Этому нет названия

      Дайте мне Библию, и я отмудохаю ею любого, кто попытается убедить меня в том, что это — смертный, мать его, грех. Это Саутсайд, здесь можно использовать как оружие даже Слово Божье. Попробуй только зацепить убеждения его представителя.       Быть с тобой — не преступление; не шаг против морали и нравственности. Всего лишь удавка на шее общества; дежурный плевок к отвратительно скривившуюся рожу. Отвращение с обеих сторон, так кто может ли кто-то претендовать на звание святого и невинного, если их пороки ведут за собой наши?       Ты знаешь что я прав. Как всегда. Знаешь, но до последнего будешь захлебываться слезами отчаяния, называть меня предателем и испытывать отвращение вперемешку с желанием. Ведь без этого не считается. Ведь без этого недостаточно непорочно. Если тебя не ненавидят и не хотят сжечь на праведном костре, у тебя не подкашиваются ноги и не становится влажно между ног. Дыхание не сбивается от приливов возбуждения, а пальцы не ищут чужое тело, чтобы впиться в него ногтями, оставляя царапины — как жест протеста и несогласия с чужими табу.       Ты можешь притворяться, что тебе стыдно, но стоит мне прикоснуться к этой бьющейся жилке на шее — ты таешь и поддаешься моему влиянию. Кулаки об стену разбиваю я, чтобы не видеть на них следы от твоих зубов после того, как ты в очередной раз предаешь меня и уходишь в чёртово подполье, ссылаясь на Библию (которую хуй из два когда-то читала, ручаюсь), на биологию и эволюцию. Мы входим в зону риска естественного отбора, но ты забываешь об этом всякий раз, как я запускаю пальцы в твои спутанные волосы и опускаю на колени. Это уже не ошибка, не мутация, не попытка надерзить общественным стандартам. Это — естественная реакция, как и твои стоны, всхлипы, мольбы и просьбы не останавливаться, быть резче и жестче, сделать тебе больно. Сделать тебя своей. Идешь против системы на час, два, сутки или несколько, но потом возвращаешься в родное лоно, в забитое пороками гетто, потому что считаешь, что их грехи менее греховны чем наши. Можно убивать, калечить, толкать дурь беременным тёлкам и полуобъебанным подросткам, но трахаться с собственным братом — самый большой и горячий котёл после смерти.       Тебе нравится быть слабой и зависимой, но лучше бы ты была слаба и зависима от героина, чем от взгляда и голоса младшего брата. Героин — естественный сценарий в нашем ущербном филиале чистилища. Героин — способ, ироничный способ выпустить себе кишки и остаться без осуждения. Но не позволять младшему брату запускать руки в своё нижнее бельё каждый раз как ему захочется. Лучше на этих верёвках повеситься. В идеале. В замаранной моралью фантазии. Вместо этого позволяешь, раздвигаешь ноги и поощряешь полувздохом-полустоном, мол: чего ты медлишь, мудак, сделай так, чтобы все твои пальцы в моей смазке были. Неестественный сценарий. Упс, гетто проебался. Ты проебалась, а я нет.       Потому что мне похуй. Похуй так давно, глубоко и абсолютно, что я не скрываю усмешки, ухмылки, насмешек и исцарапанной спины. Кто? Хуй в пальто, иди куда шёл. Не тебя должно ебать кого я ебу. Королеву гетто, а королева у нас одна — моя сестра. Они не свергнут тебя с престола, потому что никакого, нахуй, престола нет и в помине. А если и был, то его местные забулдыги давно загнали за дозу, стакан, оральные ласки. Наш отец мог быть среди них, детка. Наш отец мог просрать твой трон, Фи, пока ты облизывала, брала до горла мой член; глотала и наяривала так, будто это твой последний в жизни минет. Ты заплатила за это своим титулом, а я ничем не платил. Захотел — получил. Всегда так происходит. Захотел тебя, вывернул наизнанку Библию и весь Юг, лишь бы увидеть твоё обнаженное тело и не услышать вопля возмущения на мои восхищенные взгляды. Сальные, чего уж там.       Я не проебался по одной простой причине: мне нечего терять. Ни репутация, ни доброжелательные взгляды, ни раздвинутые настежь ноги местных тёлок — нихуя. Я променял это, отбил всему этому почки и нисколько об этом не жалею. Ты часть меня. Нет никакой важности кроме этой. Ты это знаешь, чувствуешь и бежишь от этого. Одно дело — трахать младшего брата; другое — любить его. Хотеть быть с ним, хотеть быть его частью. Не по-ублюдочно родственному, а совсем иначе. Так, как ни один Иисус, будь он три Христа через большой и толстый толерантен. Будь он нашим геем-братом. Никогда бы не отпустил этот грех, заставил землю жрать и кожу приказал с нас содрать. Можно оправдать похоть, твои пальцы в моей сперме и лицо довольной кошки. Но нельзя оправдать блеск в глазах. Нельзя оправдать любовь, даже если ты хуев Галлагер, а умение отмазываться, оправдываться, открещиваться у тебя в крови, передалось вместе с алкоголизмом Фрэнки и прочей еболой.       Ты не любишь признавать очевидное. Не любишь признавать, что я был прав, а ты, как всегда, пошла нахуй со своими дурацкими выводами. Трахаться без эмоций ты умеешь только с чуваками из Тиндера. Я — не они. И в этом ты тоже проебалась.       И теперь летишь в кроличью нору, не в силах наебать закон всемирного тяготения.       А я? А мне по-прежнему похуй. Это же так в моём стиле.