Боюсь

Когда я засыпаю, я боюсь, что кто-то может занять моё место. Руки скользят по холодному камню, старому и уже потрескавшемуся, неровному и оставляющему мелкие царапины на нежной коже. Звук капель воды где-то близко и одновременно далеко, ощущение влаги на губах и полнейшая темнота перед глазами. Темнота, лишь изредка нарушаемая отблесками живого огня, когда кто-то проходит мимо, освещая себе путь факелом. Темнота, раньше надёжно скрывающая меня от взглядов, а сейчас оставившая совершенно обнажённым перед толпой. When I wake up I'm afraid, somebody else might take my place. Ночью ко мне приходят разные сны, настолько яркие, что у меня слезятся от них глаза и лицо хочется закрыть ладонями, шепча: «Нет, не надо. Оставьте меня. Не трогайте. Не убивайте» — снова и снова, как надоедливая шарманка. Во сне я чувствую прикосновения — нежные, ласкающие, беспощадные в своей открытости и любви. Они приносят боль, похожую на наркотик, и нет сил уйти от этого прикосновения, только поддаться ему, подставляться всем телом под чужие ладони, напрашиваясь на новую ласку. On the fence, all the time. Никогда не знаю, день сейчас или ночь. Не хочу думать о том, какие звуки раздаются за стеной, это может быть чей-то крик или цокот крысиных лапок, а может — стон и нежное пение. Я не знаю. Камень всегда одинаково холодный под моими руками, а вода отбивает один и тот же ритм, неизменный метроном моей жизни. Режущие отблески факелов тоже имеют свою закономерность, но я не уверен. Я не уверен в реальности этого места. You make me wanna die. Я всё думаю, что было бы, не опусти ты тогда меч. Что было бы, не пощади ты меня тогда. Что было бы, окажись ты чуть более кровожаден. Что было бы, ненавидь ты меня чуть больше. Что было бы, люби ты меня чуть меньше. Сначала я говорю с тобой, потом, отчаявшись, я веду диалоги с собой, а под конец я молчу. На любой вопрос ответом мне — молчание. На любую мольбу — тишина. На угрозы — равнодушие. Иногда мне кажется, что я для тебя умер. And I can't even see if it's all there anymore. Мне было бы спокойней, выколи ты мне глаза или сломай руку, пронзи ещё раз мечом или выстрели. Сделай ты со мной хоть что-нибудь, кроме этих любяще-нежных прикосновений на грани яви и сна. Дай мне что-то большее, чем есть сейчас, я так страстно хочу это почувствовать. Я так страстно хочу тебя увидеть, но перед глазами сплошная чернота бездны и влажное дыхание океана. Иногда я задумываюсь, а есть ли что-то большее, чем окружающая меня реальность? If you leave me then I'll be afraid of everything. Поэтому не уходи от меня. Никогда не покидай меня, каким бы жестоким ты ни был, как бы ты меня ни ненавидел. Я согласен на твою тишину, молчание, равнодушие. Согласен на эфемерную ласку, что оставляет после себя лишь горечь и желание большей близости. Только не уходи от меня, ведь тогда не будет меня. Я уже боюсь просыпаться и засыпать, никогда не зная, что буду видеть в окружающей меня реальности и окажется ли сон настолько сладок, что мне захочется остаться там навсегда. Я уже боюсь чего-то кроме этой тишины и темноты, обоюдоострого клинка в твоих руках. That makes me anxious, gives me patience, calms me down. Иногда сквозь стену до меня доносятся чьи-то голоса, которые зовут меня и хотят чего-то ещё. Я спокоен, когда они далеко, но с каждым днём они всё ближе. Если раньше это походило на прилив, то теперь, кажется, они решили дойти до конца, и это тревожит меня. Вызывает беспокойство о целостности моего мира, заставляет думать о реальности того, что меня окружает, но стена все так же холодит тело, и я успокаиваюсь. Ты раньше часто говорил, что мне не хватает терпения, что нужно уметь ждать. Или это говорил тебе я? Это я терпеливо ждал тебя или дул на порезы? Это я был рад выполнить твои приказы ради одной лишь улыбки? Это не я занёс тогда меч для удара? It hurts but I won't fight you. Сквозь темноту просачивается режущий белый свет. Я снова заснул? — Гилберт! Голос режет барабанные перепонки, он резкий и слишком громкий, его можно сравнить с плетью, которая встречается с обнажённой спиной, чтобы рассечь её до кости, оставляет незаживающие раны как вечное напоминание о встрече. Много-много ран и вереница встреч. — Он живучий малый, госпожа, я же вам говорил. Второй голос более тихий, будто бы его обладатель знает, как больно выбираться из тишины. Голос похож на шелест листьев под ногами или фантика в руках, на звук раскрывающегося и закрывающегося веера в руках придворной дамы, подающего знак кавалеру о скором свидании. — Я боялась, он не переживёт встречи с Вороном. — Но он смог. Встреча с подобной сущностью всегда имеет последствия, а наш милый Гилберт отделался всего лишь долгим сном. Малая цена, не находите? — Ты прав. Надо сообщить Найтреям, что всё удалось, — девушка с голосом-плетью осторожно дотрагивается до моей руки, словно боясь ранить ещё и прикосновением, а потом я слышу её удаляющиеся шаги, это напоминает мне шелест прибоя за каменными стенами. — Она так за тебя переживала, как и твой брат, должен заметить, — тихий шелест бумаги в чужих пальцах. Let me breathe. Кожей ощущать смятение собеседника непривычно. Без темноты ты обнажён, но и они тоже. Вот только ты знаешь об этом, а они даже не подозревают. Поэтому ты тогда молчал, моя тишина? Знал, что нам нет нужды в словах, и говорил со мной каждым своим жестом, а я был слишком глуп, чтобы тебя понять. Повернувшись к говорившему, я смотрю на него, и он почему-то вздрагивает от моего взгляда, не рискует смотреть в глаза, он растерян, все его карты спутаны. — Доброго дня, Гилберт, ты очень долго спал и... — Где он? Встать получается неожиданно легко и просто, будто тело совсем не имеет веса, словно тело наполнено силой, которая жаждет вырваться на волю и открыть кому-то дверь, ввести сюда под руку тьму-тишину, обустроив со всеми возможными удобствами, и урчать под его ласковыми руками. Если закрыть глаза, можно снова почувствовать те руки, обнимающие и прогоняющие страх. — Боюсь, я не совсем понимаю, о чем ты, — человек с голосом шуршания бумаги поднимается со своего места, он готов сорваться из этой комнаты и бежать, его окутал страх и непонимание. Сложно сдержать улыбку, чувствуя всё это, ведь если боишься ты, то почему другим не испытывать тот же самый страх? Хотя тогда, возможно, он придёт к ним, а делить свою тьму-тишину с кем-то абсолютно не хочется. Повернув голову на звук привычного метронома, я вижу резную шкатулку из чёрного камня, кончики пальцев привычно царапает неровная поверхность, готовая оставить глубокие царапины от любого неосторожного движения. В шкатулке на подушке из тёмного бархата лежит человеческое сердце, лаская слух привычным отсчётом времени. Это подарок или напоминание? Так легко его теперь коснуться, погладить нежно и любяще, со всей нежностью, что скопилась за это время. — Гилберт, Оз, он... Да, я понимаю, что мы устроили это всё лишь для того, чтобы его вытащить из Бездны, а вместо этого ты свалился в кому на несколько месяцев, но я уверен, что у нас получится вернуть его сюда. Лишние звуки раздражают, нарушают тишину, мешая слушать шёпот нескончаемых слов: «Я так рад, что ты смог меня услышать. Я боялся, что мы больше никогда не сможем снова поговорить. Я тебя люблю! Слышишь, я тебя люблю» — всё, чего хочется, это слушать его. — Гилберт, — когда прикосновение проходится по плечу наждачной бумагой, я чувствую злость, а потом равнодушно смотрю, как человек с голосом шороха сползает по стене, лишившись сознания. В комнате темнеет, нет больше ничего кроме уютной тишины и мерного стука сердца. — Оз, — тихий зов, и вот любимые руки обнимают меня, а со спины прижимается такое родное тело. Он будто хочет защитить меня от всего мира и никак не может простить себе одного-единственного удара. Рядом с ним я не чувствую страха и мне абсолютно плевать, какая за окном реальность. Когда я просыпаюсь, я не боюсь, что кто-то может оборвать мою жизнь.