***
Дышать легко и правильно, и потому ещё страшнее открыть глаза. Гарри уже проснулся. Сна нет ни в одном глазу, но сказанные Смертью слова пророчески звенят в ушах, не желая затихать ни на секунду. Смерть плоха в датах, но хороша в именах. В именах тех, кто умер. Потому неважно, где и, что важнее, когда Гарри сейчас находится, кто-то из близких ему людей непременно мёртв. Вот только кто? Родители? Квиррелл? Седрик? Сириус?.. Может, василиск из Тайной Комнаты?.. Вряд ли для животных существует отдельная леди Смерть. Открывать глаза, чтобы снова пережить чужую утрату, хочется в последнюю очередь, потому Гарри упрямо лежит в постели, крепко зажмурившись. Но судьба не настолько милостива к своему сыну, чтобы позволить ему так прятаться. Откуда-то не то из соседней комнаты, не то с улицы раздаётся оглушительный детский плач, и Гарри против воли подскакивает на кровати и бросается на звук голоса. Детские голоса друзей он помнит весьма смутно, но это точно не Гермиона, не Джинни, не кто-то из его детей. А это значит… Что он не в своём прошлом, а в чьём-то ещё. Гарри замирает посреди незнакомого коридора, со смутным ощущением беспокойства оглядывая пожелтевшие фотографии и собственные тонкие руки. На левом запястье Гарри был тонкий рваный шрам — память о том, как в 4 года он напоролся на гвоздь в саду тёти. Ох и влетело же ему тогда от Петуньи, которой пришлось всё это обрабатывать и мазать зелёнкой, однако от шрама это его всё равно не спасло. Гарри не знает, сколько ему сейчас лет, но точно не 4. Для 4-ёх он слишком высокий, все комоды и мебель для него оканчиваются не на уровне глаз, а внизу. И потому особенно странно, что шрама как нет, так и не было. С каким-то замиранием сердца Гарри подносит ладонь ко лбу, желая нащупать проклятую метку Волдеморта, однако пальцы скользят по идеально гладкой коже. Никогда ещё отсутствие ненавистного шрама не заставляло его буквально застыть на месте. Гарри забывает куда шёл и потерянно оглядывается по сторонам, пытаясь найти зеркало или хотя бы просто отражающую поверхность. Взгляд сам упирается в чей-то туалетный столик, и Поттер спешит к нему, на ходу распахивая зеркальные створки. Из отражения на него смотрит кто угодно, но не он сам. И от этого как-то жутко. Гарри лихорадочно просматривает каждую фотографию в комнате, желая понять, кто же он такой. Видит много снимков улыбающихся мужчины и женщины; на некоторых колдографиях у семейной четы по ребёнку в руках. На одной из них детей трое: Гарри легко узнаёт на ней «себя» и выделяет совсем маленькую девочку — наверняка её плач он и слышит сейчас с улицы. Однако ни одного лица среди них ему не знакомо. Единственная зацепка, которая у него есть — это серо-жёлтые снимки и явно потрёпанная временем мебель, которой самое место в музее. В гостиной — а это, кажется, именно она, — даже доисторического телевизора нет. Не важно, семья это магглов или волшебников, одно ясно точно: это явно 1940-е, если не раньше. Неужели его отправили в одно время с Волдемортом? Девочка на улице начинает плакать ещё громче и ещё отчаяннее, звучат отчётливые хлопки аппарации. Гарри аккуратно ставит фотографии на место и спешит на улицу к ней, надеясь, что как-то помочь ребёнку ещё не слишком поздно, пусть и знания в колдомедицине у него минимальные, да и без палочки и зелий особенно не полечишь, Гарри надеется, что если она ранена, то он сможет сделать хоть что-то. Но зря. Сказать, что девочка ранена, — ничего не сказать. Всё её тело покрывают кровоточащие гематомы и ссадины, и хотя девочку осторожно обнимает второй мальчик с фотографии, она так и не прекращает рыдать. Воркующие возле неё колдомедики просто не могут справиться. Высокая рыжая женщина закрывает лицо руками и заметно дрожит. Невдалеке от колдомедиков стоят два аврора — пусть мантии их и отличаются от тех, в которых щеголял он сам, Гарри слишком хорошо разбирается в аврорате, чтобы ошибиться насчёт них. Эти — точно аврорские, причём авроров Магической Британии. Просто форма старого образца. … отменённая ещё в 1904-м. Со стороны двора раздаётся оглушительный скрип калитки, и во двор входит мужчина, так похожий на нынешнего Гарри, однако от одного только его вида не по себе. Глаза его, будто мёртвые, и Гарри сразу же вспоминает взгляд тех, кого поцеловали дементоры. Он бы и сейчас погрешил на них же, однако движения незнакомца слишком осмысленны для их жертвы. Он учтиво кивает аврорам, но так ничего и не говорит, избегая взглядов как на жену и отпрысков, так и на представителей закона и порядка. Более высокий аврор, мужчина с сединой на висках, несвойственной его возрасту, несколько картинно прочищает горло и говорит: — Персиваль Дамблдор, я полагаю? — светловолосый мужчина кивает, и что-то внутри Гарри обрывается. Неужели это?.. — В министерстве засекли троекратное применение Непростительных в этой местности. Поскольку вы и ваша семья являетесь единственными волшебниками поблизости, извольте объясниться. — Эти твари напали на мою Ариану, — медленно отвечает он, и голос его звучит насколько холодно и бездушно, что Гарри вновь вспоминаются дементоры, — и за это я убил их. — Это чистосердечное признание, я полагаю? За подобное преступление вас ждёт Азкабан. — Правильно понимаете, — это первый раз, когда Персиваль проявляет хоть какое-то подобие чувств. Он улыбается, но так по-звериному, что это больше напоминает не улыбку, а сдержанное предупреждение: узрите, именно это будет ждать тех, кто посмеет тронуть мою семью! — Забирайте уже. — Персиваль, нет! То, что происходит дальше, напоминает помесь кошмара и плохо срежиссированной комедии. Ариана всё также плачет, хоть и большая часть повреждений на её теле стала невидна. Аберфорт — а теперь Гарри понимает, что это именно он, — осторожно гладит её по волосам. Кендра буквально умоляет авроров оставить ей её мужа, но оба волшебника остаются непреклонны. Они явно чувствуют себя не в своей тарелке, но в тюрьму ради незнакомой женщины не пойдут. Гарри стоит в стороне, ощущая себя как никогда лишним и только в этот момент полностью осознавая, кем именно является. Альбус Дамблдор. Он теперь десятилетний Альбус Дамблдор. В тот самый день, когда вся его жизнь пошла под откос. В горле стоит неприятный привкус горечи. По крайней мере, боль и проблемы ему не новы.***
Гарри Поттер всегда мечтал о большой семье. Что сейчас, что в прошлом. Не именно его, где у него будут жена и десяток детей, как у Уизли, а о семье, где у него есть родители. Братья, сёстры… кузены, может быть. Пусть и таким уродливым способом, но его мечта исполняется, принося в жизнь разом двух родителей и брата с сестрой. Однако отец его попадает в Азкабан прежде, чем они успевают познакомиться. Мать постоянно плачет и по ночам глушит боль стаканами огневиски, искренне стараясь не перегибать. До совсем уж нетрезвого состояния она не опускается, всё также каждое утро готовя детям еду и собираясь к переезду, однако лёгкий дурман алкоголя с её одежды не исчезает никогда. Ариана молчит, сколько бы Гарри не пытался с ней поговорить. По ней видно, что магия и всё, связанное с ней, повергает девочку в ужас, однако сколько Гарри- Альбус ни пытается вытянуть её на откровения, это лишь пугает сестру ещё больше, а Аберфорта настраивает против него. В тот день Альбусу пришло письмо из Хогвартса, которое он ждал всю ночь. Потому, на радостях, Альбус прочёл его, обрадовался и от усталости завалился спать, тут же забыв про Ариану. Оставив её без присмотра. Фразу «это твоя вина» Аберфорт не говорит, однако каждый жест его напитан ненавистью и неприятием. Гарри даже не думал, что дети способны так искренне презирать. Мать собирает вещи за две недели, и где-то к концу августа вся их семья переезжает в Годрикову Лощину, заставляя сердце вновь болезненно сжиматься в ожидании чего-то страшного и пугающего. Однако мысли о мантии-невидимке, теперь находящейся в шаговой доступности, немного помогают ему остудить голову. Впрочем, ненадолго. Альбусу теперь одиннадцать, до Хогвартса остаются считанные дни. И как бы он ни просил оставить его в Годриковой Лощине, мать непреклонна. Альбусу нет смысла утопать в горе вместе с ними, ему стоит закончить учёбу и найти свой жизненный путь. С этим спорить трудно. Однако это не лишает его ощущения, что на учёбу он меняет собственную семью.***
В Хогвартсе Гарри предсказуемо поступает на Гриффиндор, почти не став спорить со шляпой. Старый артефакт, конечно, не слишком доволен его нежеланием идти на факультет змей, однако впутываться в игры со Смертью и временем не желает. Поттер не может о большем и желать. С однокурсниками проблем у него тоже нет — с детьми он всегда легко находил общий язык, особенно с гриффиндорцами, однако именно друзей он не находит. Самому Гарри с ними безумно скучно, а те чувствуют в нём скорее старшего товарища, потому инстинктивно сторонятся. Одиноко буквально невыносимо. Поговорить не удаётся толком и с профессорами — никому нет дела до мнения даже весьма одарённого одиннадцатилетки, — и Гарри особенно остро ощущает тоску по семье, коллегам и друзьям. По Рону и Гермионе. Особенно по Рону и Гермионе — тем, кто был с ним до конца. Про Джинни он старается не думать — с разводом после 60-ти лет брака он так и не смог смириться, тем более, что бывшая супруга так и не объяснила ему толком причин. Потому мысли о красивых рыжих волосах не приносят ему ничего, кроме застарелой боли и тоски. Смотреться в зеркало почти невыносимо, однако со временем боль угасает, и Гарри старается жить новой жизнью. Дышать полной грудью, не отравленной Драконьей Оспой. Откликаться на чужое имя и делать всё, чтобы предотвратить войну. Писать чужой-своей семье письма. Как удобно; заключение отца, которое наверняка сильно подкосило старшего сына Дамблдоров, и последующий отъезд в школу. Распознать в нём подмену ни у кого просто не было и шанса. Однако даже так мать и Аберфорт так и не отвечают ни на одно его письмо. Совы приносят конверты обратно, пусть Гарри и пытается раз за разом пересказывать всё, что уже успело произойти за учебный год. К концу семестра отправлять приходится целый свиток. Однако на этот раз ему всё же отвечают. «Прости, что не писала, Альбус. Возвращайся домой». Он никогда не думал, что иметь родителей будет куда труднее, чем расти сиротой. Но чувство юмора у судьбы весьма паршивое.***
В доме Дамблдоров висят гирлянды и ёлочные игрушки. На внешней стороне двери красуется пышный венок омелы, заставляющий засматриваться что магглов, что волшебников, проходящих мимо. Гарри трудно представить, откуда он взялся, но ночью Ариана, почти что шёпотом, рассказывает, как они с мамой собирали его из ветвей магического леса. Кендра почти не выпускает дочь гулять, позволяя оказываться на улице лишь после заката, и то на крайне недолгое время, однако этого достаточно, чтобы сделать малышку счастливой. Отчасти Гарри рад, что семья постепенно приходит в норму, но какой-то внутренний червячок сомнения всё же так и настаивает на том, что что-то в этом не так. Некстати проходит ассоциация с Дурслями: поначалу Петунья тоже редко выпускала его из дома, пусть и по совершенно иной причине. Ни к чему хорошему это не привело: к поездке в Хогвартс Гарри понятия не имел, как заводить друзей, и был отвратительно социально неприспособлен. Боже, храни Рона за его простодушность и Гермиону, которая всё же заставила его прочесть несколько книг об общении с людьми. Иначе чёрт знает, смог бы он сохранить более-менее нормальные отношения с остальными гриффиндорцами. Хотя, учитывая все его приключения в Хогвартсе на протяжении тех семи лет, это «более-менее нормальные» — понятием было крайне относительным. Лучше об этом даже не возникать. Аберфорт относится к нему настороженно, однако Гарри делает всё, чтобы снова завоевать его доверие и вернуть расположение сестры. Заставить Кендру вспомнить, что у неё есть ещё один ребёнок. Что горе не вечно. А потом он становится свидетелем приступа Арианы. Её тело превращается в огромный сгусток тьмы, уничтожающий хлипкие балки их нового дома и разносящий помещение в клочья. Гарри не может докричаться до неё, но толком и не пытается, уже зная, с чем имеет дело, и почему это бесполезно. Обскури. Обскури, который слушается только Аберфорта. Обскури, которому нельзя помочь, но и нельзя изолировать — Кендра делает всё, чтобы этому помешать. Всё, что им остаётся, это жить, постоянно ожидая взрыва этой пороховой бочки. Гарри кажется, что в его тёмно-серой жизни нет ни единого светлого просвета, однако даже к этому он постепенно начинает привыкать. Пожалуй, всё же не стоило спорить со Смертью.***
Учёба в Хогвартсе тянется необычайно медленно, и от этой скуки Гарри вплотную решает заняться учёбой и обследованием замка, однако ничего, помимо Тайной Комнаты и ещё двух входов в кухню, он так и не находит. Парселтанга у него в этой жизни нет, так что осмотреть логово Слизерина также не удаётся. Это слегка разочаровывает — у Гарри так толком и не дошли руки до этой комнаты в другой реальности. Ещё уже-не-Поттер устанавливает дружеские отношения с вполне-себе-Поттером, таким образом доставая мантию-невидимку и относя её Серой Леди в кладбищенский склеп. Смерть не появляется перед ним, однако едва заметный серый силуэт он всё же видит в отражении одной из луж и понимает, что его дар приняли. Мантия-невидимка так и остаётся висеть на каменном ангеле. Однако никакой невидимости у неё более нет. Остаётся найти только камень и палочку, и можно будет полностью посвятить себя исправлению будущего. Нужно лишь подождать ещё немного — какая-то пара месяцев до его выпуска из Хогвартса погоды не сделает. Однако в апреле его мать умирает. Гарри приходится преждевременно сдавать ТРИТОН и возвращаться в Годрикову Лощину, чтобы приглядывать за Арианой. Она его личный камень на шее. Гарри действительно тепло к ней относится, правда. Но оставаясь в доме с нервным почти неуправляемым подростком, он почти физически ощущает, как она тянет его вниз.***
Знакомство с Геллертом Гриндевальдом выходит случайно. Гарри слышит, как две деревенские девчонки хихикают, обсуждая внешность приехавшего в Лощину немца, довольно насмешливо проходясь по нетипичному цвету волос и гетерохромии. — Чудище какое-то, — в полголоса шепчет его соседка Анна, даже не пытаясь сделать так, чтобы её не услышали. Немец не реагирует. Гарри чувствует, как у него от гнева горит лицо, и машинально сжимает палочку в кармане. Вдвойне обидно от того, что Анну он знает уже не первый год, и её уродливая натура вылезает только сейчас. — По крайней мере, он знает о базовых принципах хорошего тона, мисс Квайр, — девушка чуть ли не подпрыгивает от внезапного оклика Поттера и смотрит на него с удивлением и обидой, словно сказанное им было в высшей степени неожиданно. Гарри злит это ещё больше, и он сам не до конца понимает причины. Он привык слушать насмешки Снейпа, привык к оскорблениям Драко, к презрительному отношению Дурслей и завистливым шёпоткам на работе «вы слышали? Убить Того-Которого экспеллиармусом! Сами-то верите?», однако подобное отношение к другим для него неприемлемо. Кажется, от комплекса героя ему так избавиться и не удалось. Стоит девушкам исчезнуть, как незнакомец оборачивается к нему, насмешливо глядя своими разномастными глазами сверху вниз. В этот момент Гарри осознаёт, что в чём-то девушки были правы, но не чудовище, а скорее чудо. Корень слов один, хотя смысл диаметрально противоположный. Таких завораживающих глаз он не видел ещё ни у кого. Стоит этой мысли полностью сформироваться, как усмешка немца исчезает. Он несколько подозрительно хмурится и отступает на шаг назад. — Кто ты? — спрашивает он с едва заметным акцентом. Гарри отвечает машинально, всё ещё завороженный взглядом необычных глаз: — Я Гарри, — собственный просчёт он понимает только секунды через четыре. — То есть Альбус. Альбус Дамблдор. Но мне нравится имя Гарри, и… как-то так. Парень негромко смеётся и слегка расслабляется, всё также неотрывно глядя на него. Гарри готов отдать всё, чтобы продлить этот миг на целую вечность: — Очень приятно, Альбус, который Гарри, — несколько насмешливо произносит он и протягивает руку, — моя двоюродная бабушка рассказывала о вашей семье. Меня зовут Геллерт Гриндевальд. Это должно было бы ужаснуть его. Заставить отшатнуться, вспомнив все те ужасы, что он слышал о Гриндевальде от Гермионы. Но история — это то, что мы творим сами. Гарри смотрит в эти потрясающие глаза, пожимает чужую ладонь, чувствуя, как от этого простого движения по коже бегут мурашки, и обещает себе, что ни за что не даст этому повториться. Этот мальчик не станет Тёмным Лордом. Не попадёт в Нурменгард. И не погибнет от рук Тома Риддла. Ни-ког-да.***
Гарри никогда не было так легко сходиться с людьми. Геллерт не просто понимает его, он действует так, будто он — продолжение его самого. Даже фамильяр Гриндевальда — феникс Фоукс — беспрекословно слушается Дамблдора, хотя по идее это и не должно происходить. Геллерта подобная реакция птицы, кажется, удивляет не меньше, чем самого Гарри, однако никаких вопросов он не задаёт, словно чувствуя, что всё идёт так, как и должно быть. Они обсуждают политику и её просчёты. Они обсуждают всё то, что могли бы и должны бы в этом обществе изменить, едва хотя бы один из них окажется у реальной политической власти. Гарри никогда не интересовался постом министра, но с появлением Геллерта в его жизни мир словно окрашивается в новые безумные цвета и то, что раньше казалось пресным, сейчас вызывает лишь восторг и искреннее счастье. У Гарри такое чувство, что большую часть своей жизни он был наполовину слепым — смешное сравнение, учитывая, что из них двоих только одним глазом видит разве что Геллерт. Месяцы текут один за другим, один разговор перетекает в другой, случайные касания — в держание за руки, оно — в поцелуи и обещания всегда друг друга поддерживать и никогда не предавать. В клятву на крови. Гарри не знает, что он находится в шаге от роковой ссоры Альбуса и Геллерта, которая и стала отправной точкой для начала второй мировой войны, но каким-то инстинктом чувствует, когда именно и что следует говорить. Когда речь в очередной раз заходит о Дарах Смерти, Поттер тихо выкладывает всю правду о себе и своих целях здесь, без утайки выдавая и то, кем должен был стать Гриндевальд, и собственное избавление от мантии-невидимки. Геллерт безумно долго молчит, подпирая костяшками пальцев напряжённые тонкие губы, и затем спрашивает: — Скажи честно, Гарри, ты меня ненавидишь? За всё то, что я сделал? Не доверяешь? — Поттер собирается поспорить, потому что здесь Гриндевальд не сделал ещё буквально ничего, но волшебник его тут же прерывает. — Гарри. В отличие от Геллерта, Гарри не думает ни секунды, твёрдо глядя своему оппоненту в глаза: — Я тебе верю, Лер. Сильнее, чем кому-либо ещё. — Тогда верь в меня до самого конца, договорились? Вместо ответа Гарри целует его, думая, что во что бы он ни ввязался, оно определённо стоило того.***
Путь выходит тернистым, а многие методы Гриндевальда — откровенно сомнительными, но заканчивается он Гарри в кресле министра Магической Британии и Геллертом в качестве верховного инспектора по защите магически одарённых детей. Для маленькой Европы власть обоих неизмерима и вполне достаточна, чтобы вылепить из общества всё, что только можно было бы желать. Кажется, мир они ненамеренно всё же захватили. Они меняют магические законы, создавая кризисные центры и отдельные приюты; Том Риддл никогда не становится Волдемортом просто потому, что его мать остаётся жива. Они дают права тем, кто этого заслуживает; Ремусу Люпину не приходится всю жизнь жить в страхе, что в какой-то момент новую работу он может и не найти, потому что быть оборотнем — не зазорно. Термина «грязнокровка» нет как такового, есть только те, кто знает больше о магическом мире, и те, кто меньше; Лили Эванс поступает в Хогвартс и сразу же находит много друзей, потому что она теперь не зубрилка, а «способная и перспективная ведьма». Жёстко регламентируют отношения в браке; Северус Снейп даже не задумывается о переходе на тёмную сторону, потому что у него нормальное детство, и ему нет смысла надеяться на помощь от непонятно кого. Ариану спасти так и не удаётся, но благодаря исследованиям, в которых она помогала, выводится универсальное средство по возвращению Обскури в нормальное состояние. Так, при соучастии правительства Магических Соединённых Штатов, удаётся вылечить Криденса Бэрбоунса. Жить так — трудно и частенько довольно скучно, если говорить напрямую. Но когда рядом с тобой человек, готовый всегда прикрыть тебе спину, даже дышится иначе. Гарри крепко сжимает чужую руку и понимает, что его брак с Джинни уже давно кажется каким-то старым и почти забытым сном. Целует неестественно бледную кожу, отмечая, что всех тех жертв, которые были на той войне, будто бы и не было. С каждым сделанным им изменением память о них только сильнее стирается. И шепчет признания в любви и какую-то прочую чепуху, которую Геллерт уже давно не слушает, с каким-то внеземным упорством пытаясь одной рукой заплести его рыжие волосы в подобие французской косы. Кажется, распутать это сможет только магия, но ему чертовски плевать на это, он смеётся и думает, что, пожалуй, это стоило всех проблем и сожалений. Камень и палочку они передают Смерти вдвоём.