Каждому по потребностям

Вообще-то, Эдди Брок был из тех, кому нужно больше. Сразу и сказать было нельзя: обычно если хотят большего, то не живут в такой дыре, не ходят неделю в одном и том же и не сидят на диете из замороженных продуктов с пивом и порошковым кофе. Причина была своя, какая-то даже стыдная: ему нужно было больше именно потому, что так, как было, — не получалось. Иногда Эдди везло как последнему сукиному сыну: неплохая должность в Нью-Йорке, соблазнительные перспективы, Энн… Иногда он так же бездарно проёбывался. И ни то, ни другое ничему, казалось, абсолютно ничему его не учило. Даже то, с какой горькой яростью Энн бросила Броку под ноги коробку со своим офисным скарбом, как она смотрела. Непонятно было, что такого должно было случиться, какая напасть обрушиться на мир, чтобы Эдди перестал наконец творить херню, чтобы Эдди начал думать головой, чтобы Эдди перестал врать, хотя бы себе в первую очередь. Случилось то, что случилось. Эдди уже пару часов лежит на диване и бездумно листает новостные ленты, уставившись в телефон. Большой палец ноет от однотипных движений по экрану, а ещё очень хочется жрать, но в холодильнике пусто. Спасибо, что хотя бы есть холодильник. Эта квартира даже получше предыдущей, где ему, понятное дело, оказались не рады. Энн подыскала ему жильё, дала денег, а Эдди даже не нашёл сил отказаться. Он вернёт, конечно, но как она смотрела на него опять — не с жалостью даже, а с какой-то невыразимой тоской. Энн, вот она всегда так стремилась его понимать. Она с херувимским терпением принимала его косяки, носилась с ним, как Мать Тереза, мирилась с тем, что иногда слова из Брока приходилось вытягивать с боем, хотя болтал он иногда слишком и даже опасно много. Его Энни была не виновата в том, что хотела простых человеческих отношений, где не нужно лезть другому в голову, думать за двоих и разгребать его дерьмо. Она любила, по-настоящему, и поэтому Эдди цеплялся за неё как мог, стараясь стать лучше, самодостаточнее. И со всем присущим упрямством он оставался всё таким же беспомощным слабаком и хуеплётом. Энн всегда говорила, что он хороший парень, очень хороший, хоть и дурак — и, чёрт его побери, она была права, почти до конца. Со всем своим болезненным чувством справедливости, с неебическими моральными идеалами он мог бы, он хотел… Они — Веном — не едят хороших людей. Веном не ест его. Только с чего он, Эдди, взял, что он хороший? «Ты пытаешься защищать свой вид, Эдди. Ты считаешь это хорошим». Брок даже не вздрагивает, услышав у себя в голове снова медленно рокочущий баритон. Не то чтобы он совсем привык, скорее в последнее время как-то отпала способность дёргаться от всего подряд, иначе заработал бы уже нервный тик на оба глаза. — Я не о том, приятель, — вполголоса отвечает Брок, выходит хрипло, вдобавок к еде неплохо бы горло промочить. — Не о том, что я считаю, а, ну, в целом, понимаешь? «Нет. Я же только в твоей голове, если забыл. Мог бы подыскать и другую, но зачем? — пауза. — И ты, Эдди, в первую очередь будешь против». Эдди молча сглатывает вязкую слюну. Отвечать — даже формулировать ответ — нет необходимости. Какая-то горькая и омерзительно нелепая ирония в этом была. Веном действительно в его голове, может если не думать, то делать за двоих, а единственная его забота, не считая собственного голода, — сохранность и благополучие задницы Эдди. Этого хватило, чтобы Эдди сдался и позволил разумной инопланетной — инопланетной, мать твою, — материи остаться у себя в организме и в мозгах, как будто так и надо. Если Карлтон Дрейк был безумцем с комплексом бога, то Эдди Брок, видимо, последним слабаком. А вот для симбиота он оказался идеален: физически, гормонально, нейронно, как угодно. Но что самое главное, он почему-то сам всего этого хотел. Потребовалось занести на планету неведомую форму жизни, подвергнуть всю экосистему и цивилизацию угрозе апокалиптического пиздеца, надругаться над человеческой биологией, чтобы Эдди Брок перестал врать себе хоть в чём-то. Да, он действительно этого хочет. «Тогда мы должны есть», — слышится в голове ещё ниже и глуше, теперь ещё и с каким-то придыханием, от которого приятно ломит где-то в затылке, иначе не описать. И ещё кое-что. Эдди до последнего старается не думать, что именно. «Сейчас». — Вообще-то уже поздно, я бы до завтра… С дивана его сдёргивает так резко, как сам человек бы встать не мог. Они накидывают куртку и выходят на улицу в темноте. Отсюда всего пара кварталов до магазинчика Миссис Чен, но Брока хватает только на то, чтобы добежать до ближайшего супермаркета и метнуться к полке с шоколадом. Опять заморозка, банка кофе, пара бутербродов в пластике. Эдди с содроганием думает, что в ближайшие пару дней всё-таки придётся побеспокоить местных выблядков и отужинать человеческими потрохами, но не сегодня. Пока разогревается на сковороде полуфабрикат, Эдди жадно вгрызается в тёмный шоколад и видит, как мутно фосфоресцируют в отражении кухонного шкафчика их глаза. «Могли бы взять и с орехами, как в прошлый раз». — А ты мог бы и сказать. Я-то мыслей не читаю, — отвечает Брок и пытается изобразить перед отражением раскаяние, а в следующую секунду ладонь обжигает боль. — Ебать! «Это не я». Ожог пульсирует и дёргает, рука автоматически тянется ко рту, но замирает на полпути. Длится всё около секунды, пока по коже расползаются блестящие чёрные прожилки, обтекают пальцы и запястье, но не исчезают, когда Эдди облегчённо выдыхает. Что-то сегодня определённо не так, как вчера или позавчера, может, дело в том, что симбиот окончательно восстановился после огненной бани над заливом. В тусклом свете кухни рука выглядит узором бликов на нефтяной глади. Года четыре назад Эдди делал разгромный материал про очередную христианскую мессию. Некто Святой Йоханнесс — по факту обычный Джон Доу, нарциссическое расстройство в сцепке с множественной личностью, признан вменяемым — промышлял особо пламенными проповедями с кровопусканием и изгонял бесов. К нему тащили всех подряд: от детей-эпилептиков и аутистов до жертв изнасилований, и над всеми ними за, ясен хрен, библейскую сумму мессия вершил ритуал. К Броку попала плохого качества запись действа. И блять. Они тряслись, орали, мочили штаны. Этот уёбок давал им какую-то дрянь, которая во время конвульсий выходила чёрной блевотиной, как будто это демон, и… Во время подготовки материала Эдди так напился, что не смог дойти от стола до дивана. Если честно, он думал, что счастливо забыл этот эпизод. До недавнего времени так и было. — Опять, серьёзно? — Веном выныривает из-за его плеча, и они с Броком оказываются лицом к лицу. — Чёрная демоническая отрыжка? Неужели мы вообще похожи?.. — Это называется шок. — Эдди равнодушно дожёвывает очередной кусок. — Или потрясение, как хочешь. Ты просто переживаешь какую-то хрень или вспоминаешь, а потом не можешь перестать о ней думать, — кривится он. Голова симбиота приближается к нему так близко, что становятся видны капли слюны на высунутом языке, а голос падает до какой-то хтонической глубины. — Ты часто думаешь о приятном шоке, Эдди. В отличие от убогого корыта в предыдущей квартире, в этой хотя бы сносная душевая. Эдди стаскивает штаны одной рукой, свободной настраивая воду. Одежда не видела прачечной уже давно, да и сам он чистотой не сиял. Будь тут Энн или другая девушка, да хоть парень, от совместного душа пришлось бы отказаться. Вот симбиот — другое дело, Брок в очередной раз думает, как жалко и отчаянно он соблазнился такой близостью. Никаких человеческих категорий стыда и приватности, никаких условностей и прочей ебанистики. Было ещё кое-что, о чём бы он никогда не рассказал ни своей милой и понимающей Энни, ни кому-то другому тем более. Как лет в шестнадцать или около того ему попала в руки одна кассета, кажется, толкнул кто-то из приятелей под видом хоррора с пришельцами, вроде пародии на «Чужого»… Кассета была полностью на японском, Эдди не понял нихуя из того, что говорили нарисованные девушки в перерывах между тем, как их истязали инопланетные монстры, настолько ужасающе и эротично, что Эдди было бы больно смотреть, не трогая себя, и он, конечно же, трогал, дрожа и вгрызаясь в кулак. Это было давно, он успел прожить много лет парнем с социально приемлемыми сексуальными стремлениями, а в последнее время его жизнь сама превратилась в малобюджетную пародию на «Чужого» в самом невкусном смысле. Именно поэтому его либидо ещё не задушило его во сне. Однако низкое и таинственное «Эдди» в шуме воды не оставляет шансов. Эдди практически давится горячим скользким языком, впечатанный лопатками в стену душевой. Через что бы они ни прошли, это всё равно страшно, а особенно страшно то, как кошмарно он хочет этот обжигающий язык вообще везде, и эти монструозные щупальца, и фантасмагорические чернильные подтёки по всему телу. Да он как картина Мишо, кто вообще такой Мишо, что за срань у него вечно в голове… — Я, Эдди. Я в твоей голове. Потому что ты мой. Он до последнего старается думать и хотя бы как-то отдавать себе отчёт, но те девушки в порнухе так кричали в хватке тентаклей, те дети в руках психопатического мессии, его самого выгибает и выкручивает, тонкие щупальца выскальзывают изо рта чёрными лентами, exorcizamus te, omnis immundus spiritus, чёрт бы их побрал… Больше Эдди Брок не думает, и это величайшее благо — ему больше не страшно, им наконец-то хорошо. Они набрасываются на его окситоцин, и он чувствует что-то ещё, чего никогда не бывало раньше — что-то жгучее, едкое, острое, охуенное. После секса, если это вообще секс, снова дико хочется жрать. Они сидят на диване с мокрой головой и в одном полотенце, поглощая второй бутерброд, и Эдди чувствует голой кожей сквозняк откуда-то и глухие смешки Венома. Они бы точно вышли поискать какого-нибудь грабителя или насильника, если бы человеческому организму не нужно было спать. Долго. Ему всегда хватало часов пяти-шести, но сегодня Эдди Броку нужно было больше.