exsilium/изгнание

      Югём всегда считал Джексона слишком идеальным: красивое тело, ухоженная кожа, модная укладка, изящный стиль в одежде, открытость, незакомплексованность, популярность у противоположного пола, да и непротивоположного, — что уж говорить, Джексон был объектом желаний многих. А Югём? Югём был худощав, высок и не обладал запоминающейся внешностью, скорее, — нескладный подросток вечно со своими проблемами, вроде нового акне или утопичных, максималистических идей, больше похожих на затяжную депрессию.       Югём уважал Джексона. Слишком. Для него Кайе был идолом, его собственным каноном в голове.       Кажется, это случилось очень давно, ещё во время дебюта — Югём уже и не вспомнит, — он понравился одной девушке, работающей стаффом в компании, да и Югём был в ней заинтересован. Всё-таки, не каждый раз к тебе делает первые шаги симпатичная девушка, особенно к такому, как Югём несколько лет назад. Самое интересное, что парень никогда раньше ни с кем не встречался. Никогда. Ни разу. Он даже не представлял, что нужно делать на свидании, как следует разговаривать с девушками и что такое флирт. Их встречи сводились к невинным прогулкам по набережной реки Хан, случайным прикосновениям рук и красным щекам слишком недогадливого парня.       Коллектив группы славился своей разношёрстностью. Она была слишком интернациональна и красочна, оттого, иногда, Югём просто терялся среди участников. Джинён был стабильным и серьёзным, время от времени; часто случались ситуации, когда группа сохраняла своё лицо только вследствие его излишне-ответственного подхода к разного рода вопросам. Ёнджэ был ярким человеком, и его внутренний мир оставлял после себя послевкусие Чеджу и мандаринов. Югёму повсеместно казалось, что от Ёнджэ исходит аромат оранжевых цитрусовых. Джебом являлся лидером с приветом, его взрослость плохо сочеталась с детскостью, но, тем не менее, он оставался авторитетным мужчиной. Конпимук слыл разноцветным, его популярность граничила с джексоновской, а открытость со всеми европейцами. Иен же был настоящим интровертом, чья талантливость была, отчасти, мудра в своей обдуманности. А Джексон… являлся примером всякой эксцентричности. У него не было просроченного эго, желающего залезть туда, куда не надо, Джексон просто был. Ходячей лестницей.       И после того, как «девушка» Югёма не пришла на очередную встречу, оставив парня одного в своём персональном изгнании, Югём попросил Джексона научить его целоваться. Высокий голос действовал на рэпера отрезвляюще, и Кайе выдавил из себя лишь вопрос, а действительно ли это нужно парню.       После этого момента югёмовскую жизнь можно было разделить на «до» и «после». Потому что, вопреки всему, Джексон имел свойство менять людей, в случае с Югёмом это было очевидным. Но… кто же знал, что, меняя людей, Кайе меняется и сам?       Когда Югём посмотрел Джексону в глаза, в его голове смешались все тексты песен, которые он учил и знал. Джексон был излишне внимателен и серьёзен, впервые за это время Югёму показалось, что он завёл Кайе в тупик. Первой фразой, которую выдал китаец, оставшись с танцором наедине в общежитии, была сущая глупость, какой он хотел скрасить повисшую между ними неловкость, а после Джексон рассказал о бамбуке. Глупом-преглупом растении.       Бамбук цветёт лишь раз в сто лет, и за этот единственный раз растение отдаёт всю свою энергию и силы на то, чтобы оставить после себя хоть что-то, чтобы умереть навсегда. Разве не прекрасно? Расти, расти, каждую минуту расти, превратиться в мощное растение и отдать всего себя, чтобы доказать, что не только цветы и кустарники умеют цвести, чтобы уйти красиво.       Югём слушал Джексона, но не понимал, о чём он говорит, кореец заглядывал в его рот, ловил звуки, впитывал его голос, но не понимал. Югёма будто загипнотизировали в своей непоследовательности. А потом Кайе прервал свою речь на каком-то, как казалось Югёму, важном моменте, просто посмотрев на донсэна. Смерив Югёма скованным отчаянием, мужчина сдавленно попросил корейца не становится бамбуком, и, вопреки всем желаниям, никогда не цвести в его присутствии.       Тогда Югём и не предполагал, что люди тоже цветут лишь раз в своей жизни, после просто прогорая, как спички; Джексон оказался прав, и самое яркое пламя действительно бывает перед тем, как дерева больше не остается. Кайе взял Югёма за руки и улыбнулся. Руки Югёма были слишком холодными, они забирали все тепло джексоновских ладоней, раскрашивая щёки корейца в розовый.       Как жаль, что только спустя несколько лет Югём смог понять весь смысл речи Кайе. Только спустя несколько лет Югём полностью осознал, что на самом деле являлся не кем иным, как бамбуком. Правда, он давным-давно уже отцвёл, и единственное, что у Югёма осталось, — это лишь маленький уголёк, который берегли опавшие листья.       Потому что Кайе следовало объяснять Югёму тщательнее, потому что Югёму нужно было слушать Джексона лучше, потому что Джексону вообще не следовало вестись на эти жалобные глаза, изнурённые своими тараканами в голове.       Потому что…       Бамбук растёт зарослями, и если цветёт одно растение, то всегда зацветают и другие.       Югём ещё больше залился красноватыми цветами из палитры акварельных красок, а дыхание его стало слишком неровным, он задыхался, даже не успев почувствовать чужих губ. Джексон же как-то неровно улыбнулся, сократив расстояние между ними до возможного минимума, останавливаясь в миллиметрах от югёмовских губ, чтобы просто заглянуть в глаза напротив стоящего. Тогда в корейце что-то «переклинило», и он выплеснул всю свою оставшуюся уверенность на доведение поцелуя до конца, а именно лёгкого, почти невесомого, касания. Китаец не ожидал от Югёма такой быстроты, но не отступил, сминая юношеские губы, проводя по ним кончиком языка, но ничуть не углубляясь. Наверное, потому, что поцелуй между Джексоном и Югёмом был таким же невинным, как и сам Югём.       Когда кореец через несколько дней нашёл Кайе одного в общежитии, он не придумал ничего лучше, чем просто подойти со спины к мужчине, сомкнуть руки на его ребрах, согнуться в три погибели, но всё же положить свой подбородок ему на плечо. Тот криво улыбнулся, насколько мог судить Югём боковым зрением, и сказал, что у всех людей, которые, так или иначе, живы, должна быть своя цель. Неважно, какая, неважно, какими способами она будет достигаться, она просто должна быть.       Потому что человек без цели — несчастный человек.       Основами цели является душа, сердце и, может быть, похвала. Джексон сказал, что ничто так не приободряет человека, как маленький кусочек довольства самим собой. Иногда, чтобы понять что-либо, требуется время. Иногда времени так же не бывает, как и души. По итогу, всё приводит или к тому, что человек теряется, или к тому, что он находит что-то большее, нежели просто цель. Человек находит себя. Себя первозданного, себя, кто стремится, себя, кто желает.       Когда Югём, сжав длинными руками талию китайца ещё больше, тихо спросил, зачем второй ему всё это говорит, Джексон ответил коротко и лаконично: — Ты запутался, — простое «запутался» звучало тепло, но серьёзно. Югём выпустил китайца из собственных оков и попытался улыбнуться. — Ты просто не такой, как другие, — самое интересное, что у парня совершенно не было слов, чтобы ответить Кайе, чтобы просто банально что-то сказать. — Приятный… слишком… — Ты чувствуешь поверхностно, Югём. Ты смотришь и мыслишь, исходя из картинки. Ты не знаешь меня. — Ты ведь и не разрешишь узнать, — кореец пожал плечами. — Нет, — и это «нет» было слишком просящим.       Югём усмехнулся. Тихо. Слишком незаметно. Выбежал из общежития, пытаясь уйти как можно дальше, только бы Джексон не нашёл. Смысла нет. Ничего нет. Нет ни выбора, ни надежды. Это больше похоже на прыжки со скакалкой. Ты скачешь, скачешь, но никогда не знаешь, когда твоя нога сделает неправильный угол, цепляя резинку и падая. Это рулетка. Есть всё или нет ничего. Время, место, атмосфера, слова — поверхность. Глубже — душа. И самое главное отличие Кайе от Югёма не в национальности или странах, в которых они родились, их непохожесть в том, что один говорит слова со смыслом, а другой значений словам не придаёт. Если для одного коробка конфет — это конфеты в коробке, то для другого это — искусство. Один видит под углом в девяносто градусов, а второй замечает детали. Чувства и значимость встретились с безнадёжной реальностью.       Просто Джексон всегда был прекраснее. Всегда умнее. Всегда ребёнок в душе.       Воздуха в лёгких будто бы никогда и не было. Дыхание преобразовалось в слишком частое и неглубокое, от чего начала кружиться голова и стало немного мутить. Югём остановился посреди неизвестной улицы в распахнутой куртке и домашней одежде. Только через несколько секунд парень осознал, что продрог насквозь.       Возвращаться не хотелось.       Открыв дверь из сплава металлов, кореец зашёл в тамбур общежития, оставил обувь на коврике и прошёл чуть дальше, предварительно прокрутив замок на двери до щелчка. Повешал куртку в шкаф и зашёл в гостиную, ежась от холодных мурашек по коже. Никого до сих пор не было. Кроме Джексона, конечно же. Тот стоял недалеко от Югёма, так и застыв с телефоном в руке, на экране которого светился почти набранный номер. Югёмовский номер. Кайе стремительно бросил телефон на диван, подбегая с парню и обхватывая его лицо своими руками. Несколько времени китаец будто пытался согреть Югёма и одновременно понять, о чём оный думает, а после, неожиданно для корейца, Кайе невесомо чмокнул его в лоб, словно пригвождая Югёма к месту и говоря: «Расти здесь. Стремись ввысь здесь. Ты — бамбук, который возродился из пепелища». На губах Югёма так же ощутимо осталось касание Джексона. Видимо, тот совершенно точно издевался. — У тебя жар. Я принесу градусник.       Иногда людям становится смешно без особой на то причины, иногда они смеются от злости и ненависти к самим себе, а иногда они просто смеются. Вот и сейчас, Югёму стало беспричинно смешно, позже им овладела злостная ирония, которую парень, кажется, испытывал впервые, и вскоре ему стало то ли грустно, то ли совсем невыносимо.       Он остановил Джексона, заходящего в гостиную с градусником в руке и чашкой чёрного чая с лимоном в другой, принял у него из рук чай, отпил немного, смочив горло, и быстро выпалил: — Да пошёл ты, Кайе!       Просто потом Югём уже не смог бы это сказать.       Сил не было.       Желания не было.       Кайе ничего не ответил. Кривая улыбка застыла на его лице, и кажется, он начал замерзать, становясь всё более и более непроницаемым, чем был. Он ничего не ответил, просто потому, что ему не нужно было отвечать.       Югём всё понял.       Он цвёл не один. Все это время возле него был ещё один бамбук, которому тоже больше не удастся зацвести.       Просто им суждено было принести друг другу скорую смерть от передозировки, а потом понять, что виноватыми были они оба. Кайе, который не хотел раскрываться. Югём, который не думал о том, что говорит.       Но… они ещё могли друг другу помочь, хотя бы, сплести пальцы рук на смертном одре.       И они это сделали.       Может, всё-таки, не такой уж и плохой была просьба Югёма…