё лет десять назад. Разве что Гарольда иногда всё же слушал. Когда тот бывал в особенно хорошем или особенно плохом настроении.       В первом случае Каратель бывал ужасно разговорчив, и Драхомиру нравилось слушать его размеренную речь, его долгие рассказы о путешествиях, битвах, оружии и Работе, которую он, казалось, ставил впереди всего. О путешествиях и Работе Гарольд знал лучше кого-либо из знакомых Драхомира Астарна, так что рассказы об этом были довольно интересны. А во втором... Во втором Мир просто не осмеливался пропускать его слова мимо ушей, хотя порой очень хотел.       Лестница, должно быть, была ужасно старой. И уж точно — ужасно скользкой. Шагу невозможно было сделать, не побеспокоившись о сохранности собственной шеи. Мир подумал, что это, пожалуй, ужасно глупо — свернуть себе шею на какой-то там лестнице, пусть даже и ступеней в ней было по числу первозданных и строилась она, очевидно, ими же, после того, как удалось избежать возмездия со стороны толпы разъярённых и очень решительно настроенных фагрендцев.       — Ты ведь тоже первозданный, да? — ляпнул Мир, не успев даже подумать, просто для того, чтобы как-то разорвать это отвратительное молчание, и почти увидел, как Гарольд раздражённо скривился, почти услышал его мысли о надоедливости чересчур глупых учеников.       К этому времени лестницу они уже одолели — долгую, к слову, лестницу, почти нескончаемую, отчего уже начинали болеть уставшие ноги — и брели по новым пустым коридорам, которые наводили на Мира ещё большую тоску, чем уроки по защитным заклинаниям — а ведь и такую тоску навести было очень даже не просто. Тут рисунков, в отличие от верхних коридоров, уже не было, как и надписей на фагрендском наречии. Не было и ярких, светящихся во тьме драгоценных — и не очень — камней или пронизывающих скалу нитей редкого металла. Здесь была пустота. Здесь даже стены были удивительно гладкими — Драхомир коснулся их рукой, и убедился, что такое встречать он мог разве что в Кханготенском дворце или на Калме. Ни единой трещинки, ни единой впадинки, ни единого выступа — словом, ничего, за что можно было бы зацепиться. Стена даже шершавой на ощупь не казалась, и от этого становилось ещё тоскливее и скучнее.       В какой-то момент стало совсем темно — не внезапно, нет, свет исчезал постепенно, по чуть-чуть, в конце-концов потухнув совсем, и Драхомир Астарн не знал, чем это вызвано. Там, наверху, древняя энергия, запечатанная в факелах, освещала их путь, но здесь... Здесь этого не было, хотя энергия всё ещё чувствовалась. Каратель почему-то не применял освещающее заклинание, и Миру приходилось просто покорно плестись за ним следом — благо астарнское родовое зрение ещё позволяло видеть души. Без этого стоило бы совсем испугаться.       Мир слышал эхо от шагов Гарольда, видел его душу, но ничего вокруг. Ни единого отпечатка, ни единого призрака чьей-либо души, пусть застарелого, стёртого со временем и почти растаявшего — вот что пугало больше самой темноты. Словно в этом коридоре раньше никогда никого не бывало — вообще никого: ни первозданных с их необыкновенными душами, ни фагрендцев с их отпечатками и следами, что за версту было видно.       Вот что было не так, понял Драхомир — вокруг не было ни одного следа души (хотя пару скелетов недалеко от входа Мир и Каратель видели). Но следы должны были остаться даже если никто не заходил бы в эти катакомбы с тех пор, как их построили. Как минимум — следы строителей. Мир не мог понять, почему этого не было. Странно, что он не заострил на этом внимание там, наверху. По правде говоря, он даже не увидел — лишь где-то в подсознании билась мысль, что происходит что-то дурное, но Драхомир даже не додумался заметить, что что-то не так с тем, что должно было остаться от душ. И его, как истинного представителя рода охотников за душами, это пугало гораздо больше всего остального — чья-то сущность там блокировала его мысли, не давая себя обнаружить, не давая даже думать о себе.       Но тут, внизу, мысли перестали путаться и выскальзывать из головы. Они вернулись на своё место и снова потекли своим чередом, что не могло не радовать. Настораживало, впрочем, и то, что энергия или существо, вытеснившие ту сущность могли оказаться куда более пугающими и опасными. По правде говоря, они даже были должны оказаться более пугающими и опасными.       Каратель вдруг остановился, и Мир едва в него не врезался, не успев сообразить, в чём дело. Скрипнул ключ в замке — и откуда только у Гарольда он мог оказаться — и дверь открылась. Гарольд грубо схватил Драхомира за руку и резко потянул за собой, что парень споткнулся бы, если бы сильные руки его не удержали на месте. Тут, в небольшом помещении за дверью, было светлее — настолько, что Мир зажмурился и прикрыл глаза рукой. По правде говоря, тут было ещё пять дверей, помимо той, в которую Гарольд и Драхомир вошли — комната по форме была шестиугольной и крошечной, с теми же совершенно гладкими стенами — только на этот раз серого цвета.       — Учи определения, Мир. Я — полубожество и Рыцарь Крови императрицы, — буркнул Каратель недовольно, когда Драхомир уже сотню раз успел позабыть свой вопрос (по правде говоря, он даже подумал, что его наставник на некоторое время впал в колдовское забытье, потому как, по подсчётам Драхомира прошло не меньше часа с тех пор, как он умудрился ляпнуть эту глупость). — Магической связи с Ибере у меня нет, только с императрицей.       Гарольд подошёл к одной из дверей — той, странного зелёного цвета и явно не деревянной, что находилась не напротив входной, а чуть правее — и, найдя в громоздкой связке ключей нужный, отпер её.       — Пошли, — кивнул он Драхомиру и шагнул за дверь.

***

      Разумеется, в том, что теперь им обоим приходилось тащиться по затхлым коридорам фагрендских подземелий, была вина не только Мира. Гарольд Анкраминне прекрасно это осознавал — в конце концов, Драхомир был всего лишь мальчишкой, пусть и самым несносным не только среди нормальных представителей своего возраста, но и среди малолетних Астарнов. Так что он не мог не признать, что в том, что они вдвоём оказались в столь невыгодном положении — была и его, Гарольда, вина.       Фагрендские катакомбы были самой меньшей из всех проблем Карателя. По правде говоря, они вообще не были проблемой. Даже самой ничтожной. Во всяком случае, для Гарольда — Мир, очевидно, уровню не слишком понравился, и Фагрендия запросто могла свести его с ума. Ей стоило лишь подобрать нужную иллюзию.       Что было довольно нетрудно, учитывая «ядовитость» уровня и малый опыт Драхомира в подобных делах. Гарольд был уверен, что мальчишка с подобными иллюзиями ещё никогда не сталкивался — Арго Астал не был столь жесток, чтобы пробовать на сыне такие штучки, Мария ГормЛэйт — хоть и принадлежала к роду ГормЛэйтов — таких методов не признавала из-за их несоответствия её моральным принципам, а в Академии подобное было строжайше запрещено указом императрицы, и Мейер, главный законник Ибере, строго следил за соблюдением этого указа.       Так вот, вина Гарольда Анкраминне была в том, что он, наставник с многолетним опытом и превосходный, по своему собственному мнению, разведчик, не посчитал Мира Астарна достаточно серьёзной помехой для осуществления своих заданий. Но Драхомир оказался помехой серьёзнее некуда — серьёзнее раздражающего скользкого типчика, вертевшегося около императрицы и прозвавшего себя странным именем Аристолошиа, серьёзнее спятивших первозданных и других всевозможных интересных личностей, которым что-то не давало жить спокойно.       Должно быть, Гарольду следовало куда осторожнее относиться к своим заданиям и вылазкам, лучше их скрывать и — уж точно — смотреть по сторонам прежде, чем подобная малолетняя наглая голубоглазая проблема надумает снова что-то вытворить, наплевав на все уставы, дисциплину и запреты, а так же тактичность и здравый смысл. Точнее, не так — он точно должен был относиться к этому гиперактивному надоедливому подростку куда более подозрительно и осторожно. Особенно — на миссиях.       — Куда мы идём? — почти что робко поинтересовался Драхомир, выглядывая из-за плеча Гарольда и с любопытством разглядывая ещё одну лестницу.       У Драхомира на пальце сиял перстень — с крупным тёмным рубином, массивный и громоздкий, но отчего-то очень уместный. Тот самый перстень, с которым месяц назад ещё ни на минуту не расставался Арго Астал — настоящий астарнский перстень, в камне которого можно было хранить извлечённые души. Много извлечённых душ, если быть точнее. Бесконечно много — сколько только захочется. Гарольд был поражён, что Арго доверил подобный артефакт своему бестолковому сыночку,       — На самом нижнем ярусе катакомб есть портал, через который можно попасть в Ядро, — нахмурившись ответил Каратель. — Не самая лучшая дорога, скажу тебе, но благодаря твоей вопиющей глупости делать нам нечего.       Спускаться в Подземелье Големов, когда у кого-то из спутников такой перстень — не самая лучшая идея. Големы не любили охотников за душами, относились к ним с той враждебностью, что может быть присуща только очень спокойным и неповоротливым существам, что испытывают ярость крайне редко, но каждый раз словно происходит землетрясение, извержение вулкана или ещё какое масштабное стихийное бедствие. Землетрясение фагрендцам было практически обеспечено, и Гарольд не видел ни одного повода подобное не допускать — стихийные бедствия подавляли восстания и мятежи не хуже кровавых репрессий, зато обходились на порядок дешевле, а главное — не несли никакого урона репутации.       Големы жили в подземельях Фагрендии ещё с тех пор, как здесь правили первозданные. Эти глиняные исполины прислуживали первозданным, выполняя чёрную работу, не требовавшую особой ловкости. С кроминцами големы как-то умудрились заключить некое соглашение, поселившись на нижних ярусах и редко кого-либо тревожа.       Мир от упрёка сразу побелел и словно сжался, но ничего не ответил, упрямо поджав губы и отвернувшись. О Ядре Ибере он, должно быть, слышал. Наверняка слышал — в конце-концов, подобные сказочки у Астарнов в почёте. Как и о големах, пожалуй — Арго каким-то образом сумел заполучить себе парочку для каких-то раскопок — должно быть, исключительно корыстных целей — на Сваарде, где и оставил работать в шахтах. Големы, кажется, были вполне довольны таким положением дел, так что вряд ли кто-либо мог без желания Арго и самих големов отправить их обратно на Фагрендию. А рассказывать о своих победах — пусть иногда и несколько преувеличенных — это любили все Астарны без исключения       Лестница спускалась вниз какими-то петлями, без особой надобности поворачивая то туда, то обратно. Ещё одно напоминание о големах, подумал Гарольд — эти существа никогда не умели или не желали что-либо делать ровно и прямо, из-за чего для них, по мнению Карателя, годилась только самая грубая и простая работа. Впрочем, не было удобнее их, если хотелось не беспокоиться на счёт сохранности драгоценных камней и металлов и заплатить не слишком много — любое другое существо было хоть в малейшей степени корыстно, но только не големы, у которых и валюта-то была одна: глина, из которой големы делали всё на свете, включая собственных собратьев.       То, что Гарольд и Мир ступили на территорию големских подземелий можно было узнать уже по тому, как стала видна глиняная обмазка стен и ступеней. Ступени стали намного шире — раза в четыре. И настолько же выше. Зато снова стало становиться темно, хоть и не из-за специального поглотителя магии — големам-то свет никогда не был нужен, они прекрасно обходились и без него, предпочитая вести свои дела в той тьме, из которой появились.       Продолжать идти дальше было нельзя. Уж точно не с перстнем, один вид которого мог привести големов — достигавших в высоту около шести ярдов — в ярость столь разрушительную, что могла спровоцировать обрушение всех фагрендских катакомб. Следовало хотя бы убрать его — некоторые из этих исполинов были весьма прозорливы, но большинство отличались на редкость ничтожными крохами ума, что могли просто не заметить нечто важное под самым своим носом.       — Сними своё кольцо и спрячь, — сказал Гарольд строго. — Это не слишком-то поможет, но хотя бы не будет выглядеть столь нагло.       Ещё не хватало возиться с этим ребёнком, думал он. Ещё не хватало объясняться перед его отцом, почему мальчишка мог не вернуться из фагрендских подземелий — где его и быть-то не должно было.       Драхомир пробубнил что-то невнятное, но послушался — в кои-то веки — наставника и перстень снял — очень легко и быстро, что в голове едва-едва успела мелькнуть мысль о том, что этот ребёнок ещё не дорос до отцовского перстня. Отдать его Карателю мальчишка не захотел — и, пожалуй, это был первый поступок Мира за сегодня, который Каратель мог понять, — вместо этого запрятал куда-то в карман.       Что же, подумал Гарольд, если им повезёт, големы не заметят этого перстня. Ни один из них не владел магией — големы вообще не смыслили в тонких материях, так что всё подобное было им чуждо. К магии они, по большей части, относились равнодушно, кроме, пожалуй, магии душ, которая им, существам с руной в голове вместо души, казалась кощунством.       — Почему? — спросил Мир чуть громче, чем, пожалуй, следовало. — Что не так с перстнем от... С моим перстнем?       Вопроса следовало ожидать. Слава всем божествам, полубожествам и императрице Ибере — вопрос он задал уже тогда, когда перстень лежал в его кармане. Потому как големы объявились секундой позже, нежели Драхомир начал говорить. Многие из големов были глуховаты, но, в этом им уже не очень повезло, прямо сейчас на них надвигался представитель той их части, что слышала превосходно — на целую голову выше, из ослепительно белой глины и весь в узорах от изумрудной глазури для керамики. Кажется, они относились к тем самым первым големам, что появились из тьмы. Узоры из глазури им, разумеется, рисовали уже чересчур активные первозданные.       Голем посмотрел на Карателя и хмуро промычал что-то на големском, что, очевидно, должно было служить неким подобием приветствия, зыркнул своими угольками и снова что-то промычал. На этот раз — вполне себе угрожающе. Впору было испугаться. Впрочем, Гарольд это прекрасно понимал, если бы голем узнал о перстне, буря разразилась бы уже сейчас — големы из первых были даже более вспыльчивы, чем их более поздние соплеменники.       Проблема была в том, что вместо того, чтобы вопить от ужаса или прятаться за прекрасный чёрный плащ Гарольда, Мир Астарн смотрел с любопытством. А, насколько Каратель знал, любопытство Мира Астарна хорошо никогда не заканчивалось, даже если было направлено на менее опасные вещи, нежели огромный вспыльчивый голем, ненавидящий магию душ — и как только Арго Асталу удалось уговорить несколько этих созданий работать на него?..       Гарольд ответил голему на старообщем наречии — точнее, даже не совсем ему, просто ответил на тот вопрос, который сам задал бы в подобном случае, — и тот полуодобрительно и полупонимающе замычал, после чего что-то невразумительно буркнул тем десятерым соплеменникам, что стояли прямо за ним. Те молча расступились, послушно пропуская путников вперёд.       За их спинами был город, если только можно было так назвать големское подземное поселение. Не слишком красивый, конечно, город — сплошь из камня и глины, слишком грубый на вид и совершенно не пригодный для чьей-нибудь, кроме самого настоящего голема, жизни.       Запахов в городе големов не было. Никаких — ну разве что кроме запаха глины, который вовсе не относился к той части запахов, к которой невозможно привыкнуть. Не было и обособленных комнат или какой-либо мебели (если не считать мебелью, конечно, сотню-другую огромных глинянных горшков) — просто обмазанные глиной стены, потолки и полы, грубовато слепленные арки и неровные толстые колонны, видимо, свидетельствовавшие о расцвете архитектурного искусства у этих исполинов. Когда Гарольд бывал здесь в прошлый раз, в катакомбах ещё жили кроминцы. Здесь, конечно, тоже уже жили големы, но было в их городе несколько поживее — во всяком случае, глазурь, покупаемую у кроминцев, на своих соплеменников они наносили исправно.       Каратель никогда добровольно не ступил бы сюда, если бы был ещё хоть один способ спуститься на ярус, ведущий к Ядру. Но дорога была только одна, вела она через подземелья големов, и следовало употребить всю свою выдержку, чтобы не наговорить этим гневливым существам чего лишнего.       Дорога к Ядру располагалась неподалёку — ещё более узкий и тесный коридор, плавно и долго спускавшийся ко второй лестнице, вытесанной в честь первозданных. Дальше следовало миновать Кроминские гробницы — там Гарольд предполагал сделать привал и заночевать. Он был уверен, что Мир страшно устал, хоть и помалкивал об этом, да и сам чувствовал потребность в некотором отдыхе. После привала в Кроминских гробницах, уже наутро — или какое это будет время суток — Каратель планировал преодолеть Пещеры Призраков и Перевал Амирона, после чего спуститься на нижний ярус, где и располагался желанный портал.       До Кроминских гробниц их темпами добираться было не меньше пяти часов. Может, даже больше. Мир уже едва волочил ноги — пусть и плёлся следом, не ныл и не жаловался. А Гарольд чувствовал, что даже храм во имя Смерти не мог больше подпитывать его силы в достаточной мере, чтобы можно было добраться до Ядра без единой остановки. Будь Драхомир из другого семейства — чуть менее одиозного и невозможного — можно было бы сделать небольшой привал здесь. Големы чувством юмора не обладали, так что шутки с ними обычно заканчивались просто ужасно — видимо поэтому часть фагрендских катакомб, им принадлежавшая, не была под завязку напичкана всякими заклинаниями, от которых даже у Гарольда Анкраминне голова шла кругом.       К счастью, исполины эти оказались малость тугодумны, что не заметили ни магического следа от перстня в самом кармане, ни некоторой нервозности его, Гарольда, ни столь очевидного любопытства Мира — чисто родового, между прочим, любопытства к тому, что находилось в их головах. К тем рунам, будь они неладны. Астарны всегда интересовались тем, чем существо чувствовало. Любое существо — будь у них такая возможность, они с одинаковым удовольствием покопались бы что в душе императрицы, что в руне голема.       Медлить, впрочем, было нельзя — не ровен час, как големы (во всяком случае, хотя бы один из их старейшин) догадаются и о перстне, и о ловцах душ и обо всём прочем, что Каратель вовсе не желал делать достоянием какой-либо общественности, пусть даже общество представляли лишь не слишком общительные отшельники из застывшей до начала времён глины.       Гарольд схватил Драхомира за руку и повёл, почти потащил, за собой, про себя надеясь, что по дороге не произойдёт ничего, что заставит хозяев пещер передумать и отказать им в своём гостеприимстве.

***

      Фагрендские големы сильно отличались от сваардских — это первое, что подумал Мир Астарн, когда увидел их. Нет, конечно, они во многом были похожи — огромным ростом, шириной своих плеч, странным полузверским выражением на плохо вылепленных лицах (если щель вместо рта и нечто, похожее на горящие угольки, можно было считать лицом и, тем более, если на этом лице можно было увидеть хоть какое-то выражение) и тяжёлой походкой.       Но сваардские големы казались маленькому Драхомиру милыми и забавными — чудными великанами из сказок, что относились к нему с той долей снисходительного равнодушия, что часто проскальзывало во взгляде царевны Варвары. Сваардских големов устраивал договор с Арго Асталом, им нравилось жить — или что они там делали — на уровне холодных красных пустынь, и на мелких Астарнов внимания они обращали не больше, чем дракон на проказливых котят.       Фагрендские големы казались суровыми. Они были ещё более неповоротливы, но едва ли походили на своих сородичей со Сваарда характером — Драхомир отчего-то чувствовал, что внутри них словно натянутая пружина, готовая в любой момент лопнуть, разорваться. Они были ещё меньше похожи на кого-либо. Пожалуй, именно про этих фагрендцев и можно было сказать — вот они, настоящие големы. Прямо как из страшных детских сказок, что нравились Шиаю — гордые, странные и страшные. Даже не столько внешне, сколько из-за горящих глаз.       Сваардские големы были спокойны, но фагрендские... В них бурлило то, что отец называл жизнью. Потаённый, запрятанный глубоко внутрь себя гнев, бурлящая и кипящая ярость, готовая в любой момент вырваться наружу, и безграничная тоска по чему-то, что големы едва ли смогли бы сами назвать.       Одного из фагрендских големов можно было, пожалуй, даже назвать красивым — он был белый-белый, высокий и с кучей узоров на лице, плечах и груди. И очевидно — очень старый. Этот голем разговаривал с Гарольдом. Ну или Гарольд — с ним. Мир никак не мог этого понять.       В голове у этих големов, вероятнее всего, были руны — сваардских отец нашёл изломанными и едва живыми, собрал их и, вместо потерянных, стёршихся рун (отец брал только тех, у кого руна стёрлась) вложил по металлической пластинке с какими-то надписями. Благодаря этому сваардские големы и были такими мирными, говорил отец. Драхомиру хотелось — из чистого любопытства, разумеется — вскрыть их головы и посмотреть, что же там было такого написано, способного переменить характер столь огромному существу, но подобные действия пресекались отцом на корню.       Вскрыть головы фагрендским големам, чтобы узнать, что у них внутри, хотелось не только не меньше, но даже много больше. В конце-концов, металлических пластин — с надписями и без — Драхомир Астарн в своей жизни видел много. Пусть там и не было того текста, который выгравировал отец для покорения големов — на него тоже неплохо было бы взглянуть. Но первородных рун, не созданных, а просто существующих по глупой прихоти вселенной, Мир в своей жизни ещё ни разу не видел.       Увидеть хотелось страшно — узнать, горит ли эта руна, словно угольки-глаза големов, вырезана ли в глине словно в камне, и что это за руна (одна на всех големов или каждый заслуживал отдельной, собственной). Увидеть и узнать хотелось даже больше, чем сбежать из этих подземелий куда подальше — пусть и через Ядро. В конце-концов, думал Мир, Ядра Ибере он тоже ещё никогда в своей жизни не видел, и такая возможность выпадала далеко не каждому, тогда как почти каждый увидевший твердил, что нет зрелища более прекрасного и пугающего. Это Драхомира вполне устраивало — пожалуй, подобное даже мог бы посчитать настоящим приключением Эндрю Сонг.       Пещеры големов не были похожи ни на что в жизни, что Мир видел. Големы, пожалуй, оправдывали свою репутацию странных, загадочных существ, что давным-давно — ещё когда Шиай читал ему свои страшилки — сложилась у Драхомира Астарна в голове. Тут было пусто. Очень пусто, если не считать огромных созданий, что постоянно что-то передвигали и ходили туда-сюда, шумно ступая своими огромными глинянными ступнями. От каждого их шага катакомбы едва не тряслись, и Мир чувствовал себя ужасно маленьким и слабым рядом с этими исполинами, многие из которых и вовсе, казалось, не замечали непрошеных гостей, ступивших в их поселение. Им было не до того. Они были заняты каким-то своим делом.       Големы казались Драхомиру чудесными созданиями. Не то чтобы он их не побаивался — они, пожалуй, внушали некоторую долю необъяснимого ужаса, который мог бы сковать всё существо и не позволив ступить ни шага дальше. Но они были чудесны — необыкновенные древние создания, родившиеся из тьмы, с уникальной заменой душе. Может, именно отсутствие души помогало им работать сутки напролёт, не зная чувства сна, голода, жажды или усталости? Может, именно это сохраняло их от глупостей и безумия?.. Может, именно это могло сделать не только неутомимыми, но и неуязвимыми для любого вида оружия и практически любого вида магии — какими големы и были в тех страшных детских сказках?       — Ногами шевели! — прошипел Гарольд ему на ухо, когда Мир засмотрелся на голема из красной глины, чересчур высокого даже среди этих огромных созданий.       Голем этот казался Драхомиру уникальным — во всяком случае, за всё время в городе этих созданий, ему ни разу не попался подобный, хотя обыкновенных, грубо слепленных големов попадалась уйма (все они старательно работали, не отвлекаясь на путников), даже тех, белоснежных, с узорами, один из которых показался Миру красивым, встретилось несколько на всём пути (все были во главе десятка-двух обычных, рядовых големов), но такого пока не попадалось. Он был, пожалуй, даже красив — столь же широк в плечах, как и остальные, но гораздо выше, кисти его рук насчитывали по шесть, а не по три, пальцев на каждой руке, а лицо было гораздо больше похоже на человеческое (во всяком случае, угольки его пылали иначе, посреди «лица» был бугорок, похожий на нос, а на голове виднелось вылепленное из глины подобие волос). Голем этот находился в том подобии сна, что требовалось этим существам не чаще раза в тысячелетие — в этом состоянии они на сутки выпадали из рабочей жизни, неподвижно застывая на месте.       Драхомир послушно зашагал быстрее, не желая сейчас что-либо объяснять или ссориться с наставником. Всё равно не оценит, подумал он. Големы почему-то заставляли Гарольда нервничать, и Миру совсем не хотелось, чтобы тот стал ещё и злиться. Злость Гарольда, напомнил он себе, обычно плохо кончалась вовсе не для Гарольда, а для него, Драхомира, так что следовало лишний раз не лезть на рожон (тем более, если он умудрился тем же днём накосячить прежде столь сильно, что уже вызвал волну гнева наставника).       Перстень в левом кармане брюк обжигал даже сквозь ткань. Мир старался не прикасаться рукой к карману, чтобы ненароком не надеть отцовский подарок обратно на палец. Искушение было велико — с перстнем Драхомир не расставался с того самого дня (а это произошло уже больше трёх месяцев назад), как Арго Астал подарил его. Рубин был найден в шахтах Сваарда, и оттого был куда более ценен — в нём можно было держать извлечённые из кого-либо души. Вообще-то, отец носил этот перстень на правой руке — он и сделан-то был определённым образом для этого, — но Мир привык, чтобы на его правой руке никогда ничего не было.       Големы шагали за путниками по пятам, грохоча следом. А ещё они сменялись — каждые пятнадцать колонн (во всяком случае, Мир так мерил это расстояние). Последняя стража — Драхомир был уверен, что она последняя, так как прямо по курсу виднелся коридор, слишком узкий даже для самого маленького голема (который, к слову, был на целых пол ярда шире этого коридора и остался позади целых шестьдесят колонн назад) — состояла из пятнадцати представителей (одного белого, тринадцати рядовых и одного красного, только не такого высокого, как тот, спящий, которого Мир видел прежде, а с прекрасной выделки (кажется, изидорской) золотым поясом, своими переливами похожий на золотые одеяния великой княжны Сибиллы.       — Как его зовут? — шепнул Мир, почти завороженно глядя на голема с золотым поясом, повернувшего назад.       К тому моменту они уже успели ступить в узкий коридор, чем-то напоминавший коридоры некоторых отцовских крепостей, узкий, мрачный и тёмный, но, в принципе, довольно чистый и очень надёжный (здесь явно можно было не опасаться того, что на голову может свалиться камень или кирпич, а прогнивший пол вдруг развалится окончательно). Царство големов оставалось позади, пусть эти существа ещё продолжали толпиться неподалёку, видимо, не слишком-то доверяя путникам. Гарольд снова толкнул Драхомира вперёд, заставляя идти первым. Именно в эту минуту Мир смог понять, как хорошо было плестись следом за Карателем, не получая тычков и толчков в спину и имея возможность смотреть по сторонам, разглядывая всё интересное, что только было здесь, в фагрендских катакомбах.       — Не всё ли равно? — пожал плечами Каратель, недовольно хмуря брови и всем своим тоном выражая недоумение. — Ноги унесли оттуда — уже радоваться можно.       Драхомиру всё равно не было. В голове ещё продолжали биться мысли о рунах в головах этих созданий, и Миру казалось, что у таких-то существ точно должна была быть связь между именем и «душевной организацией», разгадать тайну которой юному Астарну хотелось неимоверно. Почти столь же неимоверно, как, наконец, оказаться в своей постели где-нибудь на Цайраме или Увенке. Следовало как-нибудь заставить себя не думать о горячем — или хоть каком-нибудь — ужине, глотке воды и о том, как хочется упасть где-нибудь и больше не подниматься. Во всяком случае, до того момента, как ноги перестанут болеть.       Так что руны в головах глиняных человечков были прекрасным способом хоть чем-то занять себя, пока они не дошли до места, где Гарольд соизволит остановиться хоть ненадолго — он казался столь же бодрым, как в тот момент, как они здесь оказались, и Драхомир мог только завидовать наставнику с его поразительной выносливостью, до достижения которой Миру было ещё очень-очень далеко.       В конце-концов, мысли о големах и рунах прекрасно отвлекали Драхомира Астарна от мыслей о голоде, жажде, усталости и боли в ногах, которые уже готовы были отказаться ему подчиняться, и, пусть Гарольд за них вряд ли похвалил бы, если бы знал об этом, у Мира не было другой идеи, чтобы как-то себя отвлечь от практически невыносимого желания сделать где-нибудь привал — просто лечь где-нибудь здесь на голых камнях и заснуть до тех пор, пока ситуация не улучшится сама собой.       Нет, конечно, Мир мог думать и о доме — должно быть, именно об этом по мнению большинства товарищей Драхомира он и должен был думать в минуты опасности. Мысли о доме, надо сказать, тоже заставляли ноги перестать ныть, только вот ныть начинала уже совсем другая часть тела, которой и должно было достаться больше всего в случае удачного возвращения. Нам и здесь хорошо, говорила эта часть тела с некоторым сомнением, напоминая о том, как тяжела бывала рука отца в минуты гнева (а тут даже он рассердился бы, хотя нередко спускал Драхомиру самые отвратительные и взбалмошные шалости), как вспыльчива бывала матушка, когда её сын поступал не совсем так, как следовало бы поступать хорошо воспитанному молодому человеку, как тесны бывали все уровни, так или иначе принадлежавшие Арго Асталу, когда на них необходимо было спрятаться. Тут вполне даже неплохо, уверяла эта часть тела, куда лучше, чем будет дома, если туда добраться без особых увечий. Рассердится даже отец, твердила она, припоминая все тонкости побега на Фагрендию, где Мира по определению быть не должно было.       Так что, определённо, лучше было думать о рунах в головах у слепленных из глины древней энергией существ. Это было куда более приятно. К тому же, это были нормальный родовой интерес, который был присущ любому из Астарнов, которому при рождении досталась способность видеть души (что, по словам отца, совсем не избавляло от необходимости учиться разбираться в людях, так как красивые и яркие души вовсе не являлись признаком хорошего человека). Руна в голове вместо души — что могло быть интереснее и удивительнее?.. Да, пожалуй, много чего, но это не отменяло удивительности этого явления.       Однако даже это не помогло Драхомиру совсем отвлечься от голода и усталости — он начинал идти всё медленнее и медленнее, каждый шаг стал даваться с огромным трудом, а мысли, на которые Мир пытался себя настроить, ускользали из головы, исчезая каждый раз всё быстрее. Идти дальше Мир Астарн уже просто не мог, о чём и сообщил Гарольду, попросив сделать хоть небольшую остановку.       Почему Каратель так разозлился, Драхомир понять не мог. В конце-концов, эта была всего лишь просьба о привале — учитывая то расстояние, которое им пришлось пройти за сегодня, она не была удивительной или странной. Но Гарольд разозлился — снова начал шипеть о неблагодарности, взбалмошности и капризности нынешних мальчишек, об Арго Астале, которого никогда не понимал, о глупых идеях Мира, которые всегда вели к разрушениям и всяческим проблемам. Почему Гарольд вдруг вспомнил о той женщине, которую называли Леди из Звёздного города, Драхомир не знал. Но он зачем-то вспомнил её, он начал говорить что-то о дружбе, о взаимопомощи, составлявшей, по мнению Карателя, основу любых взаимоотношений, что относились к категории более близкой, нежели «приятели».       — Почему же твоя Звёздная Мадам тебе не поможет? — тоже разозлившись буркнул Мир. — Почему она не появилась здесь до сих пор и не перерезала всех этих противных фагрендцев? Что ей стоит заглянуть в свою книженцию и увидеть, где ты?       Драхомир Астарн вовсе не собирался отказываться от своих слов — в конце-концов, он действительно думал об этой женщине — исковеркать её прозвище до Звёздной Мадам было истинным удовольствием — именно так, действительно недолюбливал её всем своим сердцем (она казалась одержимой, странной и очень опасной, она была просто одержима долгом и отвратительна сама по себе), но то, как Гарольд побледнел от его слов, то, с каким гневом сверкнули его глаза, заставило Мира немного пожалеть о сказанном. Лишь на долю секунды — когда страх на мгновение сжал его сердце и лёгкие. Позже Мир не чувствовал уже ничего, кроме глухой обиды.       — Помогай мне ты хоть чуточку меньше, я гораздо реже оказывался бы в таких ситуациях! — рявкнул Каратель, отвешивая ученику столь сильную пощёчину, что тот едва удержался на ногах. — Сколько раз тебе можно говорить — не лезь, куда не просят! Или хотя бы — думай, прежде чем что-то сказать!       Мир посмотрел на Гарольда Анкраминне обиженно. Щека горела от боли, но это сейчас мало волновало. И каждый упрёк Гарольда был справедливым — Драхомиру действительно следовало научиться хоть иногда держать язык за зубами, не совать нос в каждое предприятие, казавшееся ему в достаточной мере любопытным (под эту категорию попадало практически всё происходящее, что могло быть занесено в категорию «опасное» или «запретное»), даже не подумав о всех тех проблемах, которые сами собой всплывали из-за вмешательства Мира.       Нет, злило вовсе не это, а то, что Гарольд отзывался об этой женщине с таким уважением, которого Миру Астарну было никогда в жизни не заслужить, что злился на любое резкое — но вполне справедливое — слово в её адрес, что считал её более достойной дружбы и участия. Злило то, что эту женщину, единственное достоинство которой заключалось во владении так называемой Книги Судьбы, где можно было посмотреть практически что угодно из того, что происходило давным-давно (это, впрочем, редко кому нужно было), заглянуть во временную линию практически любого существа во вселенной и увидеть будущее, столько вариантов будущего, сколько их только существовало, ценили гораздо больше, чем его.       — Ну и катись к своей небесной мымре! — не помня себя от злости выкрикнул он, отшатнувшись от Гарольда и бросившись бежать прочь, не особенно задумываясь, куда следует бежать.       Благо — коридор к этому времени уже закончился, так что Мир бросился бежать вниз по длинной лестнице, до ужаса напоминавшей ту, по которой они спустились к големскому царству. Дороги он не знал — это нисколько его сейчас не волновало. Гнев ещё бурлил в крови, заставляя уставшие ноги слушаться, а чувство голода и вовсе отойти куда-то на дальний план. Драхомир ничего вокруг не слышал. Он и ступеньки-то перед собой едва мог видеть — всё место в его голове занимал только этот гнев. Так что Астарн просто бежал вперёд, не думая ни о чём больше, кроме ненависти к Звёздной Мадам и всему, что было с ней связано       — Сто-оять! — услышал Мир знакомый резкий голос прямо над своим ухом, когда был схвачен за плечи и довольно грубо и резко остановлен.       Произошло это так внезапно, так неожиданно, что он едва сумел удержаться на ногах. Но всё же удержался, и теперь старался не смотреть в глаза своему наставника, предполагая, что увидеть в них сейчас он смог бы только гнев. Или насмешку — что было, пожалуй, ещё хуже. Намного хуже.       — Ты даже не знаешь, в какую сторону надо идти, — сказал Гарольд вполне даже дружелюбно, усмехнувшись. — Наш несравненный Арго Астал будет в ярости, если узнает, что его отпрыск сумел от меня улизнуть и навсегда заблудился в катакомбах горячо нелюбимой им Фагрендии.       Драхомир почувствовал, как снова запылали его щёки — на этот раз от стыда. Каратель всё же смеялся. А он, Мир, в который раз показал себя вспыльчивым дураком, который совершенно не думает о последствиях и даже не поинтересовался, как добраться до Ядра, прежде чем броситься убегать от наставника.

***

      Кроминские гробницы находились в трёх довольно просторных пещерах. В первой из них — самой маленькой — стояло девять — по числу Великих Фагрендских вождей первого тысячелетия Ибере — каменных саркофагов, расписанных причудливыми символами и странными рисунками, разобрать которые вряд ли кто-нибудь смог бы. Во второй — в полу было двадцать семь длинных ниш, в каждой из которых лежало по одному скелету в красивом парадном облачении, которое, впрочем, почти истлело от времени. В третьей — черепа и кости были сложены в ровные аккуратные стопки до самого верха. Третья пещера была самой большой, и костей в ней было много.       Остановиться пришлось в последней. Во-первых, она всё-таки была самой большой, и места здесь было больше всего. Во-вторых, ночевать во второй пещере было бы попросту неудобно — слишком уж близко друг к другу находились ниши, а Гарольд Анкраминне ещё не был готов почувствовать себя настолько вандалом, чтобы начать вытаскивать из ниш скелеты. В третьих, символы на саркофагах в первой пещере могли оказаться каким-нибудь заклинанием, которое могло проклясть или как-нибудь ещё навредить кому-либо, кто останавливался в той пещере на слишком длительный срок.       В последней пещере было не так уж и плохо — если обилие костей всех видов и размеров не смущало и не мешало отдыхать без ненужных мыслей. Пол здесь был довольно ровный, а магические факелы освещали пещеру тусклым, но вполне достаточным светом. А ещё тут было довольно много места, чтобы не страшиться якобы надвигающихся прямо на тебя стен.       Мир, всё ещё пристыженный (а потому притихший и довольно расстроенный) из-за того случая на лестнице, уселся на пол, прислонившись спиной к одной из тех древних колонн, что делили третью пещеру на несколько частей, и зябко поёжился, обхватив себя руками. Гарольд едва удержался, чтобы не стукнуть себя по лбу — подумать о том, что мальчишка мог сильно замёрзнуть в одной тонкой рубашке, следовало ещё наверху. Тем более, что у него, Гарольда Анкраминне, помимо плаща были ещё свитер и куртка.       Карателю стало практически стыдно — Мир не заслуживал участи замёрзнуть здесь насмерть. Да и Арго Астал вряд ли был бы рад, что его сын мог простудиться в этих подземельях только потому, что его наставник не обратил должного внимания на то, во что мальчишка был одет.       Выглядел Драхомир не очень — сильно уставший, с начинающим проявляться синяком на левой щеке, озябший и продрогший. Он дрожал от холода и, сняв с себя сапоги, пытался растереть свои ноги. Он казался довольно несчастным, пусть, кажется, и не собирался произносить этого вслух.       — Она не Мадам, — зачем-то сказал Гарольд, присаживаясь рядом с Миром. — И она хорошая, правда. Просто... Как и в твоём случае — это очень трудно разглядеть сразу. Практически невозможно я бы сказал.       Каратель надеялся, что его голос прозвучал в достаточной степени примиряюще, однако это, впрочем, было не столь важно, если только этому ребёнку не взбредёт снова что-нибудь в голову. Гарольд стянул с себя плащ (не столь тёплый, как у Манфрида, который приходился Гарольду младшим братом, а императрице мужем, но зато гораздо более удобный) и накинул его на плечи Драхомиру — мальчишка удивлённо посмотрел на наставника своими голубыми глазами, потом глянул на плащ и тихо фыркнул. Кажется, тоже вполне мирно.       — Спасибо, — буркнул он едва слышно, кутаясь в плащ до самого носа и пододвигаясь поближе к Гарольду. — Но я думаю, что Звёз... Эта женщина легко предаст тебя из-за своего так называемого долга.       Каратель усмехнулся и взъерошил ученику волосы. Тот полуобиженно что-то просопел и снова фыркнул, на этот раз, уже недовольно, но, впрочем, обидеться сильнее не успел и не смог — усталость в тот момент окончательно взяла верх, и Мир, зевнув и положив голову на плечо Гарольда, заснул — в одно мгновение, как умели засыпать либо те, чья совесть была кристально чиста, либо те, у кого совести не было вовсе.       Пожалуй, Мир относился скорее ко второму типу — наличие у него совести, как и у большинства (у всех, кроме разве что Колберта и Рехора) Астарнов, подвигалось большому сомнению. Можно было даже сказать — отсутствие у Астарнов совести было одной из Великих Магических аксиом, которые не подлежали обсуждению, но имели одно-два исключения (так — чтобы маги не расслаблялись).       По скромному мнению Гарольда Анкраминне Драхомир Астарн — это белобрысое бедствие, теперь мирно посапывавшее у него на плече — всё же был намного, в тысячу раз приятнее, когда спал. В эти — слишком редкие по мнению Гарольда — моменты он был настоящим сокровищем, позабывшим о всей своей взбалмошности и не приносившим излишних проблем.       До портала в Ядро оставалось совсем недолго — пару часов, если прямо сейчас начать идти. Впрочем, будить Мира Каратель не собирался. Для путешествия через этот уровень — если его можно было только так назвать — требовалось сил больше, чем для перехода через любой другой. Даже самый опасный. Ядро было живым — куда более живым, чем любой другой уровень Ибере, который Драхомиру доводилось видеть. Фагрендия могла волноваться и сердиться на непрошеных гостей из Астарнов, Кронтогрез мог всем своим видом выказывать своё «фи», а Мерслейне помогать проходящим через него путникам, но только Ядро могло разговаривать. Только Ядро могло смеяться. Только Ядро умело шутить.       А ещё — совсем немногие могли продержаться там, не потеряв сознания сразу же, как только оказывались. А в первое путешествие в Ядре сознание теряли все, кто не обладал специальными привилегиями.

***

      То, что оставшееся расстояние до нижнего яруса они сумеют одолеть за столь короткое время и со столь малыми потерями, Мир не ожидал. Как следует выспавшись в Кроминских гробницах, он был готов к долгому переходу вроде вчерашнего — к невыносимо длинным лестницам, бесконечным коридорам, пещерам и снова лестницам. Мир Астарн ожидал новой порции ворчания Гарольда, скорой усталости и ненависти к каким-либо катакомбам и пещерам. Он ожидал новой встречи с существами вроде големов (или другими существами, населявшими фагрендские катакомбы).       Плащ Карателя был всё ещё на Мире — чёрный, шерстяной, очень тёплый. Нужно заметить, что за последний год Драхомир сильно вырос, так что плащ уже не волочился за ним по земле, как это часто бывало ранее, а пришёлся почти по росту. Теперь Мир не мёрз в катакомбах, как до привала в гробницах. Теперь он чувствовал себя вполне неплохо, хоть чувство голода никуда не исчезло, а жажда была удалена лишь отчасти.       Однако теперь всё прошло куда проще — сразу после Кроминских гробниц располагались красивые пещеры, чем-то напоминающие калмские подземелья. Стены там были всех оттенков белого, серого и голубого, колонны были прозрачными, а в выложенный белым камнем пол можно было смотреться, словно в зеркало. Зеркала тут тоже были — высокие, хрустальные. В них виднелись призраки, тени каких-то людей, должно быть, живших когда-то давно здесь, на Фагрендии. Это место напоминало Драхомиру малый тронный зал Кханготенского дворца, где в пять лет он умудрился поджечь гардины. Только окон здесь не было.       После этих красивых пещер был мост — с резными перилами и тяжёлыми металлическими цепями. Мост был куда больше похож на остальные катакомбы, нежели те пещеры. Он не напоминал те изящные кханготенские сооружения. Он был более мрачен и основателен даже на вид. Мост этот несколько шатался, когда Гарольд и Мир на него ступили, но, впрочем, в остальном казался достаточно надёжным, чтобы решиться по нему пройти.       Лестница тут тоже была — одна и всего лишь на двадцать ступенек. Сразу после моста. Сразу за ней находилась массивная дверь, украшенная резьбой и огромными ручками в виде кобр. Каратель отпер дверь ключом из своей связки — Драхомир так и не понял, откуда у него были эти ключи, впрочем, не спешил спрашивать (это можно было сделать и в академии, после возвращения, когда Гарольд как следует отужинает и отдохнёт).       За дверью была огромная комната — язык не поворачивался называть это место пещерой. Стены здесь были обшиты мрамором, а полом служили огромные гранитные плиты. Потолок был отполирован так, что казался огромным тёмным зеркалом. Мебель тут тоже была — пятнадцать кресел вдоль каждой стены. А ещё — посреди комнаты лежал огромный овальный ковёр, видавший лучшие времена, уже очень старый и потёртый, хотя, Мир был в этом уверен, гостей фагрендских катакомб, что добирался до этого места, было не так уж-то и много. В одной стене была ниша — не слишком глубокая, но с узкой щелью прямо посередине.       Каратель подошёл к этой нише, достал из кармана куртки стилет со странным, светящимся лезвием, провёл этим лезвием по щели и едва успел отстраниться — в нише появился портал. Портал был окружён тусклым оранжевым свечением, которое в самом центре сменялось на светло-голубое.       Драхомир подошёл чуть ближе. Свечение вокруг портала плавно меняло свой цвет — от оранжевого оно стало салатового цвета, от салатового изумрудным, а после и вовсе засияло белоснежным огнём. И вдруг снова сменилось — на багровое. И сердцевина вдруг тоже сменила цвет — на алый, словно свежая кровь. Портал манил к себе, звал и одновременно отталкивал, пугал, отстранял. Каратель обернулся, сделал шаг навстречу Миру и ободряющим жестом сжал его плечи.       — Драхомир Астарн, — Гарольд заглянул ученику в глаза, посмотрев столь серьёзно, что у того не хватило духу его перебить, — ты доверишь мне свою жизнь?       Мир посмотрел в портал. Что-то страшное темнело в его глубине. Что-то необъяснимое. Пугающее. От Ядра веяло чем-то таким, с чем едва ли возможно было справиться. Уж без должных привилегий и сил — так точно. Он подумал, что погибнуть в Ядре — далеко не худший вариант. А следом — что Каратель всегда спасал его, всегда принимал удар на себя. Если смерть ожидает его, Драхомира, подумал Астарн, она ожидает и Гарольда Анкраминне тоже. Он посмотрел на Карателя — тот выглядел чересчур настороженным и собранным. Сердце пропустило удар.       — Да, — уверенно кивнул Мир. — Я доверю.       А потом... Потом Гарольд приказал ученику шагнуть в портал. Он не объяснял, не просил, не требовал — он приказал. И Мир послушно сделал шаг вперёд, подойдя вплотную к порталу, что до свечения можно было дотронуться рукой, и усилием воли заставил себя запрыгнуть туда (на это понадобилось много сил, потому что ноги почему-то не хотели ступать туда, потому что больше всего на свете захотелось отойти в сторону).       Ядро встретило его потоком невыносимо густой энергии. Слишком сильной. Слишком яркой. Слишком переменчивой. Она захлёстывала сознание Драхомира целиком, она вышибла из его головы все мысли, кроме странного, необъяснимого восторга и ужаса. Ядро горело, пылало и светилось магией. Оно и было самой магией, питавшей Ибере. Даже больше — оно было самим Ибере. Клубы этой энергии витали в воздухе — это и воздухом назвать-то было нельзя. Миру показалось, что он нырнул в желе, так густо вокруг было. Дышать стало совсем невозможно, и Драхомир Астарн похвалил себя за предусмотрительность, из-за которой он набрал побольше воздуха в грудь до того, как осмелился шагнуть внутрь портала.       Мир не мог толком сказать, какого цвета было пространство вокруг него — по правде говоря, он не успевал запоминать цвета. Он даже и понимать, что он видит, не успевал. Здесь не было слышно никаких звуков — словно бы кто-то заткнул Драхомиру уши чем-нибудь настолько звуконепроницаемым, что через это не мог пробиться даже вопль Катрины Шайлефен. Он то ли плыл, то ли парил в этом вязком и густом потоке энергии и лишь старался не задохнуться. Силы стремительно покидали его, хотя ещё несколько мгновений — или сколько здесь прошло времени — назад Мир ощущал себя полным сил, полным желания бороться и что-то преодолевать.       Драхомир не видел Карателя рядом с собой, но почему-то в этот момент его мало это волновало. Его вообще ничего не волновало в этот момент — только сердце отчего-то готово было выпрыгнуть из груди, а голова совсем отключиться.       — Ну, здравствуй, сын Арго и Елизаветы, — насмешливо произнесло что-то в голове Мира Астарна за секунду до того, как всё вокруг начало темнеть и исчезло.       А следом почему-то эхом раздалось «Драхомир Фольмар»...

***

      Когда Драхомир Астарн открыл глаза, он не сразу понял, где находится. Секундой позже, правда, пришло осознание, что он лежит в своей комнате в одном из отцовских поместий. Кажется, в том, что находилось на Мегроутте, довольно красивом, но вполне обыкновенном во всех смыслах уровне, почти целиком подаренном тётушке Равенне. Это была привычная комната на чердаке — с разрисованным в виде карты звёздного неба потолком, широкой кроватью, на которой не страшно было перекатиться на другой бок, и маленьким слуховым окном. Здесь было довольно свежо — окно, очевидно, было открыто, а Драхомир просто лежал на кровати, переодетый в чистую ночную рубашку, закутанный в шерстяное одеяло, слишком мягкое, очевидно, из матушкиных запасов.       Сначала Мир даже подумал, что всё это — фагрендские катакомбы, големы, руны и Ядро — ему приснилось. В конце-концов, раньше снилось и нечто куда более странное и необъяснимое. Просто так. Ни с того, ни с сего. Просто появлялось в его голове и некоторое время казалось самой настоящей реальностью. Секундой позже пришла мысль — что в таком случае он делал в мегроуттском поместье? Он не слишком-то часто там бывал — тётушка Равенна была не самой приятной женщиной в общении, так что, хоть отец и давал ей денег на все её нужды, бывать здесь он не слишком любил.       У Мегроутта было одно-единственное достоинство, перед которым меркли все недостатки — из всех астарнских уровней он находился ближе всего к Ядру (кажется, отец говорил, что всего один портал, через который и можно было туда попасть). Так что, немудрено, что Гарольд не стал тащить его до Увенке или Цайрама, а приволок сюда — ближе, быстрее, безопаснее.       Ноги и руки точно были целы. На счёт головы Мир был не столь уверен, но, кажется, даже она была на своём месте. Правда, Драхомиру казалось, что его ударили по ней чем-нибудь тяжёлым. Чем-то очень тяжёлым, по правде говоря, потому как соображать он мог сейчас с трудом. Приподняться на подушке удалось не сразу.       Почему-то в голове поселилась мысль, что перстень — тот самый, с рубином — отец у него обязательно отнимет. Перстень был подарен на посвящение, и являлся очень могущественным артефактом, владеть которым, пожалуй, теперь Драхомиру вряд ли кто позволит. Ближайшие сто тысяч лет так точно.       Перестав размышлять о том, как его угораздило здесь очутиться, Мир прислушался — за дверью ругались. Он слышал почти визгливое материнское «Как только вы посмели потащить его за собой в Ядро?», а минутой позже «Как вы смеете смеяться над жизнью собственного сына?», слышал громкий, неприятный смех тётки Равенны и язвительное замечание Катрины Шайлефен о вздорных мальчишках, которые лезут туда, куда их не просят, не то что её обожаемый зануда Говард. Гарольд, кажется, тоже что-то говорил — не оправдывался, нет, это не было бы на него похоже. Он говорил, что Миру следует отлежаться, отдохнуть, что возвращаться к занятиям ещё слишком рано. И снова поднялся невообразимый гвалт — матушка доказывала, что подобное обращение с учениками следует пресекать на корню, Катрина Шайлефен твердила, что он, Драхомир, заслуживал хорошей взбучки за своё поведение, тётя Равенна утверждала, что подобное поведение племянника её вполне веселило, хотя хорошей порки он всё равно заслуживал. А потом... Потом отец весомо и серьёзно припечатал: «Ничего не случилось». И голоса смолкли.       Некоторое время было совсем тихо. Мир смотрел в потолок, разглядывая давным-давно нарисованные звёзды, и думал. Думал почему-то о небе. И о той энергии, что встретила его в Ядре. И о том голосе, что назвал его Фольмаром — по фамилии его биологической матери, которую Драхомир, по правде говоря, не особенно хотел знать.       А потом скрипнула дверь. Скрипнула — и послышалась знакомая тяжёлая поступь. Отец не стал пододвигать стул, а сел прямо на кровать, предварительно убедившись, что он не сядет на ноги или руки сына.       — Ну что, герой? — невесело усмехнулся отец, посмотрев не то расстроенно, не то разочарованно. — Как себя чувствуешь?       В уголках его глаз залегли глубокие морщины, а глаза смотрели непривычно серьёзно и почти грустно — без того обыкновенного веселья, которое всегда его сопровождало. Однако злости или гнева в его глазах не было, и Мир улыбнулся. Отец тоже усмехнулся — всё так же невесело. Усмехнулся, пододвинулся и вложил в ладонь Драхомира тот перстень, который он так и не надел, после пещеры големов.       Арго Астал ещё некоторое время сидел у постели сына и смотрел на него, вглядывался в уставшее лицо, смотрел на синяки, которые почему-то до сих пор не сошли, провёл рукой по спутанным волосам и, очевидно что-то заметив, помрачнел ещё больше и тяжело вздохнул.       — Матери скажешь, что всё с тобой в порядке, — весомо и очень строго припечатал отец, перед тем как подняться и выйти из комнаты.       Мир улыбнулся и покрепче сжал перстень.