Разворачивайся и беги

　　Пироги Мэй Паркер больше не пригорают. 　　Она следит за ними с маниакальным вниманием, и тиканье таймера словно навсегда засело в её голове. Тик, тик, тик, тик. Совсем не похоже на часы судного дня, какими их представляют люди: торжественные, размеренные шаги стрелок и остановка перед самой полуночью. Чудом не случившийся Апокалипсис — вот на чём жило их общество многие века. Как жить со случившимся, они не знали. 　　Гости всегда хвалят её пироги. Странно, но раньше, когда половина Вселенной ещё не пустовала, в её доме бывало куда меньше народа. Теперь она редко остаётся наедине с пустой квартирой. Но напоминать может не только безмолвная комната, в которой всё потихоньку покрывается пылью. 　　Все, кто приходят, — тоже напоминание. 　　Но первой пришла она. Приехала на попутке вместе с десятками других людей, которые не знали, что делать среди обрушившегося на них хаоса. Выбралась на траву, в которой всё ещё темнела руническая вязь следа от Радужного Моста, сделала пару шагов, а потом упала, словно у неё разом отказали ноги, и не смогла подняться. 　　В фильмах, когда с твоими близкими происходит что-то ужасное, ты чувствуешь, как земля уходит у тебя из-под ног, как опасно замирает сердце — и ты точно знаешь. В реальности Мэй Паркер не знала. Но надеялась. 　　Она не знала, почему несколько часов назад люди исчезали на её глазах, визжали тормоза, и разносились по улицам крики. Не знала, где именно во всём этом хаосе её племянник. Не знала, почему пытается что-то исправить, вытаскивая кошку Далмара — невредимую — из-под упавшего фонаря и останавливается у тайского ресторанчика, в котором иногда ужинала, выламывает дверь кухни и выводит оттуда людей, а потом запрыгивает в чужую машину и мчится на север, где раскинулась база Мстителей. Их никто не останавливает. 　　Она не знала, сколько просидела там, у опустевшего здания, не оглядываясь на полыхающий Нью-Йорк. Но потом на её плечо опустилась затянутая в перчатку рука, и знакомый только по телепередачам голос произнёс: 　　— Мэм. 　　Так Мэй Паркер, пережившая слишком много личных и буквальных концов света, познакомилась с Капитаном Америка. 　　Со Стивом Роджерсом она познакомилась чуть позже, когда он появился на её пороге без этой ужасной бороды (что-то было в ней исключительно неправильное), в худи поверх формы, — и она только и могла думать о том, как он всё-таки ещё молод. 　　Он не боялся говорить с ней о том, что было когда-то давным-давно, в другой жизни, и она была благодарна ему за это. Вряд ли кто-то другой смог бы. 　　У Тони Старка — храбрость другого рода. Он пришёл к ней один, всё ещё в костюме, на котором осела космическая пыль, и рассказал то, о чём наверняка не мог даже думать. Мэй не знала, чего он от неё ожидал — пощёчины или закрытой двери, — но, она, конечно, не оправдала его ожиданий. 　　Он приходит ещё несколько раз: иногда в совсем неподходящие для визитов часы, и Мэй кажется, что он совсем не спит. 　　Однажды Тони Старк поднимает глаза, видит в квартире Мэй Паркер Стива Роджерса и тут разворачивается. Мэй подталкивает Стива к выходу так быстро, словно от этого зависит чья-то психологическая стабильность. Может, и в самом деле зависит. 　　Мэй не помнит, кто сообщил ей — тогда, в дни, когда рушился мир. И всё было бы привычно, если бы это был очередной безумный учёный в зверином костюме или армия роботов — люди вообще ко многому привыкают. Даже к пустоте. Но... 　　Она вспоминает, когда находит в своей кухне незнакомую рыжеволосую девушку. Когда она говорила ей, что Питер не вернётся, у неё были белые волосы и бледное, в тон им, лицо. У Мэй звенело в ушах, и она подумала: Вдова привыкла сообщать такое. И ещё: никто не должен к такому привыкать. 　　Наташа пьёт чай так, словно он — выдержанный в секретных подвалах коньяк. В следующий раз она приводит с собой доктора: Мэй узнаёт его по фотографиям с книг, которые пылятся в соседней комнате. Доктор готовит лучший карри, который Мэй только ела в своей жизни, и оставляет на столе написанный совсем не врачебным почерком рецепт. 　　В какой-то из четвергов к ней заглядывает бог. У него прекрасные манеры и внимательный взгляд. В душе у него настоящая буря, а в друзьях — говорящий енот. Мэй таким уже не удивишь, но она всё равно борется с желанием протереть глаза, когда Ракета протягивает лапу для знакомства. 　　Небьюла не приходит. Это не её мир. Но Мэй знает о ней: её имя проскальзывает в разговорах. И потому передать ей пару кусков пирога выглядит самым естественным шагом. 　　Их больше, чем она думала. 　　Наследницу (теперь единственную) Ваканды сложно забыть. Прежде она залетала в их маленькую квартирку цветным неуемным вихрем, а теперь пробирается, как домушник, без охраны и без своих любимых сникерсов. 　　Мэй Паркер думала, что страшнее всего будет встретиться с ними — теми, кто больше, чем жизнь, кто должны были держать мир на своих плечах. Кто в один прекрасный день утащил её племянника на непрекращающуюся войну. Хотя разве он не выбрал всё это сам? Разве простила бы она себя, если б заперла его дома? Но уж точно не может простить за то, что не заперла. 　　Сколько бы раз она ни говорила себе, что есть вещи, которые стоят того, чтобы за них сражаться… Сколько бы раз ни смотрела в глаза каждому взрослому, который появлялся на её пороге… Сколько бы ночей ни лежала без сна, прислушиваясь к звукам города, который пытается подняться на сломанных ногах, стряхнуть кровь и жить дальше, Мэй Паркер не может смириться с тем, что половина её мира исчезла. 　　Никто не может. 　　Но страшнее всего — смотреть в глаза Неду. И остальной части класса, которую не стёрли из мира безжалостной всемогущей рукой. Одно утешает: им наверняка так же страшно. 　　Подростки не боятся выражать эмоции: они льются из них водопадами, пирога уже недостаточно. И Мэй, наконец, прорывает саму. 　　Нед и ЭмДжей, та самая, о которой Питер так часто спорил с Шури, уходят последними. 　　— Вы знали..? — Мишель замолкает на середине фразы, подняв глаза и тут же их опустив. Её руки в вязаных митенках сцеплены в замок, плечи подняты — натянутая, как струна. — Впрочем, неважно. Вы… я оставила свой телефон на холодильнике. Спасибо… спасибо за пирог. 　　Она проглатывает так и не высказанные слова, но Мэй успевает схватить её за запястья и заглянуть в глаза. Она не говорит ничего вслух, но это и не нужно. ЭмДжей всегда была очень наблюдательной. Не пропустила бы паука на стене. 　　Мишель почти повисает на Мэй, сцепив руки над её лопатками, так же быстро отпускает и убегает следом за Недом, который наверняка ждёт её внизу. 　　В тот день, когда Тони Старк обещает ей все исправить — по телефону его голос звучит почти прозрачно — Мэй Паркер выходит из дома и запрещает себе надеяться. Ноги приводят её в заново открывшуюся закусочную Далмара. 　　Там тише, чем прежде: радио непрерывно передаёт разговоры, хроники, поиск, призывы, предупреждения… Но на прилавке привычно лежит кошка. А у прилавка сидит девочка — не старше Кассандры Лэнг — и старательно рисует что-то фломастерами. 　　— Моя плем… — начинает представлять её Далмар и неловко заканчивает. — Камала. 　　Девочка не дожидается, когда её попросят “поздороваться с тётей”, вскакивает с места, звеня браслетами, и выпаливает: 　　— Добрый день! 　　Улыбка у неё заразная, и Мэй повторяет её, опуская голову и пытаясь рассмотреть рисунок. 　　— Кто это у тебя тут? 　　Камала гордо расправляет бумагу. 　　— Капитан Марвел! 　　Мэй смотрит на красно-сине-золотые завихрения и кивает. 　　— В самом деле. 　　— Хочу быть ей, когда вырасту, — сообщает девочка, а потом хмурится. — Только не плачьте! Я вам её подарю, а себе нарисую ещё! 　　И Мэй Паркер абсолютно точно не плачет, стискивая в руках детский рисунок и бредя домой, так ничего и не купив. 　　Она надеется, что однажды этой девочке скажут: “Увидишь нечто подобное — как грабят банкомат или ещё что похуже — разворачивайся и беги!”. А она, как настоящий герой, не послушает.