Книга

      Конан с лёгким недоумением касается стопки листов, бережно завернутых в ткань для спасения от влаги и мышей, и задумчиво раскрывает их, пробегаясь взглядом по строчкам, пока не читая их.       Всего лишь книга... верно? Даже не совсем книга — несколько листков, небрежно скопированных откуда-то и тщательно сшитые между собой, переполненные отвратительными иллюстрациями.       Что в ней такого, что стоило убийства? Полного жестокости и беспощадности — и всё ради небольших и даже несвязных листов ужасного качества? Часть картинок слиплось и оставило отпечатки чернил на друг друге, пока немалая часть записей и вовсе нечитаема.       Что это? Кто автор сего безумия? И неужели вот это правда стоило такой страсти в глазах убийцы, что сейчас сидит снаружи и не сводит жадного взгляда с них, почти что царапая стекло небольшого окошка? К счастью, то слишком маленькое, а в дверь небольшой хижины тому не пробраться, так что Конан может спокойно изучить мотив сам, устроившись поудобнее на кровати и вслушиваясь в успокаивающее поскрёбывание мыши на полу.       Он вглядывается в открытую наугад страницу, пытаясь разобрать слова. Английский. Отлично.       "Йог-Сотот знает врата. Йог-Сотот и есть врата. Йог-Сотот и есть страж врат, и ключ к ним. Прошлое, настоящее и будущее слились воедино в нём".       Великолепно. Какая-то околомистическая чушь про кого-то там.       Странное чудище смотрит на него множеством своих глаз и тянет свои щупальца одновременно во все стороны и никуда. На долю секунды Конану едва чудится, что слепленные — кто ж так ксерокопирует? — между собой щупальца пытаются ухватиться за его палец, пока какие-то глаза уставились на — нет, в него.       Бр-р-р. Зрелище не для слабонервных. Как и визг стекла, но это он старательно игнорирует.       Конан моргает, смахивая с себя наваждение, и продолжает читать доступный отрывок, слегка хмурясь от непонимания.       "Он знает, где Древние совершили прорыв в прошлом и где они это сделают вновь. Он знает, где Они ступали по Земле и где ещё ступают..."       И странного вида ритуалы, касающиеся несводящего с него взгляда существа. На этом моменте его клинит, и он вновь тщательно рассматривает Йог-Сотота, проверяя на иллюзию постоянного взгляда — в конце концов, у того столько глаз, просто невозможно уйти от впечатления постоянного наблюдения! Тот просто так нарисован. Всё.       Он переворачивает дальше страницы, пропуская глупые ритуалы и переходя к иному существу, не менее "приятному" на вид: глазастое облако с короткими ногами будто бы клубилось и стекало со страницы, ухмыляясь своими многочисленными ртами. В щупальцах — у автора явно была к ним какая-то тайная страсть, не иначе, — запуталось множество мелких загадочных тварей... Может, часть глаз — это те самые твари? Как и рты?       Впрочем, хоть и описание неразборчиво, инстинктивно чувствуется, что там ничего приятного нет: автор слишком безумен для этого. С каких пор в оккультной чуши пишут хоть что-то приятное, вроде страшного огра, питающегося одними одуванчиками? Все до единого будут твердить о человечине — предсказуемо. Вот и это, небось, любит полакомиться подобным, если не вовсе вечноголодно и питается всем подряд, вроде этих пойманных тварей. Вон как скалится.        — Серьёзно? — вкладывает он всё своё недоумение в вопрос, обращаясь к убийце, от которого до сих пор откровенно несёт жадностью. Тот буквально алкает эти страницы с безумной силой, ломает себе ногти, пока Конан в упор не может понять, почему же. Что, чёрт возьми, в них?!        — Невежда! Это страницы из самого Некрономикона! — искренне возмущается его незнанию преступник, после чего испуганно замолкает, будто бы сболтал лишнее, даже почти не шевелится.       Некрономикон. Что это?       Конан неожиданно вновь моргает и тщательно вперивается взглядом в монстра, пытаясь вспомнить облик того несколько секунд назад. Ему же показалось, верно, что эта тварь кого-то сожрала? И разве у той был один рот заляпан кровью?       Что происходит? Страницы смеются над ним? Или же на них как-то нанесён какой-то галлюциоген?       Он внюхивается и морщится от обычного затхлого запаха дешёвых чернил. Нет, на запах ничего нет. На вкус? Пальцы мельком проходятся по странице и кожу слегка обжигает легкая боль, пока на губах чуть железный привкус крови.       Он... поцарапался. О гладкую страницу. Как это возможно?!       Нет. Должно быть, случайно задел что-то по пути. Вон, и листок теперь в его крови, пока существо ухмыляется только больше.       Откидывая глупые мысли, он переходит к следующему монстру больного разума, после чего зависает, пытаясь понять, что же иллюстратор имел в виду — от изначального рисунка осталась лишь клякса с едва заметными белыми точками.       "Тот последний бесформенный кошмар в средоточении хаоса, который богомерзко клубится и бурлит в центре бесконечности..."       Бесформенный? Вот это пытался передать художник?       Конан вновь всматривается в кляксу, которая будто бы отвечает ему насмешливым вгзглядом и едва ощутимо движется, сворачиваясь в какие-то клубки. И чем дольше длится зрительный контакт, тем больше видно неожиданных деталей: едва прорисованные клыки, что украшают весь туман, как и разного рода отвратительные конечности будто бы разных цветов. Флейта буквально заныла, играя словно бы на его нервах, беспощадно ударяя по ним, будто по барабанам. Или это они и есть?        — НЕ СМОТРИ! — испуганный оклик приводит его в чувства, отчего такой живой образ вновь стекается в кляксу, насмешливо вытягивающую свои жидкие лапки подобно пауку.       Да что с ним такое сегодня?! Что это вообще было?!       Он что... сходит с ума?..       Но образ... бездны... стоял до сих пор перед глазами, будто его занесло туда, куда не стоило даже пытаться. Бездна ухмылялась, тянулась к нему, хотела поглотить. Никаких сомнений или сожалений, лишь острое — как зубы — желание ощутить Конана на вкус. Она поглощала тьму и одновременно являлась ею, была туманом и одновременно нет: всё материальное было чуждо ей.       Она заглянула в него.       Конан мотает головой, отгоняя образ из головы — вот уж не думал, что у него настолько богатое воображение! Даже звук добавило!        — Почему она выбрала тебя?! — неожиданно возмущается преступник, пока Конан смотрит на того с лёгким недоумением. Кто она? Книга, что ли?        — Это всего лишь стопка страниц. Не более. Как она может кого-то выбрать? — искренне изумляется он, пока преступник бессильно закатывает глаза и почти что бьётся головой о стекло, будто пытаясь пробить хотя бы так — дверь-то забаррикадирована. Сам Конан случайно попал сюда через окошко и поспешил тогда прикрыть, оставляя убийцу с носом.        — Это Некрономикон! Даже самая его часть имеет силу!        — Да что такое этот ваш Некрономикон? Как будто это что-то объясняет! — фыркает Конан, сам закатывая глаза, но почти сразу возвращаясь к странным страницам и пробегаясь по остаткам читаемого текста у кляксы.       "... кто жадно жует в тёмных покоях вне времени под глухую, сводящую с ума дробь барабанов и тихие монотонные всхлипы проклятых флейт..."       Стоп. Это же и было тогд, когда его воображение разыгралось? Странная музыка из двух инструментов, так давящая на нервы.        — Это творение величайшего безумца, что позволил нам прикоснуться к знаниям Древних! — продолжает возмущаться преступник, абсолютно никак не помогая.       Ну хоть с безумцем он был прав. Небось, ещё и араб: среди нечитаемых слов угадывается "султан". Англичанин скорее предпочел бы короля или императора.       Конан вздыхает перед тем, как уйти от одного монстра к другому, нарисованному более загадочно и не один раз. Посланник богов, что имеет тысячи обличий. Хм... Может ли он Кида звать именем этого существа? Интересно, как бы тот отреагировал на подобное прозвище? Осознал бы, кем именно того назвали?       Выходец из древнего Египта... На доли секунды ему почудились черты коптов в преступнике, но он откинул подобную мысль — да даже если тот и имеет египетские корни, с чего бы тому быть этим существом и так долго изображать человека? Просто глюк. Галлюцинация. Подобная целой куче уже увиденных и услышанных за сегодня — неужели и впрямь что-то есть на этих страницах? Ну не может у него быть настолько богатое воображение!       Конан протирает виски, вновь вздрагивая от лёгкой боли в пальцах — точно, он же их где-то поцарапал. И перепачкал иллюстрацию кровью вот здесь, на странном обла...ке...       Ни следа хоть самой маленькой капельки — а коричневатые пятна всё же отличаются от чернил. Но на самих пальцах всё же были странной формы царапины, похожие на мелкие укусы. Это всё слишком странно!        — Не смотри слишком долго в книгу или она поглотит твой разум, — запоздало предупреждает преступник, будто издеваясь. Если эта стопка страниц чем-то опасна, то отчего тот сам так рвётся за ними? Или пытается так избавиться от конкурента, поскольку для самого очень важны эти бумажки?       Но ничего в тех так и не нашлось — про посланника были как раз самые последние страницы копии. Великое знание, шифр, загадки... Если здесь что-то и было, то безнадёжно уничтожено отвратительным качеством ксерокопии.       Ужасно. Убийство из-за совершенно бесполезной кучки бумажек оккультной чуши и пропитанной каким-то галлюциогеном. Мало что может оправдать такое злодеяние, но "Некрономикон" явно не из таких причин.       В лёгком раздражении Конан перелистывает копию вновь, но тут же останавливается и хмурится — разве эти страницы были читаемы раньше? Почему-то в первый раз он этого не заметил.       Ранее показавшиеся совершенно неясными наброски неожиданно складываются в причудливую архитектуру, что режет глаза почти что в прямом смысле, пока разум отказывается воспринимать безумие построек. Изломанные, начинающие в одном месте, чтобы резко оборваться и продолжиться в другом. Они... давят. От них веет чем-то величественным и древним, старше пирамид, и в то же время чем-то нечеловеческим — кажется, что даже самый безумный разум просто не способен на подобное, максимум — набросать с натуры.       Но ведь откуда-то иллюстрация взялась. Откуда бы можно срисовать... подобное?        — Р'льех... Художника явно был позван, уж больно точно изображено... — неожиданно вмешивается оккультист через стекло, кивая в сторону иллюстрации и алчо разглядывая, как только мог. И что это за странное слово, что тот сказал?       Р'льех... На странице есть такое слово, но написано рядом с каким-то шифром. Ни одно слово не кажется знакомым и произносимым...       Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’льех вгах’нагл фхтагн.        — Йа, йа! — взвивается хор странных голосов, укрепляясь и к кому-то взывая. Кому-то, кто очень опасен: Конан отчего-то это чувствует, весь дрожит, пока внезапно проснувшиеся инстинкты самосохранения — и пусть Хайбара только посмеет ляпнуть, что их у него нет! — приказывают ему бежать, как-то прогнать видение. — Ктулху фхтагн! Йа, йа!       Оно Древнее. Оно рядом. Оно... сведет с ума, если он увидит хотя бы малую часть. Но его ли это мысли?       Спокойно. Это лишь галлюцинация. Не больше. Надо просто очнуться, прийти в себя. Нет нужды так бояться того, чего не существует. Вдох-выдох. Просто странная бумага. Сейчас странное видение отпустит в хижину, где за окном вновь бьётся в жалких попытках добраться до листочков преступник и на полу ищет что-то грызун.       А звучит-то не так хорошо, как кажется...       Может, он просто уснул? И потому всякая чушь и происходит? Верно. Нужно просто ущипну...       Пальцы. Те же побаливают. Это не может быть сном.        — Йа, Йа! Ктулху фхтагн! — оглушают голоса, пока голова начинает кружиться. Конан наконец видит молящиеся в экстазе фигуры в балахонах и инстинктивно отшатывается, не ожидая от странного культа ничего хорошего даже в собственной галлюцинации. Ему нужен окрик, чтобы вернуться назад! И к чёрту эти страницы уже! Самое время их выкинуть или отдать полиции!       Волна мурашек неожиданно прокатывается по спине, когда он подмечает в руках одного из культиста книгу — ту самую, с которой делали копию. Отчего-то он в этом уверен, когда ничто в отвратительном творении — обложка явно не из бычьей кожи делалась, — не выдаёт сходства между дурацкой копией и этим, покрытым арабской вязью. Кроме, разве что, некого духа безумия и ужаса, пронизывающего оба творения.       Стопка в его руках взлетает, сама по себе быстро перелистывая страницы — но их слишком много для того числа, что он рассматривал! А после замирает в воздухе, позволяя заглянуть в полные вязи и кривые оригиналы тех иллюстраций, что Конан уже видел.       Что толку? Он не знает арабского: ни современного, ни того древнего, который обвивает страницы.       И, будто догадываясь об этом, текст неожиданно меняется на английский, пока иллюстрации становятся неожиданно красочней, позволяя разглядывать ужасные вещи в больших подробностях. Та... зовёт его прочесть? Почему и бы нет — ха-ха, вот бы Ран удивилась, узнав, что даже в галлюцинациях он читает!       Страницы нетерпеливо льнут к его руке, предлагая перевернуть их. Как только он это делает, культисты исчезают вместе со своими воплями, пока столь желанная тишина наконец-то ласкает его уши. И — неожиданно всверливается в них, оглушая звуками его собственной крови и почти сразу вынуждая исчезнуть даже их.       Абсолютная тишина. Давящая. Проникающая внутрь и немного отгоняемая лишь светом причудливой книги.       Конан сглатывает — но даже этого он не слышит. Тишина впервые настолько неприятна и пугающа... почти убийственна. Мороз резко проносится по коже, пока Конан тщетно пытается издать хоть какой-то звук, чтобы убедится в том, что с ним всё в порядке. Ни-че-го.       Ещё одна страница. И мир резко обрушивается на его уши, бьёт по рукам — отчего-то ногти так сильно болят, — пока сам он смотрит в едва освещаемую комнату и видит... себя?! Маленький мальчик согнулся в задумчивости над единственным источником света — листки, которые давали мягкий зелёный и отражались в очках.       Ч-что происходит?..       Конан вглядывается тщательнее в стекло и неожиданно подмечает сначала отражение преступника, чьими глазами он отчего-то смотрит, а после и мысли того. Сначала мутные, похожие на лужи в грязи, но медленно проясняющиеся и похожие на множество образов.       Вот он лежит с ножом в груди. А вот горящая хижина со знаком вопроса — дескать, насколько ему жалко эти чёртовы листки. И образ чего-то особенно безобразного, живущего во тьме, похожее на неё, но хуже, вечноголодное... Зависть. Она тоже здесь, слегка обжигая настоящего Конана. Преступник хочет в это странное состояние, увидеть то, что Некрономикон сочтёт нужным показать.       Какая странная галлюцинация...       Конан пытается крикнуть — не выходит, тело ему не принадлежит, он не имеет права ни на что здесь. Всё, что ему позволено — видеть и ощущать. Как преступник медленно отступает, как болят руки из-за бесконечных попыток хоть что-то сделать с проклятым стеклом. Пылающая жаром зависть, прожигающая его насквозь...       И неожиданно всё сменяется крохотными мыслишками о зерне. Зерно-зерно-зерно, целые запасы на плохое время. Холодное. Плохое-плохое время! Нужно больше зерна! Иначе будет плохо! Голодно!       Конан вздрагивает, прежде чем осознать, что он вновь в хижине. Только теперь всё слишком большое, даже больше, чем когда он смотрит на всё детскими глазами. И такие непривычные ощущения, будто у него... хвост.       Нынешний владелец поднимает глаза, и он вновь смотрит на себя — такого непривычно огромного, частично расплывчатого, — что теперь неожиданно приподнимает стопку листиков и вынуждает скромный мозг владельца крошечного тела напрячься: "Атака?! Прочь!"       С громким писком они бегут куда-то за стол, где есть небольшой люк с дырочкой и ступени под ними. Жёсткие, перекосившиеся — они прыгают по ним вниз, пока Конан пытается осмыслить, что же происходит и как же он оказался в теле мыши у кровати.       Лапы болят от попадающихся щепок и жёсткого приземления, хвост то и дело бьётся о края, пока мышь бежит только дальше в неясном страхе перед увиденным. Её дрожь передаётся ему, когда они натыкаются на какой-то провал впереди и судорожно пытаются обойти по тонкой кромке по стене — взрослому здесь точно не пройти! Да и ребёнку будет сложно.       Из ямы тянет истлевшими телами...       Нюх острее обычного, потому Конана никак не может избавиться от этой мысли, даже когда навстречу веет свежий ветерок свободы. И пусть мыши глубоко плевать на это, целостности шкурки волнует намного больше, но он-то знает, что это за запах.       Давно сгнивших человеческих трупов. Там, в яме, что-то опасное, ему нельзя туда падать.       Момент, и мышь выпрыгивает наружу, пока Конан возвращается в своё тело и дрожит. Молчит, обездвиженный и тяжело дышащий — он действительно держит эти чёртовы светящиеся листочки в руке, как раз именно так, как видел снизу. И краем глаза можно увидеть, как преступник действительно отошёл в сторону, странно усмехаясь. То, что он видел в галлюцинациях, оказалось правдой... Или Конан всё же спит, или его не отпустило, или...       Руки до сих пор болят: от тех ранок, от прыжков по ступенькам, от окна. Местами это не его боль, но та до сих пор проходится по телу, вынуждая отбросить мысли о сне. Хотя бы о сне.       Это же не может быть реальностью?.. Магии же нет... Какие-то страницы не могут устроить подобное!       И тут же руки обожгли другие страницы, той самой книги на английском. Некрономикон. Оригинал этих жалких копий, насмешливый и хранящий ещё больше отвратительных вещей.       Они не могут существовать! Верно?..       Не выдерживая сомнений, он в несколько прыжков добирается до стола и смотрит на люк — в тот самый, что он прыгал с мышью. Тот, что не должно существовать. Но есть. Прямо здесь, перед глазами.       Отчаянный рывок — дверца плохо поддаётся, сил у него маловато, но всё же тот открывает и обрушивает на него запах сырости с холодом, отчего Конан ёжится и неуверенно выставляет немного вперёд листки, освещая ступени. И спускается, неуверенно замирая каждый раз и гадая, выдержат ли те его и не упадёт ли он сам кубарём вниз.       Шаг. Ещё один и один. Вперёд, в тьму, едва-едва рассеиваемую жуткими листками, на которых то и дело будто бы мелькало движение. Что хуже — попытки включить фонарик в часах успехом не увенчались, темнота была неестественно густая и слабый свет от Некрономикона был в итоге ярче диода.       А ведь где-то ещё яма...       Конан идёт на запах, отвратительный и обволакивающий, противно касающийся его кожи и лёгкие. Казалось, что зловоние заменяет здесь воздух: Конан словно пробует на вкус нечто гнилостное, слышит мельчайших передвижения молекул — словно здесь и нет никакой вентиляции. С каждым шагом запах всё гуще, всё больше проникает внутрь и щекочет не такой уж и нервный желудок, отчего приходится сдерживать позывы рвоты. Конан ко многому привычен, но разве кто-то может выдержать подобную пытку?       Как будто тьма — уже какое-то живое-то существо, которое медленно пытается поглотить и переварить его...       Свет от страниц неожиданно усиливается, отчего клочки мглы буквально убегают от него: не как обычно — мгновенно, — а медленно, будто подтягивая клочки-лоскуты, как иные звери волочут за собой хвосты.       Конан осторожно смотрит, щурясь, на стопку листиков, на которой вновь заметны ранее нечитаемые обрывки слов. Он сходит с ума... Невозможно. Всё это невозможно.       И, словно разозлившись на него, единственный источник света гаснет.       И оно возвращается.       Выдавливает воздух из груди. Вырывает страницы. Всё жжётся, чешется, болит, будто миллионы бесконечно малых когтей впиваются ему в кожу и в лёгкие изнутри. Дышать невозможно, пока уши будто кто-то пытается проткнуть изнутри. Он словно падает, но никак не может достичь земли, коснуться хоть какой-то опоры. Шершавый воздух трётся о него, облизывая свою добычу и неторопливо пробуя на вкус — что тут на десерт? — насмешливо урчит отовсюду, как большой довольный кот с пойманной мышкой в лапах: съесть или ещё поиграть.       Свет страниц... спасал его от этого? От участи быть заживо съеденным и переваренным?       Которые Конан уже не раз сегодня отвергал...       Едва удаётся сделать вдох и вытянуть руку вперед, прямо в пасть тьмы. Где-то там должны быть листки: Некрономикон прав, хватит отрицать то, что ему должно быть уже ясно. Даже если это и сон, то пора подчиниться законам того.       Свет сзади вновь осторожно разгоняет тьму, и Конан едва не падает в яму, чудом успев встать на ноги и удержаться на них. А после — вернуться к стопке и поднять, в этот раз касаясь более аккуратно и отряхивая листочки. Он вновь рассматривает их, опасливо откидывая мысли о совпадениях: не факт, что если что — ему вновь простят скептицизм, наверняка и у магических книг есть какой-то аналог чаши терпения.       Вновь какие-то символы стали чётче, позволяя себя прочесть и погружая вновь его в аналог транса. И пока тело падает вновь на землю и протестующе ноет против подобных приключений, глаза вновь болят от режущей и непонятной архитектуры уже знакомого места.       Неприятно. Такое не должно существовать. Но оно есть, и едва ли можно что-то с этим поделать.       В этот раз странные молитвы почти не мешают: их заглушает нечто иное, давящее и заигрывающее с его инстинктами. Что-то зовёт его вперёд, успокаивает паранойю и небрежно треплет по чувству самосохранения, орущему сиреной так, будто вот-вот на город сбросят парочку "Малышей".       Конан замирает, щурясь и пытаясь зацепиться хоть за что-то нормально взглядом, не столь давящее, как ужасные здания.       Бесполезно. Даже книга не помогает, если и вовсе не усиливает противоречия в нём: Конан боится идти вперёд, но что-то манит, зовёт туда с непреодолимой силой, не оставляя сил на сопротивления. Зов крепнет с каждой секундой, пока истощённые приключениями тело и разум всё больше поддаются.       Небольшой шаг вперёд. Совсем чуть-чуть, но начало положено, отчего Зов только уверенней, больше бьёт по его истощённому разуму, откровенно добивая. Нет нужды думать слишком много — это сделает кто-то другой, более Древний и могучий. Тот, кому даже смерть не страшна: вне времени и привычного пространства некое Существо ждёт своего часа.       Могучий взгляд пронзает насквозь даже сквозь валуны и неправильные стены, припечатывает к месту. Кто-то изучает его. Жаждет в свои рабы. Более могущественный, чем человек: в случае чего Конану одному не справиться — он пока в принципе не может осмыслить масштаб чужой силы: всё равно что муравей под ногами не в силах понять, насколько человек опасен.       Странные песнопения-рычания продолжаются и усиливаются, не прекращаясь ни на секунду. Взывают к тому, кто там, внизу, наблюдает за ними, одаряют силой.       С каждым звуком Зов крепнет. Всё сложнее устоять на ногах и не идти на него, всё больше тот буквально выворачивает Конана наизнанку. Ещё шаг, и всё только хуже — просто невозможно уйти. Не тогда, когда невидимые нити-щупальца окутывают его, приказывая прекратить сопротивление, когда каждый шаг резко приближает его к цели — уже здесь пространство работает непривычно, неправильно, подчиняясь чьим-то желаниям.       Нельзя приближаться ещё! Ни в коем случае!       Но инстинкты уже подавлены, втоптаны в скалы, уничтожены. Никакое чувство опасности уже не может даже не тягаться, а хотя бы тормозить сколько-нибудь существенно мощь Существа впереди.        — Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’льех вгах’нагл фхтагн! — всё громче культисты, откровенно кричащие в неком экстазе. Каждый децибел играет против Конана! А те и не думают угомониться, прославляя своего бога.       Невозможно… Мысли вышвырнуты из его головы, где так "любезно" царствует чужой взор, разрывающий саму ткань привычного мироздания. Всё меньше сил, кажется, что вот-вот Конан просто упадёт на землю и поползёт в нужном направлении, послушный чужой воле, сломленный ею. Нет нужды же так сопротивляться?..       Нет больше ни холода, ни молитв, ни боли. Только он, заполняющий всю его сущность под кожей. Неумолимый.       Резкий рывок назад с разворотом за шиворот приводит в чувства, пока удар о скалы выбивает остатки воздуха из груди. Больно!       Он не видит спасителя — перед глазами одни лишь искры да серость, на которой мелькнуло что-то чёрное подозрительно знакомого оттенка. Но голос... Этот он никогда не забудет!        — Шкет, ты чего здесь забыл? Ещё и так рано позван...        — Н-не знаю... — Конан замирает, стараясь не слишком уж заметно дрожать, пока в жилах застывает лёд. Холодно, но не от скал, а от мыслей, что может быть, если он хоть немного провалится как актёр. Чёрт возьми! Почему именно этот человек? — Больно!        — Не обольщайся, это временный эффект. Зов уже до конца будет с тобой, — пропускает его слова мимо ушей Джин, пугающий несколько больше, чем то неведомое существо. Особенно своим тихим смешком. — Конца людей, например.        — Разве это не будет через много-много лет? От Солнца? Я по телевизору передачу видел! Оно будет большим-большим! — практически пищит он, стараясь даже не дать повода для сомнений в своей сущности. Обыкновенный ребёнок. Не более того!        — Шкет, обыкновенных детей Некрономикон не выбирает, — тихо смеётся тот, отчего лёд обжигает уже абсолютным нолём. Это Конан не учёл: в руках те самые листки, что положили начало всему — даже странно, что удержал во время полёта. — Да и Мори-сан явно поумнел, когда ты у него появился: до тебя он не был так знаменит.       Чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт!       Как же невовремя! Знает ли тот правду? Или просто начал копать недавно под старика? Чтобы это не было — опасно! Нельзя себя выдавать! Но и просто притворяться тоже глупо: Джин не Ран, плохую игру раскусит.        — Вы преувеличиваете мой вклад в дядю: я просто помогаю найти пару улик, с которыми он делает верные выводы, — через мельчайшие крохи размазанной по скалам силы усмехается Конан, буквально всеми царапинами ощущая чужие ухмылку и жажду крови. Не всё так просто, верно?       Тот не спорит: возможно, того тоже с новой силой придавливает к самой земле Зов, отчего Конану дурно и даже кажется, что он проваливается в камень как в масло. Пусть сила и меньше, чем до этого, зато возможности противостоять почти нет, даже ноющая боль от удара и лёд страха никак не помогают хотя бы отползти подальше, чтобы ослабить ещё немного мощь.        — Не сказал бы, — доносятся издали насмешливые слова. Джин ему не верит, и это, чёрт возьми, хуже всего!       Он фыркает — больше походит на тихий выдох — и тщетно тянется к листкам: смысла вроде бы нет, голову всё равно никак не поднять... Но это то немногое, что он может сделать. Те привели его сюда зачем-то, может, в них содержится и ответ?       Р'льех... Преступник назвал это место так.       Но готические буквы расшифровке не поддаются, царапая ему язык рычаще-щипящими звукоподражениями, будто кто-то записывал не то рёв зверя, не то какой-то доселе неведомый язык. При этом каждое "слово" казалось несколько знакомым, будто где-то это слышал... молитва! То, что каким-то чудом выговаривают культисты!        — На твоём месте, я бы не вчитывался в это — больше шансов стать жертвой Зова и присоединиться к тем марионеткам, — вновь насмешлив Джин, и каждое слово словно вонзается в его искалеченный разум.       Так те не просто так надрываются... Те и впрямь усиливают того, кто спрятан за скалами, да?        — Почему... вы здесь... и откуда так много знаете?.. — почти что хрипит Конан, желая хоть что-то прояснить в этой на редкость причудливой ситуации. Джин же не просто так его спас. Стоит выяснить, зачем.        — Какая разница? Скажи лучше, шкет, сможешь легальными способами найти хотя бы одну из семи действующих копий Некрономикона? — тот недовольно фыркает, постукивая легонько по листкам и вызывая недоумение. Со связами-то Организации... — В конце концов, она тебя выбрала.        — А вам зачем? — напрягается Конан, смутно подозревая, насколько же ценен оригинал, учитывая всю силу паршивых ксерокопий. И такое ужасное сокровище да в лапы Организации... Ни за что.        — Нет, если ты хочешь конца человечества, то, конечно, можешь не искать...

***

      Хейджи обеспокоено прочёсывал местность около хижины, тщетно пытаясь найти хотя бы один след Кудо. Чёрт подери, куда тот исчез?!       Пойманный преступник с совершенно незапоминающимся именем — которое он успел забыть уже в не первый раз — отрицал свою причастность, утверждая, что Конан ушёл в люк под столом. Но того там не было! Ни в яме со странно-белыми костями — обглоданных и обсосанных? — ни в конце тупиков: все выходы для человека завалило, через остатки проскочит только разве что мышь.       И вот где?       Он вновь бросил неприязненный взгляд в сторону хижины: от той исходило что-то неправильное, зловещее. Что-то било его по глазам, какая-то неуловимая аура зла, что ли. Что-то с той было не так! Все инстинкты призывали держаться прочь, пока разум слабо барахтался и пытался аргументировать, что где-то там, возможно, страдает Кудо от голода, весь обессиленный и продрогший. В лучшем случае, на который он отчаянно надеялся — уж лучше, чем труп!       Есть, конечно, вариант, что тот просто где-то прячется... Но за такое время мог бы и найтись!       И, словно некое издевательство над ним, зазвучал знакомый голос.        — Хаттори? Что ты тут забыл? И когда успел приехать?        — Кудо! Какого чёрта? Тебя уже третий день ищут! Меня из Осаки вытащили, весь Токио на ушах стоит! — зашипел он, стараясь пока не привлекать внимание: едва ли тот исчез надолго просто так, а потому стоит хотя бы выслушать версию.       Если у Кудо хватит сил...       Хейджи завис, оценивая состояние детектива. Вся кожа раскрасневшаяся, будто по всей поверхности безжалостно прошлись наждачкой, после же окунули в ледяную воду и неожиданно выставили на тридцатиградусную жару. Небольшие синяки с поломанными ногтями тоже шарма не добавляли, зато вызывали тонну вопросов.       Кудо словно был в скалистой местности... но где тот её тут нашёл?!        — Сколько-сколько? — выдал растерянный Конан, замирая и смотря с искренним недоумением. Неужели был где-то под землёй? Это объяснило бы сбитую ориентацию во времени. Да и скалистость тоже.        — Третий день. Как только обнаружили преступника у почти разбитого окна в хижину, так и ищут. Даже в люк зашли, но не нашли твоих следов, — пожал плечами Хейджи, почти сразу пытаясь соскочить на более интересную тему. — Где ты был? Что случилось?        — Я?.. Не поверишь. Чёрт возьми, мне никто сейчас не поверит! Я сам не могу! — теперь была уже очередь кансайца смотреть с неким непониманием на несколько удивительно потерянного Кудо. Тот обычно собран и многое может доказать, а тут... Потирает виски, пока в глазах чудятся слёзы — кажется, должно быть.       Что же, чёрт возьми, случилось? Что могло фактически сломать того и убедить в безвыходном положении?        — Что случилось? — более мягко спросил он, усаживаясь прямо на прохладную землю и внимательно оценивая состояние Кудо ещё раз, но больше в психологическом плане. Дрожит — но от холода ли? Здесь явно намного теплее, откуда тот вернулся. От страха? Возможно, но такого он ни разу не видел.        — М-м-м. Я пытался найти улику. Ну, для... преступника... Как его зовут?! — о, не только у Хейджи огромные проблемы с этим чертовым именем. Неуловимое, чёрт возьми — даже бумажку с ним посеял, а запись в телефоне забыл сохранить. —  Лучше бы не находил.       Тот достал несколько грязных, насквозь промокших листков — чернила аж потекли, сливаясь в кляксы. Но при этом Кудо как будто мог что-то прочесть в них — взгляд испуганно бегал по невидимым строчкам, пока сам тот бледнел.        — Кудо?..        — Чёрт... Не могу объяснить! — тот быстро убрал листки назад и несколько лихорадочно протёр глаза, пачкая их в чернилах. Но синяков не было — упал и где-то вырубился? И на холоде приснилось что-то околореалистичное. Звучит похоже на правду...        — Хаттори, дай пока телефон! Мне нужно срочно написать Хайбаре, а мой разряжен, — выпалил тот, резко сосредотачиваясь. Заполучив желаемое, почти сразу принялся что-то быстро набирать — что-то про количество дней и необходимость снотворного.        — Зов? — не понял его Хейджи, пока Кудо удивительно горько улыбнулся вновь, не спеша пояснять свою мысль. — Эй! О чём ты? И с чего решил, что Хайбара поймёт, о чём ты?        — Потому что либо я сошёл с ума, либо Зов существует, — и интонацией выделил. Странно. Что же там, чёрт возьми, было?! Что преступник внушил или использовал, что так голову заморочил?!        — Кудо! Я же твой лучший друг! — слегка вспылил он, пока поганец качал головой и удалил своё сообщение прежде, чем Хейджи успел возразить.        — Именно поэтому чем меньше ты знаешь, тем лучше для тебя, — глухо отозвался Кудо, внимательно ожидая ответа от Хайбары. И вздрогнул, получив простое: "ладно" — это та-то, что лишнюю таблетку антидота не даёт и против сильнодействующих лекарств?!       Что-то здесь нечисто. И его задача, как детектива, непременно прояснить это.