Ты знаешь, я

      Альбусу не больно. Он вообще ничего не чувствует, наматывая круги по полутемной комнате, кроме отвращения к себе и зудящего под ребрами сожаления. Не уходит только по привычке, засевшей в голове смертельной опухолью, пульсирующей, ввинчивающей гвозди в сознание и разрастающейся по телу. Альбус думает — это неправильно. Альбус думает — его прокляли. Альбус думает — это болезнь. Альбус думает, думает, думает. Решение все никак не приходит.       Альбусу не страшно. Он — один из самых сильных волшебников своего поколения, так что от подобного допущения становится смешно. Он уже не глупый подросток с внезапно взыгравшим комплексом Бога, способного решать судьбы и предназначения людей, он уже не наивный парень, считающий, что сможет изменить мир к лучшему и «ради общего блага», он уже не дурак, слепо доверяющий чувствам. А значит — бояться нечего. Значит — все позади.       Пальцы плавно скользят по контуру лица, неспешно перебираясь губам, едва тронутым привычной тенью улыбки, пытаются дотронуться до золотистой россыпи волос и ухватиться за руку вовсе не дрожащую. Не то что его собственная. Альбус не может отвести взгляда от, переплетающихся в вечном обещании, пальцев, не может — не должен — оставаться. Альбус смотрит на хитрый прищур разноцветных глаз и пропадает. Пропадает где-то между кровоточащей ладонью, ощущением чужих прикосновений, судорожно скользящих под старой рубахой, и кончиком языка, насмешливо обводящем его губы. Слишком нежно, что бы быть правдой, но слишком жестоко, чтобы оказаться ложью. Альбусу не страшно.       «Страх — это оружие».       Альбус лжец. Дело даже не в том, что из зеркала на него смотрят призраки и покореженные ошметки мечты, не в том, что прошедшие годы показались одновременно мгновением и вечностью. Наши враги — мы сами. Как минимум потому, что навязчивый голос старого друга, знакомого, кого-то не замолкает. Никогда.       Силуэты в зеркале настолько четкие, будто они — правда, будто именно тот мир настоящий, а все это — иллюзия, плохой сон с претензией на кошмар, где мечты и «высшее добро» стремительно превратились в многослойный ужас под названием «террор» и «война», где придется взять в руки палочку и произнести заклинание не ради защиты — ради смерти.       Стоит признать, он никогда не был пацифистом и знал на что идет, готов был искупаться в крови, чтобы построить мир, где не нужно будет прятаться и каждый день ждать, что вот, сейчас тебя вычислят, что осталась минута, секунда, может, час, а потом — бац, и будто и не было никого. Дамблдор не пытал иллюзий, что мирный вариант хотя бы рассматривается. Потому что люди слишком чудовища, чтобы не уничтожать то, чего не могут объяснить или, еще лучше, подчинить себе. Но он не собирался делать это в одиночку, жилось не так уж плохо. Он загорелся идеей лишь потому, что загорелся человеком, эти идеи превозносящим.       Первое впечатление формируется за семь секунд. Геллерт Гринднвальд — исключение из правил. Потому что Альбусу хватило одной, чтобы понять, что он больше не жилец. Все было решено ещё в тот самый момент, когда он начал наблюдать за незнакомым парнем, думая, что тот не замечает. В тот момент, когда он проснулся в своем импровизированном укрытии от ненавязчивого покашливания и сверлящего чувства на затылке. В том момент, как резко развернулся, шокировано упершись взглядом в него. Солнце в тот день светило так ярко, что Альбусу пришлось зажмуриться, чтобы различить хотя бы смазанный силуэт, ограненный по краям лучами, будто бы сияющий, выкупанный в лете. Лучшем лете его жизни и худшем моменте его вечности.       Лицо в отражении улыбалось.       «Меня зовут Геллерт Гриндельвальд».       Дамблдор нервно дергается и неосознанно хватает рукоятку палочки, призывно топорщившуюся из кармана. Деревко мгновенно нагревается, будто просит применения — это же так просто. Возьми да выпусти всю магию, бурлящую внутри, готовую разорвать собственное тело на части. Всю ярость.       «Клянусь, что никогда…»       Это ведь необходимо. Ради жизней миллионов людей, ради мира и ради того, чтобы небо оставалось все таким же голубым, не зная запаха сгорающих тел и вкуса остывающей крови. Может, министр прав, и пора бы спалить все мосты к прошлому, которое уже и так мертво? Восстановлению не подлежит.       «…не вступлю с тобой в битву…»       Цепочка, будто почувствовав мысли, врезается в шею немыслимым грузом, а кулон нагревается до такой степени, что вот-вот расплавится или выжжет Альбусу сердце окончательно. Он это не специально, честно. Стоит поднять руку и ухватиться — наваждение пропадает, оставляя привычную горечь обреченности и гладкие металлические узоры.       «…и никогда не окажусь по другую сторону».       Альбусу не больно. И совсем не жжет осознанием, что вот они — стоят совсем близко к последней странице повести, оказавшейся низкокачественной трагедией. Альбусу не страшно. И совсем не хочется сейчас бить стекло и переворачивать столы, сбрасывая с них бумаги и склянки с пробирками. Альбус научился врать всем. Ведь он давно вырос и больше не верит в то, что все можно магическим образом исправить. Понимает, что все рассыпалось еще в момент, как Ариана застыла на полу бездыханная. Осознает, что как раньше уже не будет. Говорит, что ничего не чувствует. И врать научился всем, кроме себя. Потому что чувствует. Потому что больно и страшно. Потому что надоело вскакивать в холодном поту по ночам и часами вглядываться в трясущиеся руки, где секунду назад растекалась его кровь, надоело потом сидеть на холодном полу, расфокусированным взглядом зависая на отражении кого-то.       Геллерт Гриндельвальд слабо улыбается, а в глазах у него черти разводят ад. Как Альбус только это упустил, как только позволил себе упасть прямиком в кипящий котел, как только посмел не сопротивляться даже сейчас. Геллерт Гриндельвальд сжимает его в объятьях и мир прекращает существовать навсегда. И смотрит он отнюдь не из старого зеркала — прорастает колючками и отравой течет по крови, которая и не принадлежит больше Дамблдору, которая не в теле, а где-то там — за сотни миль струится по чужим венам. Геллер Гриндельвальд едва ощутимо проводит по его трясущимся губам языком, и ничего больше не важно.       Альбус Дамблдор распахивает глаза.       Палочка в руке слабо дымится, и он залипает на это на несколько минут, ничего не соображая, прежде чем поднимает голову и отшатывается почти в ужасе. Из отражения смотрит уже не карамельно-перечное прошлое, но настоящее, присыпанное щедро пеплом и покрытое коркой льда. Мужчина напротив — демон, выползший из глубины и отказавшийся возвращаться, чудовище, которому он позволил жить, монстр, которого он *******.       «Геллерт, ты знаешь, я…»       «Не стоит».       Боль, текущая телу и скручивающаяся где-то у солнечного сплетения, должна бы отрезвить, а делает ещё хуже. Топит, утягивает на самое дно за руку и привычно-знакомо улыбается. У боли есть имя.       «Меня зовут Геллерт Гриндельвальд».       Альбус усмехается через силу. Сколько ему тогда было? Семнадцать? Совсем молодой и бестолковый, раз упал в эту пропасть, даже не попытавшись сопротивляться. Да и как он мог, когда слова казались слаще меда, а чужие руки были теплее зимнего свитера.       «Я хочу, чтобы мы были вместе. Чтобы стояли бок о бок, когда этот мир изменится.»       Он умер ещё тогда, просто не понял.       «Слышишь, Ал, мы изменим мир. Ты и я. Вместе».       Геллерт был слишком увлечен своими идеями, хватал за плечи, заглядывал прямиком в душу глазами, полными искор и танцующих тварей, которые никого бы не пощадили. Альбус был слишком увлечен Геллертом, чтобы понять это сразу. Оба были зависимы. Оба не хотели исцеления.       «Геллерт, ты знаешь, я…»       «Знаю».       Все ещё не больно. Он ведь и не надеялся никогда на что-то более глубокое и серьезное. Не строил замков из ваты и даже не был любителем бульварных романов, где, после череды тяжелых испытаний и препятствий, главных героев обязательно ждет пресловутое "долго и счастливо". Потому что не ждет. Он ведь даже старался починить себя, устранить неполадки, скрыть ущербность, которая никогда не должна была раскрыться. Такому, как Геллерт, не нужен был бракованный союзник. Всё ещё ложь.       Глаза из зеркала наблюдают внимательно, сосредоточенно и, Альбусу на мгновение даже кажется, что виновато, что по-прежнему могут вспыхнуть огнем азарта и смешинками. Но заливистый, приятный смех звучит лишь в воспоминаниях, а на губах и тени усмешки. В зрачках будто мечутся цветные вспышки.       «Альбус, я не… я…это… Ал, пр…»       Он почти забыл их последнюю встречу много лет назад. Это, наверное, было единственно верным решением — спрятать смерть Арианы под тысячу замков и выбросить ключ. Потому что, может, он убил сестру своими руками. Потому что, может, это сделал Геллерт. Потому что, определенно, он не знал, какой вариант хуже.       Альбус Дамблдор проиграл ещё до начала сражения. В любом случае.       Геллерт Гриндельвальд проиграл тоже. Сжег в голубом пламени их обоих.       «Мы построим новый мир. Мир, где не нужно будет прятаться. Мир, где не нужно будет бояться. Где не нужно будет умирать. Ты ведь будешь со мной, друг?»       «Всегда».       — Что же ты натворил.       Он не знает к кому обращается — к себе, а, может, к нему. Это тот случай, когда оба пути ведут к трухлявому мосту над пропастью, который обязательно оборвется. И тот случай, когда он, вне зависимости от желания, обязательно на него ступит. И погибнет тоже обязательно. Уже погиб — это было давно.       Фантомные прикосновения горячих ладоней к обнаженной коже тают как снежинки; следы от осторожных, будто неуверенных, поцелуев оставляют несуществующие ожоги; слова-шепот в полубреду бьют острой плетью. Потому что это все — прошлое. Потому что это все — последние капли. Потому что это просто все. Конец истории. Автор вымученно выдыхает и уходит пить чай, а герои продолжают биться в конвульсиях и сворачиваться в калачик под одеялом, душа в себе непрошеные слезы. Альбус ненавидит книги о любви. Потому что чужое выдуманное счастье реальнее, чем его упущенное. Любви не бывает.       «Лето на дворе, чего это ты все время мерзнешь?»       «Это что… носки?»       Он никогда не забудет ощущение чужих рук, сжимающих его собственные. Ощущение чужих губ, выдыхающих теплый воздух, и как бы случайно, задевающих кожу. Какая глупость.       «Спасибо».       Любви не бывает. А если и бывает, то не у него. Ведь разве любовь может приносить столько боли?       Мужчина в отражении склоняет голову в сторону и сдвигает брови в к переносице в ненавистно-знакомом жесте. Альбус набирает в легкие побольше воздуха и, собрав остатки здравого смысла, рывком поворачивается спиной. Он больше никогда. Пора перестать быть эгоистом, пора спасти мир, пора быть героем. А герои не сходят с ума, топясь в воспоминаниях и битых надеждах. Любви не бывает. Любовь не важна. Кулон на шее — точно камень, пытается придавить к полу. Он — отрава, он — катализатор, он — большая красная кнопка. Последняя ниточка, держащая его жизнь. Пора с ней прощаться, пора взглянуть правде в глаза. Все давно кончено.       «Геллерт, ты знаешь, я…»       «Я тоже, Ал. Я тоже».       Как жаль, что он тогда уже спал, и ответ затерялся в ночной тишине.