Violare autem Juramento

Аурелиус. Это имя ощущается чужим на языке, странным. Впрочем, его жизнь теперь, с момента прибытия в Нумергард, можно охарактеризовать так же. Он обрел имя, волшебную палочку и единомышленников. По крайней мере, ему хотелось так думать. Всесильный обскур, любимец Гриндевальда — Аурелиус ожидал наконец-то ощутить себя таким же, равным, имеющим право на то, что было его с самого момента рождения. Но те немногие, кто появлялись в каменных холлах замка, либо прятали взор, либо удостаивали лишь быстрым взглядом, прежде чем скрыться в личном кабинете Геллерта. Недоверие и боязнь — вот его новые спутники. Это больно ранило, и обскур то и дело рвался наружу, обжигающе-горячим комком сворачиваясь где-то под сердцем. А все эти встречи с, якобы, нужными людьми из министерств разных стран? Какой в них толк, если все, что они хотят после себя оставить — пепел и дым? Зачем сыпать конфетти из пустых обещаний, Аурелиус решительно не понимал, а потому, после пары таких заседаний, решил больше на них не появляться. И все же, неприятное чувство снова посетило его, когда никто даже не поинтересовался, куда он делся. Он нашел свое любимое место на второй неделе своего пребывания в замке. Неприметный закоулок у одной из лестниц в дальнем крыле. Там было окно с зачарованными ставнями — один взмах руки, и взору открывался вид на горные хребты, укрытые снегом и глубокое ущелье, вечно затянутое серой дымкой. Аурелиусу нравилось сидеть там часами, рассматривая каменистые склоны, поражаясь величественности гор. Такое не под силу сотворить никому, кроме природы. В сравнении с этими высоченными вершинами, небоскребы Нью-Йорка казались глупыми попытками повторить, попробовать подчинить себе всю мощь стихии. В такие моменты улыбка касается губ юноши — ему хочется думать, что он сам подобен стихии. Настолько же силен и неотвратим. Пальцы крепко сжимают рукоять новой палочки, которую ему даровал, нет, вернул Гриндевальд вместе с именем.  — Аурелиус Дамблдор, — шепотом снова и снова повторяет он. Он возвращается только под вечер, когда ветер за окном усиливается и приносит с собой мелкий колкий снег. Даже не верится, что уже весна. Коридоры встречают его эхом собственных шагов и ярко горящими факелами. Наверняка все уже спустились в главный холл к ужину, но снова присоединяться к политическим разговорам, в которых он ничего не смыслит, ему не хотелось. Чуть ослабив ментальный барьер, он зашел к себе в комнату и не без облегчения стащил с ног жесткие остроносые туфли — Гриндевальд обязал всех своих сторонников в замке ходить в обуви по последнему слову моды. Такой контроль за всем, даже одеждой, немного давил, но ему ли жаловаться? У бедного сироты из Нью-Йорка теперь было все, о чем он даже не смел и мечтать, так неужели нельзя уступить в одежде и в своем поведении? Такая мелочь, в сравнении с предлагаемым господством — он искренне не понимал, почему другие скептически или с явным неудовольствием принимали «правила игры». «Уступки для необходимого блага», — так говорил Гриндевальд, одобрительно кивая Аурелиусу, — «вот как вы должны себя вести. Вот он — ваш пример для подражания». И в такие моменты он расцветал. Порой ему начинает казаться, что похвали его еще больше, и он готов будет убить ради этого человека. Это пугало Криденса, ту его часть, что уцелела в Нью-Йорке и пережила Париж. Мальчик из семьи религиозной фанатички, забитый и все же верящий в людскую доброту — он был в ужасе от этого места и всех окружающих его магов. Конечно, кроме…  — Аурелиус, милый, как твои дела? Кроме нее. Куинни Голдштейн, читающая мысли и готовящая самый вкусный штрудель на свете — она стала для молодого человека единственным и самым доверенным человеком в этом замке. Он окончательно опускает ментальный щит, несмотря на требование Гриндевальда постоянно держать свои мысли под контролем, и улыбается ей так же тепло, как и она ему. Блондинка быстро оглядывается по сторонам и входит в комнату, а за ней — плывущий по воздуху поднос с чаем.  — Я так и поняла, что ты снова был там. Но милый, ты так можешь заболеть, — она аккуратно касается его руки, — и обязательно поешь! Я приготовила грушевый пирог, а я его не делала уже очень давно, с тех пор… Она спотыкается на полуслове. Лучезарная улыбка вдруг становится грустной, и Аурелиус знает, в чем дело. С тех пор, как они сбежали из Парижа, им всем пришлось оставить что-то кого-то позади.  — Вы так добры, Куинни. В следующий раз не буду беспокоить.  — Конечно, без проблем, дорогой, — она снова надевает маску счастливой жизнерадостной девушки. Простой и бесконечно доверчивой. Она левитирует поднос на тумбу у кровати. Чайник наливает кипяток в чашку, пока от пирога отрезаются два куска приличного размера.  — Ну все, теперь я могу спокойно удалиться, зная, что ты не уморишь себя голодом. И прошу, не рискуй, опуская щит — он в курсе, и ему это не нравится, — она подмигивает ему и мимолётом касается щеки, ободряя. Она единственная, кому он позволяет это.  — Куинни, — он окликает ее уже у двери, — ты видишь сны? Она недолго размышляет, прежде чем ответить. И ему не нужно применять окклюменцию, чтобы уловить нерешительность и страх.  — Да, — она чуть хмурится, — не совсем такие, как у тебя, но… Да, иногда я их вижу. Это совершенно нормально, милый! И не надо бояться: я не скажу ему. Наш секрет, да? Он раздумывает над ее словами весь оставшийся вечер. Ему сны никогда не снились — темнота и оглушающая тишина окружали его все те долгие годы в приюте, то же было и в Париже. Но здесь, в Нумергарде, что-то изменилось. Поначалу он видел лишь размытый образ, смазанные движения, а просыпался с бешено колотящимся от страха сердцем. Ему было страшно, и единственной, кто знал об этом была Куинни Голдштейн: Это просто кошмар, милый. В следующий раз я сделаю тебе горячее какао перед сном. Но потом он стал видеть четче: знакомые черты лица, движения. Аурелиусу казалось, что он даже слышит его голос. Сердце на этот раз болезненно замирало — с ним пыталось заговорить его прошлое.  — Что вам нужно от меня? — он скалится, словно озлобленный зверь, — Вы не реальны, уходите прочь! Не желаю вас здесь видеть!  — Раньше ты говорил совершенно иное, — на этот раз голос звучит так ясно, как в реальности, и Аурелиус понимает, что ничего не забыл об этом человеке. Мистер Грейвз. Такой, каким он его запомнил с первого дня их знакомства: немногословный, суровый, всегда одетый с иголочки. Идеальный до зубного скрежета, и если Криденс был готов пасть ниц перед этим ложным богом, то Аурелиус не испытывает к этому лжецу ничего, кроме ненависти.  — То был Криденс. Не я. Мужчина усмехается и чуть склоняет голову набок. Дурацкая эта привычка.  — Не ты? Тогда расскажи же мне, кто ты теперь — Грейвз с интересом рассматривает его, словно заново запоминает. Как будто пытается залезть под кожу.  — Я — Аурелиус Дамблдор, — юноша шагает вперед, пока не останавливается совсем близко от волшебника, — и вам больше не удастся обманывать меня, мистер Грейвз. Криденс мертв. Тот мальчик, которого вы бросили, погиб в Нью-Йорке. Он пытается разглядеть хоть что-то в этих карих глазах. Боль, сожаление, ярость, страх — хоть что-то! И Аурелиус буквально рычит от беспомощности, когда не видит ничего. Конечно, он ведь пустое место, как и говорил Геллерт. Всего лишь мальчишка с улицы, которого подманили сладкими увещеваниями.  — Это он дал тебе имя? — Грейвз медленно протягивает руку, но юноша отшатывается от него.  — Он ничего мне не давал. Оно мое по праву! — собственный крик оглушает его, но мужчина не подает и виду. Лишь делает шаг ближе.  — И ты поверил ему? Гриндевальду, человеку, который только и делал, что врал тебе? Криденс, мне казалось, что ты куда умнее.  — Замолчите, — он испуганно качает головой, обхватывая себя руками. Это лицо, эти руки, все, что олицетворяло в какой-то момент безопасность и счастье, все, что он потерял в полуразрушенном доме, — вы не имеете права после всего, что случилось. Ты не имеешь права. Ты бросил меня тогда, когда я нуждался в тебе больше всего! Заставил поверить, что я способен любить, что меня можно полюбить! Обскур снова скручивается внутри. Но это сон, и он не может разорвать этого заносчивого Персиваля Грейвза, как сделал бы это в реальности. Аурелиусу больно, больно почти так же, как на той платформе, как в тех закоулках, где они стояли совсем близко, где его крепко обнимали и обещали дом, магию и счастье.  — Я не врал тебе, Криденс, — маг делает еще один шаг вперед, — меня похитили через месяц после нашего знакомства. То, что было в декабре, это был уже Гриндевальд, не я. Не могу отвечать за его обещания, но то, что говорил тебе я, то что чувствовал. Криденс…  — Криденса больше нет! — он отталкивает протянутую ему руку и видит разочарование в глазах Грейвза, — Где ты был, когда я так нуждался в тебе, где ты был, когда они убили его и заставили скитаться по миру тенью самого себя.  — Я был в плену! — мужчина срывается и, наконец-то, в чужих глазах юноша видит зеркальное отражение своей боли, — Я не смог помочь тебе тогда, в Америке. Аурелиус усмехается сам себе, отворачиваясь. Он больше не может видеть этого лжеца. Геллерт Гриндевальд был прав все это время, все эти министры и политики просто не заслуживают второго шанса.  — Я не мог помочь тебе там, но все остальное время я был рядом. В Париже, — голос Грейвза уже мягче, спокойнее, — ты помнишь?  — Тебя там не было.  — Да? Тогда откуда у тебя были все эти подсказки? Как оказалось, что тебя так легко приняли в цирк? Что Нагини знала где найти няню, вырастившую тебя? Ладонь едва касается его плеча, но Аурелиус дергается, словно от удара. Нет, этого просто не может быть.  — Ты даже один раз мог видеть моего патронуса, верно? На другой стороне Сены, когда за тобой заявились Лестрейнджи, я решил, что излишняя осторожность не помешает. А он думал, ему показалось. Юноша усмехается и поворачивается, к удивлению своему замечая, что Грейвз стоит слишком близко к нему.  — Что-то вроде большой кошки?  — Снежный барс. Он должен был охранять тебя на случай… Тогда я тоже верил в то пророчество.  — Только оказалось, что я вовсе не Лестрейндж, — ухмылка на лице юноши выходит вымученной, — снова промашка.  — Но ты так легко поверил в это, — Грейвз убрал руку с плеча обскура, — и решил поверить снова, когда он рассказал тебе о якобы потерянном брате Дамблдора?  — Он знает кто я!  — Он тебе солгал!  — Нет! Он сказал, что он расскажет мне, кто я. И он сдержал свое слово? - Аурелиус скалит пухлые губы в усмешке, но ему больно, так больно где-то в районе диафрагмы.  — Имя? — Грейвз горько усмехается, взъерошивая волосы, — Тебя определяет только твое имя и имя твоих родителей? Если так, то это значит лишь то, что внутри тебя нет ничего — одна лишь пустота, которую ты стремишься спрятать за маской. Ты долго искал подходящую, но теперь, после всего, уже все равно какая, главное только, чтобы она была, так? И тогда ты пошел за тем, кто наконец-то предложил тебе то, что ты хотел больше всего. Стать кем-то новым, кем-то таким, кого ненавидел в прошлой жизни. Обладающим властью, кто выше остальных. Сбросить с себя образ забитого мальчика-сироты Криденса и стать мстительным Аурелиусом Дамблдором.  — Замолчи, — юноша закрывает уши ладонями, чтобы только не слышать этих слов. Этого голоса.  — Ты будешь сбрасывать с себя эти образы, как змея кожу. Раз за разом, пока не останется того, с чем ты пришел — пустота! В карих глазах плещется разочарование, и Аурелиус не уверен, что делает ему больнее. Сердце колотится так быстро, что кажется, сейчас выскочит из груди. Он больше не вынесет этого:  — Замолчи! Замолчи! Замолчи! Собственный голос настолько громкий, что кажется, что он сейчас оглохнет. Но когда юноша вновь открывает глаза, вокруг только темнота.

***

В кабинете царила тишина. Персиваль Грейвз утер пот со лба рукавом рубашки и устало оперся о край стола. Стук крови в ушах казался ему оглушающе громким в тишине Хогвартса. Школа магии, погруженная в сон, была пустынной, что и позволило совершить такой безрассудный поступок. Связать себя с нестабильным обскуром достаточно древней магией, чтобы проникнуть в его сон? Серафина наверняка бы уволила его во второй раз, если бы узнала об этом. Вдруг скрипнувшая половица отвлекла его от невеселых мыслей. Аврор мгновенно обернулся, держа палочку наготове. — Я не думал, что вы на это все же решитесь, Персиваль, — Альбус Дамблдор пожал плечами, — даже когда мне сообщили, что вы взяли книгу с описанием довольно занятных заклинаний по перемещению астрального тела, в Запретной секции.  — Похоже, у вас везде есть глаза, мистер Дамблдор, — мужчина опустил палочку и выдохнул. Сердце все никак не хотело успокаиваться, настолько изматывающей оказалась магия.  — Нет, просто я в достаточно хороших отношениях с учениками. А вот они-то и подмечают все и всегда, — профессор казался очень довольным собой, что не могло не раздражать, пусть даже самую малость.  — О, и у вас кровь, — Дамблдор указал жестом на нос. Грейвз повторил жест и тихо выругался, когда на манжете расплылось темно-алое пятно. Пробормотав очищающее и материализовав платок, он кивнул мужчине и собрался уже выйти, когда британец остановил его.  — Альбус, вам разве не пора спать? Как же занятия со студентами? — аврор насмешливо посмотрел на ничуть не смутившегося Альбуса. Ему самому безумно хотелось спать, а еще поскорее выпить огневиски и забыть искаженное злобой лицо Криденса.  — Занятия занятиями, но Персиваль… Стоило ли так строго говорить с мальчиком?  — Сколько вы услышали? — Грейвз сделал шаг назад. Ну конечно, он забыл про то, что ему говорили об Альбусе. Этого, только на первый взгляд простодушного, человека побаивались министры магии разных стран.  — Достаточно, чтобы понять, что вы все еще готовы пойти на многое ради него.  — Его невозможно спасти. Может, это было понятно с самого начала, — Грейвз хотел уйти из этого кабинета, сбежать от этого проницательного взгляда.  — Какой вздор. Никогда еще не поздно, Персиваль, — профессор отвел взгляд, нахмурившись, видимо, вспомнив что-то свое, — Геллерт Гриндевальд способен многим вскружить голову обещаниями о лучшем мире, о будущем, что ждет их всех, если они преуспеют. То, что Криденс поверил во все это неудивительно, мальчик ведь рос в такой семье…  — И тем не менее, он сделал свой выбор. Тем, что пошел за тем, кто ему лгал, кто его использует. Он ведь знает все это, Дамблдор. Знает, но ведь кто еще даст ему эту власть? Единственное, что я не могу простить себе: что я позволил Гриндевальду добраться до него. И это останется со мной, до самого конца.  — Мне кажется, не стоит так драматизировать, и вы еще успеете поменять свое решение, — британец ободряюще хлопнул Грейвза по плечу, — о, так главам Департамента правопорядка теперь разрешили делать магические татуировки? Персиваль криво усмехнулся. Разве что бывшим главам департамента, да и в тот момент, когда он попал к одному из таких мастеров где-то в Бруклине, магически истощенный настолько, что не мог даже открыть дверь заклинанием, раздавленный новостью о том, что Криденса, того, кого он так мечтал забрать к себе, не стало, ему было уже все равно. Никакие статуты или регламенты не стали бы помехой. Отстегнув запонку с гербом факультета, кажется, подарок от коллег на какое-то Рождество, он закатывает рукав до локтя. И там, чуть ниже сгиба, выведено словно клеймо: Violare autem Juramento*  — Она зачарована? Мистер Грейвз, я знаю как обезвредить подобную магию, это довольно просто, — Дамблдор перехватил запястье аврора, чтобы разглядеть надпись. Чернила блеснули багряным в неясном свете луны.  — Нет, — Грейвз отдергивает руку, — он доверился мне, Альбус. Он был готов отдать мне свое сердце, и я дал клятву. Но я не смог выполнить то, что обещал. И как только он сломается окончательно, когда выпустит «непростительное»…  — Если выпустит, — профессор осуждающе качает головой, — она убьет вас. Необходимая цена. Сердце наконец-то перестает так часто биться. Грейвз с облегчением выдыхает и, наконец-то, находит в себе силы покинуть этот злосчастный кабинет. Уже на пороге он задерживается, бросая через плечо:  — Кажется, вы неплохо понимаете в клятвах. Он уходит, не дожидаясь ответа от Альбуса. Да ему и не нужны подробности его нарушенных обещаний. Ему вообще не нужны ни эта война, ни поимка «величайшего темного мага в истории». Ему нужно снова увидеть Криденса, его Криденса. Того, кто еще не убивал и кто просто ждет его каждый вечер, чтобы просто поболтать ни о чем. Того, кто наверняка давно уже умер от заклятий его же подчиненных-авроров на станции метро, в Нью-Йорке. Но даже с этим знанием он будет пытаться. Приходить во снах ночь за ночью, пока они не встретятся лицом к лицу. Если, конечно, его клятва не убьет его раньше.