Карточный домик

Слэш
NC-17
Завершён
218
автор
Nyashon бета
Размер:
34 страницы, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
218 Нравится 13 Отзывы 57 В сборник Скачать

Океан

Настройки текста

Шторм

Люди редко задумываются, что именно повлияло на их становление как самостоятельной единицы, на личность со своими убеждениями. На их персональные весы добра и зла, предпочитая жить, ничего не зная о себе, как о чем-то на самом деле мыслящем и существующем. Но у Тобирамы, в его обособленной от остальных жизни, было много времени для самоанализа, и порой ему казалось, что он знает о себе абсолютно все, и не осталось ни единого закрома души, куда бы он не бросил свой холодный оценивающий взгляд. Такое бывает, когда ты изолируешь себя от остальных, спасаясь в уединении. Не обязательно полном. Совсем нет, достаточно морального отстранения, равнодушия к скоротечным связям, чтобы стать лишь наблюдателем, отделившим себя от эмоций, и смотреть на окружающий мир словно со стороны. И тогда в тебе зарождается холодная логика, помогающая персонализировать и расставлять по полочкам любые проявления лишних, ненужных чувств и наглухо заткнуть их в формалине, не давая распуститься дикими неконтролируемыми ростками в сердце. Отстранение — необходимость, когда ты, будучи ребенком, стоишь среди изувеченных тел своих соклановцев, а сразу несколько врагов бегут на тебя, оголив кунаи. Это нормально. В конце концов, вся наша психика заточена под защиту от излишнего стресса любыми доступными способами, а Тобираме просто не повезло стать продуктом своего безжалостного времени. Тогда не давали поблажек, как сейчас, не жалели лишь за факт твоего малолетия. Древний мир шиноби суров и жесток. Он не щадит ни взрослых, ни детей, и пока он существовал, существовала и отстранённость. Жалость к врагу неприемлема на войне, страх недопустим, как и иные эмоции, потому что они — слабость, а слабость в битве смертельна. Со стороны звучит красиво, но люди — не куклы и не механизмы, созданные лишь для того, чтобы служить холодному расчету. И пока Тобирама был ребенком, жила и эта условность, вылившаяся в абсурдную детскую привязанность, способную стать смертельно опасной в любой момент. — Уродливый Сенджу, — Изуна, нахмуривший свои красивые черные брови, смотрит на него почти с ненавистью, хотя Тобирама даже в том возрасте понимал, что ее не было как таковой. Просто ребенок повторяет за взрослыми, усваивает их установки. Как собака. На кого хозяин покажет пальцем — тот и будет врагом. Чуть позже Тобирама создаст из этого суждения свою тайную, едва заметную пропаганду, распространившуюся на Коноху как рой саранчи, искусав и заразив каждого. Невидимая рука Хокаге укажет на врага, а взрослые, вновь ставшие детьми, начнут его ненавидеть, не задавая вопросов, не задумываясь, потому что Сенджу порой кажется, что тщательный самоанализ характерен лишь для него. Никто даже и не понял, что общественное пренебрежение к клану Учиха пошло с его указавшей руки. Никто. Даже сами члены этого клана, способные лишь на тихие унизительные комментарии в сторону Хокаге за закрытыми дверями, потому что заявлять что-то против публично чревато не только общественным осуждением. А все благодаря одному из самых красивых людей, которых Тобираме повезло встретить на своем пути и сделать эту встречу судьбоносной, извлечь из одного только небрежного, презрительного взгляда черных глаз тысячу политических уроков. Изуна стал для него даром, сам того не ведая. Все благодаря ему. Вернее, его жестоким и грубым отказам, потому что детская влюбленность, идущая против родительской воли и суровых реалий мира шиноби — это совсем не то, что стоит недооценивать. Тобирама готов признать это абсолютно беспристрастно. Его политическое «Я» сложилось из двух вещей: войны и Изуны, и, пожалуй, Изуна повлиял на его личность даже больше, чем могло показаться с первого взгляда. — Стой, — он схватил мальчика за предплечье, не отпуская, как бы тот ни пытался вырваться, дергаясь и издавая сдавленные всхлипы. Злился. Не понимал. У них обоих не было осознанности, чтобы видеть, насколько дикими они выглядят, а посему Тобирама только сжимал свою руку крепче, пока его маленький враг упорно жаждал его укусить, словно маленький детеныш волка. Это не было важным. Изуна придет на эту реку снова. И снова. И снова, неизбежно встречая там лишь одного человека. — Не трогай меня, мерзкий Сенджу! — они были так малы, а каркас нашей личности ведь строится сугубо на детстве, хотя было бы глупо обвинять в неприязни к Учихам, зародившейся в нем, лишь одного Изуну. Всякое бывало. Не так ли? Смерти братьев, потери соклановцев, искусственно взращенная ненависть против врага. И, по-хорошему, вырвавшийся из его отчаянной хватки маленький Учиха не должен был вызывать никаких откликов в чужом сердце. Но вызывал, ничего для этого не делая. А Тобирама ничего не мог поделать уже с собой, снова и снова проходя через это мучительное, но сладкое чувство. В конце концов, это загадка. Как наш разум выбирает объекты для симпатии? По недоступности? Выгодности? Почему идеальные на первый взор люди не заставляют сердце биться чаще, а другие словно что-то оживляют внутри? Тобирама не нашел ответа в более зрелом возрасте, потому что больше никогда это не ощущал, отчего потеря его маленького опиума, пробуждающего настолько болезненные и одновременно приятные эмоции, стала еще большим трауром. Он был особенным. Только его, и горе тому, кто посмеет встать меж ними на той самой мелкой реке, позволяющей обоим детям вновь и вновь играть в якобы серьезные кошки-мышки. Охотник и его вечно сбегающая жертва — они были созданы для этих ролей. Твердый, высеченный из льда Тобирама был готов гнаться за тенью изящного, легко растворяющегося в ветре Изуны вечно, если бы только их мироощущение не пресекала война, поставив противоборство в ряд смертельно-опасного. — …И Изуна, верно? — он сделал вид, что не знает это лицо в тот день, когда затаился в засаде, потому что когда-то нашел в себе совесть проследить за родным братом и спокойно рассказать о его маленьких секретах отцу. Будто оно никогда ничего не значило, потому что Тобирама все еще хороший игрок, и, присоединись он к Хашираме в его затратных азартных играх, стал бы мастером в блефе, ибо никто не заподозрит его вечно равнодушное и строгое лицо в подобных эмоциях. Он и сам порой забывает, что способен еще что-то испытывать.

Цунами

Изуна не был слабее Мадары, а Тобирама смог расправиться с ним. Пожалуй, этот факт и азарт боя заглушили первое осознание того, чьей именно кровью он оросил свои руки, когда Мадара с пронзительным криком бросился к ним, подхватил маленького брата под локоть. Тобирама, как зачарованный, наблюдал за рубиновой кровью на бледном, идеальном подбородке. Смотрел на красные, пылающие яростью и огорчением глаза, уставившиеся на него. — Не доверяй им, брат, — как обидно, Изуна не сказал ему ничего по поводу своего проигрыша, будто бы Сенджу ничего для него не значил. Но ведь что-то таки произошло меж ними, что-то, что заставило Изуну увериться, будто уродливый Сенджу не способен всерьез ему навредить. Возможно, но в пылу боя, когда твой противник бьется всерьез, не до мыслей в духе «не убей». Здесь все решается парой ударов, и странно, что Изуна этого не знал. В тот день никто так и не увидел скорби Тобирамы, возможно, потому что он все еще хорошо блефует, а возможно, просто потому что в смерти его маленького Учихи все же был один весомый плюс, затмевающий его убийство. Изуна не достанется кому-то другому. Тобирама не давал себе шансов, потому что их не давал ему и Учиха, а знание того, что его мальчика заполучит кто-то другой, сводило с ума даже вечно холодного и прагматичного шиноби. Это сугубая практика, но ведь и она имеет значение, потому что только он имел право на тело этого Учихи, только он мог почувствовать вкус его губ, услышать его томный шепот, увидеть изгиб юношеской фигуры в приглушенном свете спальных ламп, и плевать, насколько это чувство неразделенно. Если Изуна не достанется Тобираме, значит Изуна не достанется никому. Все просто как день и до сегодняшнего времени. — Все в порядке, брат? Ты выглядишь… другим, — спросил его Хаширама после той битвы. Тобирама только поморщился, снимая с себя синий доспех, покрытый трещинами и вмятинами от многочисленных жестоких ударов. Один из них мог бы убить его. Но он жив. А Изуна — нет. — С чего бы мне быть не в порядке? Мы одержали победу, — спокойно ответил мужчина, не оборачиваясь. Не потому, что боялся показаться расстроенным. Просто не хотел смотреть на слишком живое лицо, по сравнению с его застывшей маской. Впрочем, Хаширама не видит дальше своего носа, чтобы замечать, насколько изменился его брат. — Но не войну. — Все еще впереди.

Паводок

Учихи непредсказуемые и жестокие создания, словно пришедшие от совсем иного мира. Их глаза — их проклятие, обусловленное биологией. Тобираме кажется странным, что подобный клан вообще не выродился после стольких братоубийственных войн, потому что вся их сущность толкает их резать друг друга, задевая и тех, кто поблизости. Ради шарингана. Ради мангеке. В их время для шиноби нормально желать силы, потому что если ты слаб — ты умрешь, но Учиха — единственные у кого это сила измеряется тускнеющим рассудком, ведь ни одно их клановое дзюцу невозможно получить без того, чтобы не испытать душевные муки. Страдания делают благороднее, излечивают в тебе чудовище, но когда страдания — лишь данность, все происходит в точности наоборот. Безнадежная ситуация. Клан Учиха, построенный на такой природе, обречен, и Тобирама не понимает, как брат может спокойно заключать с ними союз. Зачем? Ради чего их будущей деревне хранить в себе общность морально неустойчивых существ, в случае душевного кризиса способных обрести смертельные и неконтролируемые силы? Крайне глупо. Дав душевнобольному нож — не удивляйся, что он тебя зарежет. Лучше бы их изолировать. Как животных. Сделать им маленькую клетку на закромах деревни и стараться лишний раз не трогать, заодно и ограждая от политики, потому что настолько нестабильному клану нечего делать в большой игре. Мадаре не бывать Хокаге, и Сенджу позаботится об этом максимально деликатным способом. Через общественность. Кто же знал, что он станет той искрой, воспламенившей пороховую бочку? Сенджу никогда не любил лучшего друга Хаширамы. Как и прежде, Тобирама оставался бесконечно далеким от своего брата, даже когда тот таки смог взять себя в руки и между другом и деревней выбрать второе, красноречиво доказав это на практике. Мадара отправился следом за Изуной, и будущий Второй Хокаге нашел в этом что-то до извращенности ироничное. Сенджу был равнодушен к чужим страданиям, хотя Хаширама даже не пытается их скрывать, прозябая в барах с бутылкой саке в руке, пока его младший, как всегда, с присущем ему прагматизмом, пользуясь горем, забирает тело его лучшего друга для изучения шарингана. Все Учиха больны. И лучшее, что может сделать Тобирама — узнать все об их болезни и поставить диагноз. У него, через годы длительной жестокой войны, сформировался холодный ум ученого, и шиноби не боится поступать неэтично, потому что это то, что и требует наука. На морали далеко не выедешь, а он близок к тому, чтобы научиться делать невозможное. Возвращать мертвых к жизни. Разве это не то знание, что перевернет жизнь мира шиноби? Конечно, еще слишком много белых пятен. Эту технику сперва стоит завершить. И убедить себя в одном — она нужна Конохе. Он делает это из чистого прагматичного расчета, и эмоции не имеют над ним власти, только вот на миг мужчина теряет привычное самообладание, когда наклоняется над давно остывшим трупом Мадары. — Ну и где же ты похоронил своего маленького братика? — слова, будто бы сказанные не им, вылетают из уст быстрее, чем Тобирама осекается, возвращая на лицо чисто деловую строгость. Почти скуку. Мужчина прокашливается, отходя от медицинского стола и беря в руки старый свиток. Пора приступать к работе. Месть у власти — худшее из возможных зол. Тобирама убежден в том, что справляется с постом Хокаге куда лучше, чем брат, хотя и не умаляет его достижений. Хаширама был идеалистом и оптимистом. Его пыл постоянно приходилось остужать, тыкая пальцем на реальное положение дел, но мужчина не имел ничего против такой роли. Тень. Правая рука. Хаширама тоже ограждал его от слишком радикальных решений. Слишком холодных, твердых. Диктаторских. Они идеально дополняли и уравновешивали друг друга, посему, когда его брат погиб в каком-то жалком приграничном конфликте, Тобираме было искренне жаль их обоих. Остался один. Снова. Скорбь по брату заставила забыть многое, когда мужчину, ставшего во главе деревни перестало что-то сдерживать. Его рычаг пропал, и Тобирама перекроил политическую систему Конохи по своему вкусу, досадливо запамятовав обещание брату. Он — идеальный Хокаге, что бы ни говорили паршивые Учихи и верующие в справедливый мир идиоты. Они могут считать его кем хотят, продолжая жить в своем мире розовых иллюзий, где Хокаге — всегда честный и хороший человек, а политика на пороге войны — не грязная паутина с полчищами ядовитых восьминогих тварей, что так и ждут повода начать передел мира. Кого-то не устраивают территории, кому-то мало своих, и Тобирама не сомневается, что их проблемная дележка мира, который оказался на удивление крохотным для сразу нескольких аппетитов, не заставит себя ждать. Война близко, расслабляться было бы самоубийственно в их положении. Как жаль. Громкой мечте Хаширамы о деревне, в которой детей не будут заставлять воевать, не нашлось места в жестоком и негуманном мире шиноби, и с этой данностью придется смириться. Академии, система чинов, преданные ему агенты Анбу, способные исполнить самые деликатные задачи — Второй предусмотрел все, жестко и бескомпромиссно наладив новый порядок, дабы подготовить их всех к тому самому часу, когда грянет первый раскат. И, конечно же, позаботившись о самом главном: выселив клан Учиха в отдельный квартал, оградив от большинства дел Конохи, но справедливости ради таки бросив кость в виде сформированной военной полиции. Какой парадокс. Ему казалось, что он может держать их под контролем хотя бы частично, а изоляция сделает свое дело в остальном. Учихам больше не на что надеяться, вот только… Изуна, будучи мертвым, снится еще чаще, чем когда он еще мог появляться пред взором во плоти. Сон одинаков по содержанию, но всегда разный в декорациях. Как и сейчас, свечи едва освещают широкую кровать с черными, легкими и нежными на ощупь простынями, выделяют широкие плечи обнаженного мужчины с белыми волосами, небрежно раскинувшегося в постели. Сенджу ощущает все словно наяву: теплый, почти спертый воздух, пронизанный ароматом чего-то сладкого, приятную дрожь там, где нагая кожа касается простыней, мягкость подушек за спиной. Но самое главное — вожделение при виде почти обнаженного юношеского силуэта, игриво прячущегося за одной из прикроватных колон. Бледная рука проводит по дереву рядом с лицом, в темных глазах отражаются огоньки от свечей. Боже, улыбка Изуны воистину дьявольская. Он всегда был змеем-искусителем для Тобирамы. Его искушением. Ничьим больше. Сенджу не торопит его пошлую игру, продолжая с полуулыбкой наблюдать за тем, как юноша медленно предстает перед ним, сбрасывая с себя черный халат. Слабый свет играет на его подтянутом теле, когда Изуна осторожно забирается на кровать, наматывая прядь из-под хвоста на палец. Даже манить не нужно. Теперь никуда не убежит, потому что охотник таки догнал свою жертву. Пришло время взять трофей. Учиха приближается к нему на четвереньках, слегка прогнув спину, словно довольная кошка. Тобирама помогает ему забраться к себе на колени, и Изуна обнимает его шею. Все кажется до дрожи реальным. Рука юноши игриво касается красных полос на его лице, когда Сенджу тянется к чужим губам за поцелуем. Тянется, точно зная, что стоит только коснуться — сон прервется, но по-другому невозможно. Тобирама Сенджу одержим. Поэтому эту технику необходимо закончить. Поэтому он и здесь. Так захотел Тобирама, а Второй не смог противиться. Никогда не мог, когда дело касалось снов, после которых приходило ночное пробуждение со стыдливой тяжестью ниже живота. Шепчет ли он имя этого Учихи во сне? Мертвец смотрит на него почти с тоской в глазах, хотя все скрупулезно записанные данные и говорят, что это просто кусок мяса без души. Без разума. Все, что отличает этого шиноби от трупа — он может двигаться и даже исполнять примитивные команды. Не более. Техника еще несовершенна, хотя и имеет название. Эдо Тенсей. Что-то грязное, нечестивое. Такое лучше не показывать со слишком заметным энтузиазмом, надеясь на понимание, благо Сенджу создал достаточно и других гениальных техник, подарив их следующему поколению, чтобы иметь возможность «оступаться» в своих проектах. Осквернять мертвых. Эксперимент продолжится. — Хокаге-сама, — Данзо низко кланяется, едва не дрожа от плохо скрываемого трепета и чего-то еще непонятного, что мужчина смутно чувствует знакомым. Тобирама поймет это чувство позже. Цинично заметит своим взором холодного наблюдателя, но сейчас его слишком волнует информация, которую принес мальчишка, чтобы зацикливаться на изучении чужой души, бьющейся в неловких движениях и почти смущенном взгляде. Он знает, какое впечатление производит на обычных людей. Знает, насколько сильный может быть трепет и благоговение в его присутствии, потому что Второй Хокаге буквально источает силу и ум. — Вы нашли могилу? — но одна вещь все равно ставит Тобираму в один ряд с живыми людьми, и это не дает покоя, раздирает на части, но пока мужчина не в силах бороться с этим темным уголком своего «Я». — У нас есть пара зацепок, Тобирама-сама. Еще неделя — и она будет найдена, — снова поклон. Мужина холодно кивает, морщась от такой излишней раболепности. Никто не посмотрит на тебя, если оголишь свою душу полностью. Если покажешь доступность. — Хорошо, — пара ничего не значащих фраз, и Данзо уходит, задерживаясь взглядом на чужом лице несколько чрезмерных и непозволительных секунд, выдавая себя с головой. Но Тобираме все еще безразлично. Он заносит этот пункт чужой личности на полку ничего не значащих фактов, на которых, тем не менее, можно сыграть, и возвращается к работе, когда в комнате через какое-то время снова появляется худая юношеская фигура. — Прошу прощение за вторжение, Хокаге-сама. Меня послали сообщить вам, что две наших команды сформированы, — тоже трепет, но совсем иного толка. Более зловещего и мрачного. Страх. Тобирама с интересом отрывает взгляд от свитка, чтобы встретиться с черными, словно обсидиан, глазами. Впрочем, их тут же отводят в сторону. Учиха. Милый юноша с копной черных волос и изящной белой кожей. Чего-то в том клане таки не занимать. Красоты. С Изуной не сравнится, однако есть, на что посмотреть. Не будь он механизмом Конохи, задержался бы на чужих красивых губах подольше, но ум зацепился за совсем иное. За выражение лица, ведь бедный мальчик боится. Наверняка оттого, что соклановцы рассказали ему о злом бессердечном диктаторе, ненавидящем их, а именно ему у этого человека предстоит учиться. Какая ирония. Что ж. В этом есть доля правды, но Сенджу взял другую команду с членом клана Учиха не просто так. Это просто еще один шахматный ход. Часть политической игры, нужная, чтобы показать, что дискриминация Учиха — лишь их выдумки, потому что Тобирама прекрасно сработался с одним из них. Вызов кажется простым. Примите Волю Огня. Мои взгляды. И ненависть исчезнет вместе с вашей изоляцией. Этот мальчик, сам того не ведая, станет транслировать эту идею, как маяк, работая для своего лидера маленьким винтиком пропаганды, но почему-то кажется, что он может сгодиться еще для кое-чего. — Все в порядке. Ты не помешал, — фальшивый успокаивающий тон, Тобирама не смог удержаться от еще одного изучающего взгляда. Парень кивнул, опустив глаза в пол. Боялся показать шаринган? Пауза затянулась, потому что Учиха не знал, может ли уходить без чужого разрешения, а Сенджу не спешил его отпускать, наслаждаясь зрелищем. Почти. Механизмы не умеют наслаждаться, а Тобирама очень хочет им стать, — Как тебя зовут? — Кагами, — не назвал фамилии. Боится. На лице мужчины выступила едва заметная улыбка. Славное имя. Мягкое. Хорошо ложится на язык. — Кагами, — тихо повторил он, — Уже завтра у наших команд совместные тренировки. Надеюсь, тебе есть, что показать, потому что я обучаю только лучших. Кагами не ответил, скорее всего от растерянности, а не оттого, что ему нечего показать, и продолжал молчать, потому что время для ответа почти истекло. Причина не только в холодном Хокаге, не так ли? Совсем рядом с ним стоит живой труп, воскрешенный новой техникой. Бедный мальчик, хорошо хотя бы не видел, как именно проводятся эксперименты по воскрешению, и на ком. Наука все еще остается наукой, а вражеские шпионы и внезапные пропажи слишком рьяных оппозиционеров никого не волнуют. У него много материала. Неловкую тишину пришлось развевать снова. Тобирама отложил свиток в сторону, направившись к все еще бестолково стоявшему мертвецу, на которого периодически бросал взгляды напряженный юнец. — Моя новая техника, — пояснил мужчина, складывая печать, и за спиной трупа показался деревянный гроб, — Я назвал ее Эдо Тенсей. — Она воскрешает мертвых? — осторожно поинтересовался парень, и Тобирама кивнул, мертвый исчез, когда его гроб погрузился в печать на полу, — Но… зачем? Странный вопрос для него, но лишь потому, что Тобирама был достаточно дальновиден, чтобы узреть в своем творении перспективу, не омрачненную этикой и отвращением, в отличие от неопытного глупого Учихи, понятия не имеющего, каково это — быть ответственным за тысячи людей, живущих в Деревне Скрытого Листа. — Вместо того, чтобы губить жизни таким, как ты, Кагами, мы можем использовать и так почивших шиноби. Это разумная стратегия. Но совершенно негуманная. Какой будет реакция других стран, когда она обнаружит, что вся армия Конохи состоит из мертвецов? Деморализация, очевидно, да только это работает в две стороны. И он говорит не о внутренних волнениях шиноби Листа, когда их Хокаге совершит настолько сомнительный поступок. Речь о куда более важном — возможных союзниках, которые отвернутся от него, стоит им узреть полчище мертвых. Своих же. Своих поднятых из земли шиноби, которые невольно навевают мысли о том, что то же самое случится и с живыми, когда они уйдут на покой. Наш заботливый Хокаге распоряжается живыми людьми как хочет. А теперь будет вертеть нами еще и мертвыми. Кто не уважает могилы предков — тот не уважает и Волю Огня. К сожалению, Тобирама не из тех, кто идет против собственной политики даже ради настолько радужных перспектив, но есть еще одна причина, по которой он хочет закончить эту технику. И эту причину стоит скрывать от своей совести даже лучше, чем от всяких политиканов, которые так и рвут и мечут, силясь увидеть в глухом диктате Сенджу брешь. Диктате. Как мило. Он дал своей деревне достаточно, чтобы иметь все полномочия управлять ею железной рукой, и не нужно приводить в пример Хашираму, наивно полагающего, что если раздать всем странам хвостатых — наступит мир во всем мире. Листу нужен сильный и жесткий правитель, Сенджу пришли к этому выводу, обагрившись кровью. И Тобирама не позволит никому забыть, чем его клан пожертвовал ради деревни. Полная безопасность не существует при мягких режимах, а это то, что всем им, уставшим и напуганным войной, и нужно. Но Учиха не найдет понимания. Их кровь горит жаждой сражения. Кагами снова не ответил, и Тобирама решил, что ему нравится молчаливость парня. Интересно, умеет ли он молчать и о других вещах?

Прилив

Его маленький Изуна утратил свой строптивый характер на смертном одре, оттого Тобирама толком не ощущал тех самых, похороненных в детстве и юности эмоций, когда касался ладонью холодной, треснувшей щеки. Обреченные красные глаза смотрели сквозь него, их взгляд простирался за даль горизонта, и Сенджу не мог обратить на себя внимание даже приказом. Снова не вышло. Он давно не подросток, чтобы испытывать восторг от одного лишь безнаказанного доступа к телу, да и с нынешнего воскрешенного Изуны едва ли возьмешь больше, чем необходимо. И хотя он осознает происходящее лучше, чем прошлые воскрешенные, парень остается в его руках с печатью в мозгу. Какая ирония. Чувствует ли он себя униженным положением? Тобирама берет его лицо в ладони, заставляя смотреть на себя. Тянется к чужим губам, но, едва коснувшись их, отстраняется, потому что Изуна наконец глядит прямо на него со вполне знакомым выражением лица. Шаринган на фоне черных склер кажется еще более зловещим. — Не смей… мерзкий Сенджу… — шипение, он почти не подает голос. Возможно, будучи мертвым, не так и легко произносить что-то связное, а быть может дело в другом. Однако кроме слов Изуна не способен ни на что. Так и стоит с руками по швам, как ему приказали, но мужчина не чувствует от этого факта какого-либо восторга. Тобирама хочет спросить «а то что?», хочет съязвить, показать себя хозяином положения, но тогда это будет так по-ребячески. Так человечно, а он давно не считает себя ребенком. Человеком. И то, что он сейчас делает, выбивается из образа. Снова, потому что совершенно очевидно: Тобирама сошел с ума. Он определенно спятил, слетел с катушек весьма основательно, раз воскрешает свою детскую любовь, умершую от его руки, лишь для того, чтобы усладить собственное безумие, которого не должно быть в холодном расчетливом разуме. Иррационально. — Ложись на кровать, — Изуна, едва не скрипя зубами, подчиняется, опускается на мягкие одеяла, переворачиваясь на спину с почти детским фырканьем, и Сенджу идет за ним следом, но теряет остатки извращенной уверенности и желания, просто садясь рядом. Смотрит на мрачного парня с мертвыми глазами и думает, что снова сделал все не так. Он уже достаточно взрослый, чтобы осознавать последствия своих поступков, так зачем подчиняется эгоистичным порывам? Как глупо. Рука медленно ложится на не вздымающуюся грудь парня, проводит вниз до впалого живота и замирает. Изуна пристально следит за ним. Хах. Ему нечего бояться. Тобираме теперь даже лапать его противно, речи о сексе и быть не может. Как же он мерзок. Воскресил его, чтобы… Дерьмо. — Тобирама… — Молчи. — Пожалуйста... — Я приказал тебе молчать, или ты оглох после смерти? — более раздраженно чем обычно. Другие воскрешенные слушались его без лишних проблем, почему с Изуной как всегда все выходит настолько сложно? Губы парня растягиваются в безумной улыбке. — Ты сумасшедший. Посмотри на то, что ты творишь. Мужчина удивленно смотрит в отрешенные глаза несчастного живого призрака. Он все еще не может встать без приказа. Ладонь пропадает с живота, но лишь затем, чтобы коснуться чужой щеки вновь. — Отпусти меня, ублюдок, пока твоя совесть еще чиста. — Мне кажется, ты так и напрашиваешься на то, чтобы тебя заткнули, Учиховская дрянь. Дрянь. Его дрянь. Только его теперь, потому что Мадара давным давно разложился в безымянной могиле, всеми забытый. Но он не может. Тихо просит Изуну приподняться, а сам, согнувшись над ним, делает еще одну попытку поцеловать. Чувствует на губах что-то странное. Соленое. Когда проникает в чужой рот, касаясь холодного языка. Забавно. Можно ли списать это на некрофилию? Тогда у Учих будет еще больше поводов для сплетен. Изуна не сопротивляется. Не может. Тобираме это почти по душе. Теперь не оттолкнет. Не возмутится. Мужчина облизывает чужие синие губы, проводит языком по деснам и дальше, будто бы старается запихнуть его как можно глубже. В глотку. Изуна под ним неподвижен, и тот факт, что он даже не дышит заставляет чувствовать себя еще большим больным ублюдком… И снова эта солоноватость. Он чувствует привкус крови во рту, но замечает, как что-то теплое стекает по подбородку, слишком поздно — Изуна резко дергает головой, улыбнувшись окровавленными зубами. Эта... эта маленькая дрянь только что... Тихий стук выводит из дремы в течении пары секунд, и Тобирама вскидывает голову, заглядывая в лицо вошедшему в кабинет Хокаге. Данзо. — Мы нашли могилу. Можем достать образцы ДНК прямо сейчас, — и снова этот странный, почти раздражающий трепет. Парень смотрит на него испытывающе, пока Тобирама осмысливает информацию, сонно потирая глаза. Голова работает медленно после того сна, но какие-то выводы все же формируются в сознании. После этого сна... Тобирама не ублюдок. Не псих. Он не может позволить так считать даже себе, а поэтому от всех эгоистичных мыслей и желаний стоит немедленно отказаться и изгнать восвояси. Возмутительно вообще, что он об этом подумал. Если бы кто-то узнал, лишь заглянул бы в его мысли, карточный домик его кропотливого образа лидера рухнул бы во мгновение ока, оставив лишь разочарование, гнев и пустоту. Какие слухи бы пошли... Тобираме противно об этом думать. Второй Хокаге воскресил брата Мадары и трахает его мертвое тело, как какой-то больной психопат и извращенец. Эмоции делают все хуже. Ему стоит найти альтернативу, если так тяжело играть роль механизма, и выпустить пар, но ни в коем случае не таким образом. Это тяжелое решение. Невыносимое, но оно должно быть принято. Изуна останется в земле. И в воспоминаниях. — Нет. Не трогайте ее, — машет рукой мужчина, тяжело вздохнув. Ему явно нужен сон. Данзо вскидывает тонкие брови в немом удивлении. — Хокаге-сама… — но Тобирама приподнимает руку, заставив юнца послушно замолкнуть. — Мертвые должны оставаться мертвыми, — поясняет он, заранее раздумывая над тем, что стоит занести Эдо Тенсей в список запрещенных техник, дабы ни один обреченно влюбленный не повторял его ошибок.

Водоворот

Политика — сложный и хитрый механизм, состоящий из тысячи деталей, упустить которые сродни приговору своему статусу, а посему забравшимся на ее вершины весьма легко низвергнуться вниз, упустив из вида одно из священных правил, созданных еще задолго до Второго. Прямота в этой стезе непозволительна, эмоции — убийственны. Тобирама знает ее законы слишком хорошо, чтобы держать власть твердой рукой, позволяя себе то, что не позволял брат, легко и незаметно повергая его хрупкую политическую систему в более радикальное течение, превращающее Конохагакуре в военную машину, у руля которой — неприступный холодный диктатор. Жаль лишь единственный минус подобных режимов — в человечности их ведущих, потому что даже у прагматичного до мозга костей Тобирамы есть своя слабость, способная столкнуть его с вершины и разрушить все. Эта слабость ходит с ним по одной земле. Он встречает ее каждый день, с тех пор как совместил свою команду с еще одной, прибрав к рукам Данзо и Кагами. А еще… о, как грубо, Тобирама не может показаться настолько бестактным. Торифу. Прошел почти месяц с формирования группы эскорта, а юные дарования продолжают радовать его все больше. Тобирама, скрестив руки на груди, смотрит на то, как Хирузен и Данзо методично пытаются сбить друг друга с ног, сходятся в ударах и сложнейших комбинациях, задача которых одна — перехитрить. Выиграть, если не силой, то ловкостью и смекалкой. Но Данзо несобран. Оглядывается, просто чтобы встретиться глазами со Вторым, и, каждый раз получая строгую холодность в ответ, теряется и все хуже уклоняется от дружеских атак. Мужчина ставит внутреннюю пометку сделать ему выговор на эту тему, даже несмотря на то, что знает, что именно происходит с его учеником. Данзо восхищен им. Для него нет более влиятельной фигуры, чем Второй Хокаге, и если в будущем это выльется в безудержный фанатизм — Сенджу не удивится, но что с того? Как ручной. Помани и подойдет же. Забудет о себе, полностью растворившись в идеализированной мудрой фигуре, но это и убивает весь и без того скромный интерес со стороны кумира. Изуна был неприступен. Он бы скорее умер, чем лег под Сенджу, а Данзо достаточно намека, чтобы стать послушной подстилкой. Даже ложь про высшее благо не нужна. Просто сухой приказ. Посему Тобираму и не интересует чужая влюбленность. Но он будет более деликатен с чужими чувствами, чем его маленький мертвый Учиха. И снова этот взгляд преданной собаки, волнуется, что же о нем подумает Хокаге, не удивительно, что пропускает очередную атаку, и с криком валится с ног. — Прекрасно, Хирузен, — парень протягивает руку другу, но тот яростно отводит ее от себя, вставая самостоятельно. Боится заглянуть мужчине в глаза, — Данзо, в следующий раз внимательнее. Враг не будет дожидаться, пока ты наглядишься на меня. Данзо словно бьет током, хотя стоит отдать ему должное: шиноби не краснеет, как маленькая девочка, даже когда Хирузен и Кагами тихо смеются, старательно пряча улыбки на лицах. — Заткнитесь! — Шимура в ярости кричит на обоих, тыча пальцем в Кагами, — Особенно ты, Учиха! Посмотрим, как пойдет у тебя! Действительно. Он смотреть не будет. Никаких смущенных взглядов. Красных щек. Только учитель и ученик, так должно быть, но почему-то Кагами стойко напоминает ему что-то давно похороненное и забытое. Совсем не те чувства, что с Изуной. Лишь тень. Желание получить нечто недоступное хотя бы так, потому что парень лишь дешевая версия брата Мадары. Но это ничего не значит. Кагами, в отличие от Изуны, куда более легок для заполучения, чем он сам думает. — И правда. Прежде, чем смеяться над Данзо, Кагами. Сам покажи, что умеешь, — мужчина медленно поднимается на ноги, выходя на тренировочную площадку. Остальные с интересом замирают, глядя на растерявшегося Учиху. — Я не… не смеялся, — неуверенно говорит он, но, замечая строгий взгляд учителя, обреченно вздыхает, вставая. Данзо победно ухмыляется. Он видит это все очередным уроком для члена проклятого клана. Ненавидит Учих, и это тоже часть внушения. Юноша встает напротив, оглядываясь по сторонам, — Кто мой противник? — Я, — Тобирама не делает поблажек. Оголив меч, замахивается им, оказавшись почти перед носом побледневшего шиноби. Данзо наблюдает за ними, разинув рот. Интересно, воспринимает ли он это как солидарность от учителя? Мечи гулко бьются друг о друга, но у юного дарования ни шанса. Крик боли прорезает густую тишину, потому что ни Хирузен и его команда, ни Дазно с Торифу не решаются разговаривать, во все глаза наблюдая за неравным боем. Лезвие врезается в землю рядом с упавшим лицом в разросшуюся траву Кагами. Парень приподнимается на трясущихся руках, стонет от боли. Тобирама удивленно вскидывает белую бровь. Правая икра мальчишки сияет всеми оттенками красного из-за глубокого пореза. Сенджу не помнил такого, — Эй, ты как? Цел? Не извиняется. Для шиноби нормальны травмы и шрамы. Тобирама и Хирузен помогают притихшему Учихе присесть на деревянный выступ импровизированной арены неподалеку, и Тобирама осторожно прикасается ладонями к его покалеченной ноге, вынуждая выпрямить ее. — Ничего… не фатально, сейчас помогу, — бормочет он, рассматривая повреждения, а потом вдруг в голову приходит что-то чуждое. Похожее на желание воскресить Изуну, просто чтобы получить то, что так давно хотелось, — Остальные свободны. Все хорошо поработали. Встречаемся завтра на миссии. Обрывки фраз удаляются от них, когда Хирузен бодро прощается, желая Кагами поскорее прийти в норму. Данзо стоит над ними еще какое-то время, и Тобирама, опустившийся на колени перед юношей, строго поворачивается к нему, пока руки закатывают смоченную кровью штанину шипящего от боли Учихи. — Вам нужна помощь, Хокаге-сама? — тихо спрашивает он, неприязненно поглядывая на Кагами. Ему не нравится, что Второй сел на колени перед Учихой, как бы болен тот ни был, но и это просто часть игры. — Нет. Ты тоже можешь идти, — Шимура сомневается, но таки покидает их тренировочное поле боя. Ну вот. Они одни. Тобирама убедился в этом параноидальном факте с помощью одной из техник и может быть спокоен теперь, без стыда рассматривая прикрывшего глаза парня. — Ай. — Терпи, Кагами. Не маленький, — вода, мазь. Бинты осторожно опутывают икру, стараясь не пережимать. Ничего. Не так все фатально, идти, по крайней мере, сможет спокойно. Молчание затягивается, — Ты был очень невнимателен в бою со мной. Почти как Данзо. Однако он постоянно отвлекался на мою оценку, потому что считал свой бой с Хирузеном лишь демонстрацией. Но что отвлекало тебя, мне неизвестно. Кагами удивлен. Не знает, что сказать из-за возникшей неловкости, ежась каждый раз, когда грубые руки затягивают новое кольцо белых повязок. Тобирама знает о его мыслях. Изумлен тем, что Второй Хокаге, сделавший его за пару мгновений, недоволен тем, что он проиграл, хотя разница в их силах и опыте очевидна. Конечно, Сенджу все это понимает, но ведь им нужна почва для дальнейшего, верно? Просто начало следующего вопроса. — Кагами. — Да, Хокаге-сама? — У тебя есть любимая? — глаза парня становятся похожими на два огромных блюдца от такого бестактного интереса. Да еще и от кого. От механизма. От холодного лидера и идеального шиноби, просчитывающего, что он скажет, за несколько ходов. Но это лишнее. Для большинства шиноби Тобирама образец прямоты и честности. Идиоты. Эти вещи не выживают в политике, как они не поймут? Кагами не знает, что ответить. Сбит с толку и растерян, и Тобираме стоит поскорее усыпить его бдительность. Смягчиться. — В твоем возрасте нормально обращать внимание на красивых девушек. Я понимаю. Тебе нечего скрывать или стыдиться, у меня тоже был такой период. Тогда в голове только эта дурь, и ни о чем большем просто и думать не можешь, — утешающе произнес он, Учиха не отрывал взгляда от красных глаз, периодически посматривая на аккуратно подхватившую икру руку. Уже нет необходимости касаться его. Бинты крепки. Мог бы и убрать, если бы захотел, — Так что, если ты влюблен в какую-нибудь куноичи, это объяснит мне, почему ты витаешь в облаках на тренировках. — Нет... Это не так, — смутился шиноби, отведя взгляд в сторону. — Кохару — красивая девушка. И сильная. Это не удивительно, если ты… — Это не так, — снова повторил парень. Для него такие разговоры странные, понятное дело. Тобирама не отличается эмоциональной искренностью и все его беседы по душам холодны и строги, когда речь заходит об учениках. Он явно не тот человек, с которым Учиха хотел бы обсудить вопросы полового созревания. И снова не знает, что сказать, затихая. Такой замкнутый. И всегда тихий, когда речь не идет о боевых действиях. Будто бы и не Учиха. Они ведь не умеют держать язык за зубами, предпочитая вопить о своих проблемах кому только можно. Но не Кагами. Кагами будет послушно молчать. — Однако мне показалось, что проблема в этом… Тебе нечего стесняться, если я прав, — Тобирама словно невзначай проводит по чужому колену ладонью, на миг задерживаясь на нем дольше приличного. Поднимает глаза к напряженному парню, — Или может… тебя больше интересуют мужчины? Лицо Кагами приобретает цвет меха, служащего Тобираме накидкой на плечи, и мужчина холодно улыбается, убирая руку и присаживаясь рядом с ним. Учиха не решается отстраниться далеко, однако слегка отсаживается в сторону, плотно сводя коленки и полуоборачиваясь к Сенджу, чтобы ненароком не пропустить что-то еще. Тревожный звоночек. Тобирама, при всей своей блестящей броне, чувствует, что может проиграть. Опять. И снова Учихе. — Нет. Я не… не такой, — неуверенно говорит шиноби, не решаясь посмотреть в ответ. Плохо. Сенджу ожидал большей покорности, а он буквально чувствует: отступи, и рыба ускользнет из сети. — Хорошо, я тебе верю, — равнодушно успокаивает его Второй, пока держа руки при себе. Мало ли. Сейчас нужно быть достаточно деликатным, ибо если его авторитета не хватит… — Прости за такую бестактность, Кагами. Просто хочу знать, что у тебя все в порядке. Этот разговор не значит ничего. По большей части роль играют домыслы, и Сенджу идеально читает их у этого юного создания в голове. Ученик удивленно смотрит на него, едва не краснея от смущения. — Хотите знать… — в его тоне есть что-то мрачное. Они не близки. Кагами ровно там же, где стоит Данзо или Кохару. Тобирама почти напряжен, хотя и продолжает свою игру. Если идти, то до конца, даже не смотря на то, что болтливость мальца может стоить ему всего. Проклятый Изуна. Словно за подобные поступки берется его рука, а Сенджу в такие моменты становится лишь безвольной марионеткой, покорно исполняющую чужую роль. — Я беспокоюсь о тебе, — почти заботливый тон, Тобирама осторожно касается его щеки, нежно проводя по ней пальцами, — Вряд ли ты знаешь это, но ты все-таки мой любимый ученик… — Это… неожиданно… — изумленно замирает Учиха. Любимый ученик из уродского клана. Конечно, он обо всем догадался. Понял, к чему все эти мимолетные касания и слова, а значит, они пришли к решающей черте. Тобирама прикрыл глаза, проведя по скуле юноши большим пальцем. Медленно наклонился к не шевелящемуся парню, почти накрыв его пухлые губы своими. От Кагами пахнет чем-то сугубо природным. Травой, дождем. Даже древесиной, но, возможно, это лишь оттого, что минутой назад малец зарылся лицом в траву, когда не сумел увернуться от техники летящего бога грома. — Постойте! — тихий шепот отдается дыханием на губах. Тобирама досадливо морщится, когда Учиха отворачивает голову, не давая попробовать его губы на вкус. Кагами глядит на него смущенно и встревоженно. Так смотрят на хищников, выходящих из леса. Если он не голоден — пройдет мимо, а если нет… — Я… Простите, Хокаге-сама, это правда неожиданно… Этот лепет легко понять, даже без прямого: «Иди к черту, уродливый Сенджу!» Плохо дело. Стоит думать над планом отступления, если только Второй не хочет, чтобы эта история имела риск всплыть. Но это на случай, если у него все же не хватит духу принудить Кагами силой. — Неожиданно? Ты не рад? — не те слова. Он выбивается из плана. О, ради всего святого, Сенджу и правда хватило ума взять напуганного подростка за плечи? Прошу, ему ведь не восемнадцать давно, — Я не принуждаю тебя ни к чему. Ты знаешь кто я, и знаешь, чего я стою. Тебе нечего бояться. — Пожалуйста, остановитесь... — Кагами совсем не такой, как сейчас, но у Второго тяжелый авторитет, и против него идти опасно. Наверное поэтому мужчину еще не послали к черту и не врезали по лицу, но они явно к этому близки, потому что Учиха снова отворачивается, когда шиноби едва касается губами его белоснежной шеи. Проклятье. Изуна. Все до ужаса нелепо, потому что образ Тобирамы, старательно собранный по крупицам, снова с треском рушится прямо на глазах у члена клана Учиха. Он видел его настоящее, совсем не холодное и паршиво социализированное «Я». Видел и ужаснулся, а теперь может рассказать об увиденном другим. Только не это, Сенджу не может позволить подобному быть узнанным еще кем-либо, ведь оно до смеха нелепо. Мальчишку нужно убить — первая мысль. Или заставить молчать — вторая. — Кагами... успокойся. — Хватит! Ненависть к Учихам не мешает Второму Хокаге трахать одного из них. Очаровательно, не правда ли? Он, оказывается, лицемер не только в политике. Мужчина было открывает рот, чтобы привести второй план в жизнь, но Кагами опережает его. — Простите меня… Я… соврал. Я правда влюблен в… одного человека, — краснеет, смущенно опуская взгляд в пол, сводит колени так, будто бы Тобирама какой-то извращенец, который спит и видит, как бы раздвинуть ему ноги. Мерзко. От них обоих. — Ничего… Я понимаю, — спокойно отвечает мужчина, отстраняясь тоже. Он не скажет имени. Вообще не будет искренен, потому что воспринял намеки Хокаге как что-то агрессивное, и это неудивительно. Они в слишком не равных положениях, чтобы не опасаться той власти, которая есть в руках высшего. Учитель и ученик. Мужчина и мальчик. Лидер деревни и шиноби. Ни о каком партнерстве не могло быть и речи, Тобираме просто нужен был маленький трофей, и он не видит в этом желании ничего отвратительного, а если кто-то из его ровесников считает иначе, втайне заглядываясь на молоденьких куноичи, пусть не лжет сам себе. Большая любовь — это просто красивая обертка чужого желания обладать если не своей буйно цветущей молодостью, которая давно минула, то хотя бы чужой. Верно. Обладать. Никакого равенства, лишь контроль, потому что нет ничего проще для взрослого, чем контролировать подростка, подстраивая его под себя. Забивая голову своими взглядами, желаниями. И получая лишь зависимость, потому что даже в отношениях ни один взрослый мужчина не станет воспринимать кого-то настолько младшего всерьез. — Я… — Можешь идти, Кагами, — спокойно отвечает на его не произнесенный вопрос Сенджу, а затем едва заметно улыбается, давая понять, что все хорошо, — Надеюсь, ты найдешь в себе силы признаться той девушке в своих чувствах. А еще надеюсь, что ты не проболтаешься. Надеждой сыт не будешь, но в его прагматичном мозгу давно созрел план, позаимствованный из политических игрищ, и если все пройдет хорошо — он сработает даже лучше, чем мужчина ожидает. — Спасибо. Кагами не смотрит на него. Только встает, едва ли не на трясущихся ногах, и, кивнув, спешит уйти. Несчастный мальчик. Должно быть, считает все произошедшее домогательством. Больше не сможет ему доверять. Или нет? Торопливый побег вызывает почти добрую улыбку, потому что ни Кагами, ни Учихам некуда бежать. Давно уже нет. Глупый Учиха не знает, с кем связался, если думает, что его мудрый учитель легко примет настолько унизительный отказ, но все еще впереди. Для начала ему нужно подготовить почву. Иммунитет для себя. Остальное всплывет само. Не стоило тогда быть таким грубым. Это было почти по-животному, и возможно посему произошло настолько жалко и глупо. Ну… Справедливости ради, для мира древних шиноби паршивая социализация тогдашних детишек была не на самом лучшем уровне. Это сейчас имеется целый моральный свод правил о том, где хорошо, а где плохо. Где ухаживания, а где домогательства, а тогда урок для детворы был всего один: врагов клана нужно истреблять. Другие области воспитания — вторичны, а посему для восемнадцатилетнего Тобирамы, схватившего на той самой реке свой объект воздыхания и сдавившего пальцами ему челюсть, дабы тот открыл рот, было в порядке вещей пытаться забрать столь желанное силой. Дико, но он правда не хотел ничего такого. Только поцелуй, получившийся болезненным и некомфортным для обоих. Первые поцелуи не должны быть такими, очевидно. Ты должен чувствовать эйфорию, терять почву под ногами и думать, как же тебе хорошо, но Тобирама, смиряющий сдавленно мычащего ему в губы парня, думал лишь о том, как бы удержать пальцы на его челюсти, чтобы эта маленькая дрянь не откусила ему язык, пока он настолько нагло толкается ему в рот. Для них обоих это было вечностью, хотя на деле — наверное, минута или две, после которых Изуна таки смог вырваться из вцепившихся в него рук и отпихнул от себя Сенджу. Буравил его своим шаринганом, тяжело дыша и слегка опустив голову. Тобирама со странным удовольствием заметил, как с его уголка губ стекает ниточка слюны, которую юноша ожесточенно вытирает длинным темным рукавом традиционных для клана Учиха одежд. — Погано целуешься, уродливый Сенджу, — буквально выплевывает Изуна, а затем опять скрывается из виду, на этот раз не позволяя себя поймать. И все же не использовал шаринган. Не убил и не отомстил. Тобирама считал, что это слабый, но намек на взаимность, сочащуюся через их неприязнь, но Учиха больше не появился на той реке, на которую приходил, точно зная, кого там встретит. Значит, перебор. Тобирама повел себя дико, напугав своего мальчика, и в следующий раз они встретились лишь в тот день, когда Изуна пал от руки будущего Второго Хокаге Листа.

Течение

Тобирама был убедителен в своем образе мудрого, сурового военного, говорящего только прямо и по существу, но все же решил не рисковать, начав со слабого звена. Пропаганда — дело не слишком рисковое, по сравнению с более конкретными действиями, но когда речь заходит о живых людях, стоит взвесить все, что скажешь, тщательно, иначе в противном случае рискуешь обратить в первую очередь свои силы против себя самого. Сенджу мог бы пойти более трудным путем, проверить себя, но предпочел простой. — Данзо, могу ли я спросить тебя о кое-чем? Между нами, — он специально выделил последние слова, потому что точно знает, что на Шимуру они подействуют как кость на старого пса. Только между нами, Данзо. Потому что ты особенный. Потому что твой авторитет доверяет лишь тебе. Ты должно быть на седьмом небе от счастья, хах? — Конечно, Хокаге-сама, — парень смотрит на него с искренним интересом, обернувшись, когда тот незаметно подсаживается рядом. Вдалеке Кагами бросает кунаи, пока остальные тренируются в спаринге. Тобирама невольно пересекается взглядом с Учихой, и тот тут же отворачивается. Понятно. Считает его ненормальным. Учителем-извращенцем, не иначе, а значит мальчишка таки должен быть наказан, пока не додумался открыть рот. Сегодня и так был напряженный день, потому что Тобирама все время отвлекался на чужие лица, тщательно ища там что-то, что показало бы — Кагами не смог держать язык за зубами. Это было бы неудивительно. До меня домогался Второй Хокаге. Но пока все тихо. А значит, время есть. Тобирама смиряет Данзо долгим взглядом и тяжело вздыхает. «Кагами говорил тебе о том, что случилось вчера?» — Ты не замечал за Кагами чего-то странного? — он пытался подойти издалека, но это ведь Данзо. Он не заметит подвоха, потому что в принципе не способен представить своего бога в плохом свете, — Возможно, он говорил что-то тебе или кому-то из группы эскорта? Данзо удивленно вскинул брови, задумчиво проведя пальцами по шраму на подбородке. — При всем уважении, Тобирама-сама, он — Учиха. Для него нормально говорить что-то странное, но… Вчера он вел себя как обычно, разве что был более… — сердце мужчины замерло на этом моменте, но Шимура продолжил все в обычном тоне, — дерганым. — Ясно, — вздохнул Сенджу, потерев переносицу в вымученном, усталом жесте. Данзо посмотрел на него с сочувствием. — Что-то случилось, Хокаге-сама? Он, — кивок на метнувшего кунай юношу, — Доставляет проблемы? Тобирама ответил не сразу, наблюдая за красивым изгибом мальчишеской фигуры, когда Кагами метнул и второе оружие, попав точно в цель. Способный мальчик, хотя взгляд опытного шиноби легко может усмотреть и ненадежную стойку, и легкую дрожь в руках. Несобран. Причина ясна. — Нет. Не совсем так. — Пожалуйста, расскажите мне, если вас это гложет. Тобирама не смотрит на Данзо, наблюдая за Учихой и с интересом раздумывая, что ему достался любопытный экземпляр. Учихи дорожат своей автономностью и кланом. Воля огня им претит, потому что они не из тех, кто ставит чужие интересы выше своих, а значит, в деревне им не место. Но Кагами другой. Он предан Конохе. Предан ему. Его проклятие ненависти умерло в зародыше, даже при получении шарингана, а еще он, похоже, превосходно хранит даже самые некомфортные тайны. Как много плюсов, а минус скоро отпадет сам собой, когда Тобирама посмотрит на Данзо, с тревогой произнеся: «Учихам нельзя верить. Они — враги Конохи, разрушающие ее изнутри. Кагами — Учиха. Он здесь чужой. Он — враг.» Конечно, он сформировал эти мысли в более незаметную обертку. — Думаю, ты не осудишь меня за такие мысли, Данзо. Я даже уверен, ты понимаешь мои опасения, как никто другой. Кагами — хороший шиноби, но он Учиха… а они… бывают нестабильны в некоторых вещах, — Сенджу выждал паузу, чтобы продолжить, — Мне кажется, после нашего боя он стал вести себя странно. Это незаметно на первый взгляд, но… Данзо сделал собственные выводы. Тобираме не пришлось стараться. О, он подтолкнул его к хорошим суждениям. Зависть. Обида. Одна лишь искра, и... проклятие ненависти снова пробудилось. Ненависти к учителю. Данзо понизил голос, хмуро глядя мужчине в глаза. — Думаете это… проклятие ненависти? — сразу к делу, ему нравится. — Я не могу быть уверен. Я… честно говоря, мне не хочется утверждать что-то насчет Кагами так рано, но… «Если он расскажет тебе что-то абсолютно сумасбродное. Что-то нереальное, например о том, как к нему лез с грязными ужимками Второй Хокаге Листа, ты не должен верить. И ты не поверишь.» — Он говорил вчера странные вещи. Не знаю, с чем это связано, но, думаю, если он захочет рассказать их тебе — ты сразу поймешь, что я имел в виду, — Тобирама говорит настолько отстраненно, насколько может, но и этого может быть недостаточно, если он хочет, чтобы Данзо стал его голосом лжи, — Кагами бывает… может… Кривить душой. Возникло молчание. Данзо неприязненно посмотрел на парня вдалеке и вздохнул, прикрыв глаза. — Что ж, Кагами, на самом деле, всегда казался мне… Знаете, в тихом омуте… — Шимура не знал, как сформулировать свои мысли, посему просто улыбнулся мужчине, — Я думаю, мне хватит ума отличить его ложь от правды, если речь идет об этом. Какая умница. — Я знаю, Данзо. Возможно ты не замечал этого за собой, но мы очень похожи. Больше, чем ты думаешь, — Тобирама положил руку ему на плечо, точно осознавая, что от этого сердце мальца пропустит пару ударов, — Я знаю, что могу тебе доверять… и знаю… «Что ты сможешь внушить мои мысли и другим.» — Что ты достаточно проницателен, чтобы дать понять, где правда, а где ложь и остальным, — улыбнулся Тобирама в ответ. Данзо смутился, отведя взгляд в сторону, когда мужчина таки убрал руку с его плеча. — Конечно, Хокаге-сама… Оба посмотрели на метнувшего кунай Кагами, который неудачно оступился, едва не свалившись с ног при броске. Отвлекся. Значит, наблюдал за ними. Тобирама холодно улыбнулся, когда кунай врезался в дерево и отлетел. Позорный промах новичка. Значит, не все в этом мире можно решить шаринганом. Не прошло и пяти дней, как Кагами остро почувствовал себя чужим в своей же группе, когда мило беседующие сокомандники тревожно замолкли, все как один, обернувшись к стоявшему Учихе. Тобирама с интересом оторвался от свитка, глядя на то, как юноша ежится от чужих подозрительных взглядов, не находя себе места там, где раньше был своим. Кохару и Хомура легко подхватили клевету Данзо, а Торифу был достаточно бесхребетен, чтобы банально пойти следом за толпой, молча избегая Кагами, словно он прокаженный. Хирузен — не так прост, проблема, но потому Тобирама и отправил его на одиночные простые миссии, дабы он не портил прелестную картину полной изоляции, ведь Кагами действительно стал чудовищно одинок за всего пару дней. Подумать только, в своем клане он чужой, потому что разделил Волю Огня с другими шиноби деревни, да еще и ошивается рядом с тем, кто презирает их всей душой, в своей команде — так же, ведь он все равно пресловутый Учиха, и только мудрый, но строгий учитель может скрасить ему существование, не так ли? Данзо сработал хорошо. — Что происходит? — твердо спросил парень сокомандников, но никто не дал ответа, потому что в подобном обществе, как в политике — прямые вопросы только ухудшают положение, а оно сейчас у парня шаткое. Глупый мальчик. Разговоры на чистоту не существуют в деревне, созданной его руками, и надо бы тебе быть похитрее, раз уж называешься Учихой. А пока ответ однозначен в устах хмурой, как непогода, Кохару: — Сплетник. Случайное стечение обстоятельств, или Тобирама снова оказался хорошим стратегом? Скорее всего первое, потому что мужчина не стал бы заниматься таким мелким ребячеством, но раз уж Кагами сам так быстро пришел к нему в руки, то почему бы не воспользоваться этим? Изнурительная тренировка, нужда в холодном душе, и они лишь вдвоем, хотя парню стоило бы поостеречься с прошлого раза. Но изоляция и презрение своих же делает память на удивление короткой и вынуждает искать любви хоть в ком-то. И если это не девушка, ставшая тайным воздыханием, то хотя бы учитель, который всегда рядом. Тобирама уверен. Кагами успел к нему привязаться, посему и стоит в нерешительности среди горячего пара с румянцем на лице, стараясь не смотреть на мужчину, хотя они и не полностью обнажены. На талии Учихи повязано полотенце, скрывая самое интимное, но остальное можно пожирать глазами хоть до бесконечности. Циничный взгляд плавно перемещается по видным мышцам, сильной и одновременно изящной фигуре, и Сенджу отмечает, что его ученик вполне неплох на первый взгляд. — Прошу прощения, Тобирама-сама. Мы могли бы поговорить? — тихо обратился он к учителю, и, дождавшись кивка, осторожно опустился рядом, тем не менее сохраняя безопасное расстояние. Тобираме тоже было, что показать, но его мокрое, горячее от пара тело не было удостоено чужим вниманием, оттого все же пришлось сделать вывод: Кагами не врал о девушке. Только что это меняет? Тобирама не ищет равенства. — Я слушаю, — они явно стали ближе, если вспоминать их первую встречу, когда парень едва не дрожал от страха, а Тобирама виделся холодным и жестким диктатором, не подпускающим к себе слишком близко. Что ж, пришло время узнать его с еще одной стороны. «Почему от меня все отвернулись? Связано ли это с тем, что произошло между нами?» Но горький опыт научил Кагами, что прямые вопросы — моветон, посему он говорит совсем иное: — Мне кажется, мне не место в группе эскорта, — тихо сообщает парень, вперив взгляд в плиточный пол. Тобирама невольно заглядывается на его тонкую шею. Кадык слегка подрагивает при каждом слове, — Я ощущаю себя здесь чужим. Слишком, даже для Сенджу. Так ведь было не всегда, ему неинтересна личность того, кто разрушил его жизнь? — Кагами. Я не знаю, что у вас там произошло, но… — рука замирает вовремя, не коснувшись чужого лица, дабы убрать с щеки густую черную прядь волос и заправить ее за ухо. Слишком однозначный жест, — Люди не разрывают общение без причины. У вас случился конфликт? Возможно, ты настроил остальных против себя каким-то образом? «Ты ведь молчал, Кагами? Молчал?» — Нет. Я не делал и не говорил ничего такого, чтобы вызвать их гнев. Такое ощущение…словно кто-то просто… натравил их на меня, — его голос стал совсем тихим. Сенджу сочувственно покачал головой, — Я словно приведение, понимаете? Не сочтите, что я жалуюсь, просто это может навредить командной работе и повлиять на слаженность нашего боя. И в критичный момент... Сами знаете. — Я и не думал, что проблема настолько острая, — приторный задумчивый тон, мужчина таки положил руку на плечо юноши, и тот вздрогнул, когда горячие капли с его ладони потекли по плечу и груди, — Почему ты не сказал раньше? Кагами не ответил. Сенджу тяжело вздохнул. — Травля в моей команде не имеет права на существование. Если все так, как мне видится, этот вопрос нужно решить немедленно. Я позабочусь об этом. Тебе не о чем волноваться. Кивок. Кагами обнимает себя руками, и Сенджу вновь думает, что он чертовски привлекателен для Учихи. И так похож на Изуну. Молчание прерывается лишь журчанием воды. Юноша бросает на учителя взгляды, словно не решаясь что-то сказать, но в конце концов сдается: — Тобирама-сенсей… — Да, Кагами? «Сенсей»? Не «сама»? Как удивительно. «То, что произошло тогда. Оно правда было о любви?» — Я все еще ваш любимый ученик? — аккуратный вопрос вместо истинных мыслей. Мужчина улыбается, чувствуя вкус непозволительно быстрой победы. Надо же. Это выглядело сложнее, чем оказалось на поверку. — Не сомневайся в этом. Кагами очаровательно жмурит глаза, прижимаясь щекой к мокрой стене тренировочной душевой, и в возбуждении шаря руками по белой плитке, словно не находя опоры. Возможно и так, но раз уж не жалуется на неудобство, то и облегчать ему жизнь ни к чему, хотя Тобирама, толкающийся в юное тело перед собой, уверен, что ему не слишком комфортно именно в такой позе. Он сильно прогнул корпус, сотрясаясь в медленных сладких судорогах, и едва ли в таком положении возможно находиться слишком долго, не говоря уже о том, что даже если не заболит спина — банально затекут колени от длительного стояния на влажном полу. Но Кагами терпит. Не говорит ни слова, закрыв глаза, дабы мужчина без особого стыда мог рассмотреть его профиль покрасневшего влажного лица, даже сквозь плотно стоявший пар. Из его красивого рта вылетают лишь стоны, заставляя думать, что этот Учиха не такой уж и невинный, раз получает удовольствие в первый же свой раз, однако Второй все же уверен в том, что юноша — девственник. Может, притворяется для него? Если так, то Кагами очень недурно играет, закусывая губу, когда мужчина входит в него слишком глубоко. — Тобирама… — его прелестный голос скачет сразу на несколько октав, словно от волнительной дрожи. Мужчина издает тихий смешок, наклоняясь к любовнику, чтобы поцеловать его голое плечо. Пальцы сжимают чужие бедра сильнее, наверняка останутся синяки, которые придется стыдливо прятать от родных, если у этого юного дарования они вообще имеются. Горячая вода стекает по их обнаженным телам, капли звонко стучат по белой плитке, скрываемые протяженными стонами Кагами и шумным дыханием его учителя, намекающим на скорую развязку. Тобирама чувствует, как кровь приливает к мозгу, лихорадочно накрывает ладонью живот юноши, слегка надавливая, вызывая тем самым новый тихий стон. Прижимается к нему плотнее, целуя заднюю сторону шеи, опускаясь к лопаткам, в каком-то немом неистовстве желая сделать приятно. Слишком громкий стон, если их услышат… Но ведь их тренировка стала последней в этот день, никто не должен явиться… Кагами бессильно обмякает под ним, но Тобираме нужна еще пара лишних секунд, а значит даже в этом отношении мальчику придется немного потерпеть, но ведь он привык, будучи членом клана Учиха? Интересно, можно ли считать, что Второй Хокаге отымел этот чертов клан, заставив стонать под собой, как последнюю деревенскую шлюху, или это будет слишком прозаично? Сенджу хочется смеяться от того, что подобные циничные мысли посещают его даже на пике наслаждения. После всего. Он наконец нашел способ сбросить напряжение. Кагами равнодушно вытирается полотенцем, уже не стесняясь своей наготы, да и с чего бы? Учитель видел его в самых постыдных местах и самом унизительном положении для мужчины, скрываться имеет такой же смысл, как махать оружием после поражения. Тобирама набрасывает на себя синее кимоно, украдкой наблюдая за парнем, но тот не произносит ни слова, стыдливо пряча глаза. Наверняка у него есть вопросы. Сенджу даже знает, что именно он хочет спросить. «Меня только что трахнул Второй Хокаге Листа?» Да, его поступок можно трактовать по-разному, но он все еще однозначен и все еще нуждается в сокрытии, потому что мысль о том, что он завел себе любовника из клана Учиха младше мужчины на стабильный десяток лет, вызывает праведное возмущение даже у него самого. И снова этот эгоизм. Так не поступают расчетливые лидеры и умные стратеги, потому то последнее, что стоит делать, будучи на политической арене — заводить себе грязные тайны, на которых можно сыграть в случае раскрытия, но Сенджу слишком устал исполнять роль идеального механизма. Слабости иметь позволительно. Он все еще человек, они и у него есть, в чем проблема иметь их в ком-то другом? Тобирама подходит к Кагами, чтобы ненавязчиво поцеловать его в уголок рта, зарывшись пальцами в мягкие густые волосы, и это помогает мальцу хоть немного, но утешится, отчего он неуверенно кладет свои руки на широкие плечи Сенджу, слегка подрагивая после произошедшего. Им не попользовались, чтобы выбросить. — Мы с вами… — Да. Если об их связи узнают — это станет крахом Второго как Хокаге, но оттого и интереснее играть в их маленькую игру, верно?

Бурная река

Кагами был удивителен в своей трогательной преданности, затмившей даже любовь к собственному паршивому клану. Он подвергался нападкам со стороны соклановцев, но по большей части на его отторжение собственной природы повлияли слова Второго. Учиха — зло, несомненно. Ты тоже Учиха, Кагами. Но ты ведь не такой, как они? И ты будешь из кожи вон лезть, чтобы доказать мне это. Их отношения длятся достаточно, чтобы установить определенный свод рамок и правил, когда-то бывших некомфортными непредсказуемыми пятнами. Существует ли та пропасть меж ними, отделяющая Хокаге и Учиху? Несомненно. Учителя и ученика? Естественно. Кагами сам понимает свое низкое положение, но ему придется смирится с тем, что ни их тайная связь, ни частые встречи, быстро перерастающие в пошлые стоны, не ставят его в один ряд со Вторым. Они вообще никак не влияют на Учиху, если уж на то пошло. Их отношения вне постели такие же, как и были. Никаких поблажек, потому что подобное унижает и так чувствующего себя шатко Тобираму. А что еще? Подарит Кагами резиденцию на краю Конохи, просто потому, что юнец позволяет вдавливать себя в мокрые от пота простыни? Сущий бред, и его ученик прекрасно это понимает, послушно изображая равнодушие, когда Тобирама едва касается его лопаток на тренировке, прямо на глазах у Данзо и Хирузена, чтобы помочь со стойкой. Кагами знает свою роль, даже в те минуты, когда они остаются наедине, хотя и пришлось отучивать его бросаться на мужчину при каждом подобном мгновении. Терпение. Их настоящие «Я» открываются только ночью, за закрытыми дверями, и исчезают сразу, как Кагами, торопливо одевшись, покидает его комнату вместе с предрассветными сумерками. Но Кагами совсем еще молодой. В нём горит огонь крови Учиха, который периодически вырывается наружу, угрожая сжечь их карточный домик дотла. — Вы такой красивый… — глаза Данзо в шоке расширяются, когда смысл сказанного доходит до него, и Тобирама заметно мрачнеет, отпуская чужую руку, которую секунду назад заматывал бинтами. Кагами теряется под чужим строгим взглядом, понимая, что сказал лишнего, но произнесенного не воротишь. Тобирама помнит, что что-то похожее он томно шептал, глядя на мужчину слезящимися, прикрытыми глазами, когда тот, закинув обе его ноги себе на плечо, входил в парня мучительно медленно, нарочно оттягивая момент разрядки. Кагами запрокинул голову, ловя ставший жарким воздух приоткрытым ртом. Сенджу видел, как сиял его шаринган в тот момент, а значит Учиха мог рассмотреть его лицо, не прикрытое протектором и не исполосованное красными линиями, во всех подробностях. — Ты… такой красивый, — с трудом выдохнул юноша, улыбнувшись в тихом блаженстве. Даже на «ты». Мужчина ничего не сказал, словно бы этого комплимента и не было, а малец просто издал очередной слишком громкий стон. Для Тобирамы подобные слова были пустым звуком. Уродливый Сенджу. Его мальчик считал, что Тобирама отвратителен, а его мнение навсегда останется единственным верным для мужчины, пройди хоть тысяча лет со смерти Изуны. Сенджу уродлив. Не такой, как его брат, и даже если вся деревня в голос начнет петь песни, как прекрасен их Хокаге, и как его красота затмевает мир — Второй останется при своем мнении. Почему твои волосы белые? Ты старый? Тобирама морщится, словно от противного комариного писка, глядя на парня с молчаливым осуждением. Данзо бросает похожий взгляд, но к нему прибавляется еще что-то более живое, зловещее. Ревность. — Кагами, в следующий раз подобные комментарии оставляй при себе, — холодно говорит ему Тобирама, и Учиха опускает глаза в пол, едва не заливаясь стыдливым румянцем, — Мы на тренировке, а не на улице красных фонарей. Унизительная холодность. Кагами это задевает настолько сильно, что весь оставшийся день он усиленно хмур и небрежен, даже когда Сенджу снова приглашает его к себе. Тобирама не хотел его обидеть. Только усыпить чужую бдительность, но кто знал, что бедный Учиха именно так и ощущал себя в их отношениях. Шлюхой. Нет, хуже. Игрушкой, которой время от времени пользуются, а потом ставят на полку. Но даже на этом его унижение не заканчивается. Сенджу входит в него сзади, натягивая одной рукой волосы, заставляя шипеть от боли и одновременно удовольствия. Шепчет на ухо какую-то постыдную ругань. — Маленькая грязная сука… Учиховская дрянь… — горячее дыхание опаляет щеку, когда мужчина прижимается к влажной горячей спине. Кагами просил его не прибегать к такому. Он не любит боль. Не любит, когда его унижают в самом незащищенном положении, но Тобираме всегда удается провернуть это снова и снова, убеждая парня, что он просто «забывается» в пылу страсти, а в постели Учиха не смеет его останавливать, потому что они все еще неравны. Кагами это знает. Их отношения — не те, в которых можно обсудить с партнером потребности, желания и проблемы. Они не делятся чувствами. Они вообще не партнеры, а посему Кагами боится его. Боится обсуждать с ним что-то настолько личное, боится говорить при мужчине некоторые вещи и не чувствует, что может доверять. Удобно. Их запретная любовь неплохо разбавляет будни, спасая от экзистенциального кризиса, к тому же теперь образ почившего Изуны постепенно стирается в качестве незримого второго в его жизни. Вместо этого Тобирама видит его в Кагами. Однако напряжение с каждым днем лишь усиливается, и от него не спасают даже их совместные ночи. Глупо думать, что настолько влиятельная фигура сможет скрыть подобный грязный секрет, но отступать уже некуда. Сенджу уже привязался к мальчишке, чтобы просто выбросить его как ненужный мусор. Какая ирония. Чуть позже это захочет сделать сам Учиха, правда под другим предлогом. Как ни странно сам юноша волнуется по поводу возможного раскрытия, напряженно ища в лицах сокомандников тень догадки. Представляют ли они себе, что их учитель и друг вытворяют за чужими спинами, или не способны даже посметь о таком помыслить? Сенджу считает, что у него все под контролем и убеждает в этом Кагами, но ровно до переломного момента их отношений, когда возникшее напряжение уже льет через край, и подросший юнец уже не так охотно покупается на внушение. Однажды их застает Данзо, и Тобирама все еще не уверен, что конкретно этот ушлый мальчишка видел, потому что его реакция, в виду наивной влюбленности, могла быть взрывной даже от малейшей искры, проскальзывающей меж учителем и ненавидимым им Учихой, а они дали вполне весомый повод для ярости, когда Кагами снова забылся, а Тобирама позволил себе эту вольность в виде почти скромного поцелуя. Их не должны были видеть. Но увидели, и Данзо, со всей присущей ему ненавистью, никак не мог поверить своим глазам. — …Я …Я не понимаю, Тобирама-сама! — он резко махнул рукой в сторону застывшего в страхе Кагами, отшатнувшегося от мужчины настолько далеко, насколько возможно, — Вы говорили, что Учихам нельзя верить, что они — шайка помешанных на своих убеждениях идиотов, как вы можете… — Не делай поспешных выводов, не зная всей картины, — холодно одернул его мужчина, но Шимура не слушал, в ярости переводя взгляд, то на парня, то на учителя. — Я увидел достаточно! — Данзо, ты просто неправильно все понял. Я и Тобирама-сенсей… — попытался вмешаться Кагами, но был перебит. — Заткнись, черт тебя возьми, Учиха! Закрой свой рот! — Данзо распалялся, и заткнуть как раз таки требовалось его, — Как ты посмел… Ты хоть понимаешь, что натворил!? Ты осквернил наш идол. Наше полулегендарное божество. По-твоему, я желал этого знания? Знания о том, что главная фигура в моей жизни имеет настолько отвратительный грешок? Они сломали его. Разорвали юную веру напополам. Как трогательно. Данзо даже в ярости не находил в себе сил обвинить своего кумира в настолько мерзком, как бы его сердце ни трещало по швам сейчас. Проще списать всю вину на Учиху. Проще выставить его коварным соблазнителем без толики хорошего, очернить, чем признать, что его обожаемый Хокаге способен падать так низко. — Достаточно, Данзо. Ты разговариваешь со своим учителем и членом твоей команды. Какие мысли бы ни пришли тебе в голову, имей совесть не переходить на личности, — строго укорил его мужчина, подойдя ближе. Попытался положить руку на плечо, но Данзо дернулся от нее, как от удара. Мерзко. — Послушай… Ты не увидел ничего такого, из-за чего можно было разводить подобный шум… Данзо сжал зубы в бессильном гневе. Его глаза полыхали болью, обидой и разочарованием, и почему-то Сенджу был уверен, что это аукнется когда-нибудь не только ему, но и остальной деревне. Стоит решить проблему сейчас, но, как назло, нет такого пути, который не привел бы к тяжелым последствиям, а значит придется выбирать наименее проигрышный. — Почему… — его руки сжались в кулаки. Почему не я? — Вы говорили, что не доверяете Учихам. Не доверяете ему, — кивок в сторону Кагами, — Что мы с вами в этом похожи… И все это время вы… Он не смеет говорить вслух то, что они оба скрывают от своей совести. Не может. —…трахали его. — Как ты… — Трахали этот чертов мусор... — Данзо, — предостережение от юноши было проигнорировано. Данзо с вызовом заглянул в глаза мужчины. — Трахали гребаного Учиху, — прошипел он, уже не соображая, что и кому говорит. Глаза Тобирамы сузились в холодном гневе. Данзо вскрикнул, когда Сенджу влепил ему болезненную пощечину, но на ногах удержался, схватившись за щеку. Недостаточно. Тобирама врезал ему по колену, заставив завалиться на бок, и приставил к мальчишеской шее острие катаны. Данзо в страхе замер, глядя на Второго в немой панике. Кагами бросился к ним, но был остановлен, когда мужчина вскинул руку. — Кажется, ты забыл, с кем говоришь. Я все еще твой Хокаге, твой учитель и твой командир, и я не потерплю такого неуважения от мальчишки, — твердо произнес он, не отрывая взгляда от присмиревшего Шимуры, — Поэтому следи за словами, если не хочешь лишиться своего места в команде, Данзо. Я предупредил. Холодное лезвие убралось от шеи, и мужчина, бросив на Данзо уничижительный взгляд, демонстративно отвернулся, оставив того наедине со своей болью. — Кагами, — холодный приказ, маскирующий просьбу идти за ним, но его любовник неподвижен. — Сейчас... Я только... Одну секунду, Хокаге-сама. Тобирама едва заметно прищуривается от раздражения, когда его ослушиваются, но не произносит ни слова, молча удаляясь с поля тренировок. — Ты в порядке? — Не трогай меня! — Данзо отпихнул от себя руку, когда парень хотел помочь ему подняться, резко встав на ноги, и, перед тем как уйти, повернулся к Кагами, сквозь зубы прошипев, — Ублюдочный Учиха. Они все понимали, что последствия будут. Но понятия не имели, насколько далеко идущие, потому что мертвым наплевать на то, что происходит после. — Это должно прекратиться, — тихо сказал ему Кагами, и Тобирама едва не издал удрученный стон, потому что их постель — явно не то место, где стоит обсуждать подобные вещи, особенно, когда они только начинают. Для прелюдий важен настрой, а о нем не может быть и речи, если история с Данзо всплывет именно тогда, когда Сенджу медленно развязывает пояс чужого кимоно, оголяя белые юношеские плечи. — Не сейчас, — тихо произносит мужчина в ответ, подхватывая губами нежную кожу шеи, которую Учиха послушно подставляет, запрокинув голову. Но Кагами уже не тот юный шиноби, и Сенджу почти скучает по их неопределенности в отношениях, и тем дням, когда малец боялся лишний раз рот раскрыть, если его учитель снова заходил слишком далеко, вместо удовольствия доставляя лишь стыд и дискомфорт. Теперь иначе. Учиха осмелел, может предъявлять свои требования прямо в постели. Тобирама-сама, мне больно так. Тобирама-сама, слишком глубоко. Тобирама-сама, мне не нравится, когда вы зовете меня «грязной учиховской шлюхой». — Нам нужно поговорить об этом сейчас, — парень касается его щеки, вынуждая поднять глаза и обратить на него внимание. Тобирама морщится от настолько прямых слов, которые раньше не позволялись в его присутствии. Все-таки решил, будто бы его положение дает ему какие-то лишние права, но мужчине уже поздно пытаться убедить его в обратном. Тобирама холодно кивает, слегка отстраняясь, дабы их лица были на одном уровне. Кагами получше устраивается на коленях, тянется, чтобы накрыть свои голые плечи не снятым до конца кимоно, но потом все же решает оставить как есть. — Тебя все еще волнует Данзо? Я ведь сказал, он будет молчать, — Тобирама старается быть кратким, но уже с досадой понимает, что их беседа обещает затянуться, потому что желанное тело решило вдруг поговорить. Закрыть бы мальчишке рот рукой, дабы под видом близости банально заткнуть, но ведь Кагами не нравятся любые намеки на что-то такое мрачное, что хотя бы отдаленно напоминает насилие, и его желания приходится помнить и учитывать. Какая жалость, Учиха уже не шестнадцатилетний подросток, ничего не знающий о своих желаниях и табу. О, нет. Теперь он знает их лучше, чем кто-либо другой, а посему пора холодного изучения чужих возможностей, экспериментов и раскрытия давно прошла, оставив лишь будничность. Сенджу почти скучает по тому юнцу, которому явно не нравилось стоять на четвереньках и прогибать спину, но упорно молчащему об этом из страха показаться слишком наглым. Или занудным. — А если нет? Он был очень расстроен, когда застал нас. Нет… Он был в ярости. Неужели вы думаете, что ваша угроза его остановит? — прошептал Кагами. — Данзо молчит не из-за моей угрозы. Не только из-за нее. —…Он молчит, потому что прекрасно понимает, что никто ему не поверит, — спокойно продолжил Сенджу и, не удержавшись, таки наклонился к парню, чтобы провести языком по его острой ключице. Кагами издал протяжный вздох, но поспешил взять себя в руки, — Тебе нечего бояться. О нас не узнают. — Хокаге-сама, — тихий стон, потому что мужчина в свои поцелуях опустился ниже, его руки медленно скользили по чужой талии, — Пожалуйста… Он хочет сказать что-то еще, но не решается оттолкнуть. Тобирама прижимается к нему сильнее, снова ласкает шею, тем временем освобождая от остальной одежды. Пальцы проходят по спине, опускаются к пояснице, но тут Учиха снова рушит все, лишь открыв рот. — Это все должно прекратиться, пока вы не потеряли контроль, — эти слова заставляют остановится. Сенджу с мрачным интересом заглядывает в черные глаза, все еще позволяя своим рукам блуждать по чужому телу. — Что это значит? — Если наши… отношения всплывут, это… будет огромный скандал, я боюсь даже представить... — Кагами смотрит на него с тревогой, — Хокаге-сама, вы можете лишиться вашего титула. Тобирама усмехается, заметно мрачнея. Вот к чему малец ведет. Его не учили, что расставаться надо после секса, а не в то время, как тебя раздевают? — Ты волнуешься за мой титул даже больше, чем я, Кагами, — равнодушно произносит он, — Но если я просто уверю тебя в том, что у меня все под контролем, ты не успокоишься. — О чем вы… Прошу. Он же не настолько идиот. Политика учит быть проницательным. — В чем настоящая причина? Ты снова связался с той девушкой? Или я тебе просто надоел? Кагами бледнеет, отводит глаза. Тревожный звоночек. Сколько их уже собралось за время их длительных отношений? — Она видела синяк у меня на бедре. Ваш, — тихо ответил юноша, — Ее это напугало. Она думает… кто-то принуждает меня… делать это. Тобирама нахмурился. Кто бы мог подумать. Женщины всегда были проницательнее мужчин, когда речь заходила о ближних, верно? — Я слишком хорошо ее знаю, она не успокоится, пока не докопается до сути. Синяк на бедре. Да, он мог остаться, когда Сенджу удерживал его, забросив бледные ноги себе на плечи, для того чтобы почувствовать себя внутри мальца полностью. Но если она видела его. Значит… — Нам пора остановиться. Один тяжелый взгляд заставил мальчишку замолкнуть. — Ты правда этого хочешь? Хочешь уйти? — Да, Хокаге-сама. Мужчина хмыкнул, проведя по голому острому плечу горячей ладонью. Пальцы нежно прошлись по изгибу шеи. — Что ж, я не собираюсь держать тебя силой, однако… Советую хорошо подумать. Подумать не ради меня, а ради себя. — О чем вы? — парень напрягся под его руками, в особенности, когда шиноби слегка надавил ему на шею. О, нет. Конечно, он не собирается никого душить. Это не угроза. — Наша связь нужна в первую очередь тебе, Кагами. Не мне. Я — Второй Хокаге. При желании, мне не составит труда найти кого-то еще. Банально жениться, даже, — протянул мужчина, чувствуя, словно снова возвращается в прошлое. Так тебе. Изуна. — А ты — чужой в своем клане, чужой в деревне. Даже в своей команде, потому что, несмотря на мой приказ, они все еще относятся к тебе с недоверием. — Что вы… — Я просто волнуюсь о том, что будет с тобой после нашего… расставания, — Тобирама зарылся пальцами в его волосы. Нежно заправил черные пряди за ухо, — Ты ведь останешься совсем один. «У тебя кроме меня никого нет. И не будет.» Конечно его слова попали ровно в цель, потому что Кагами, даже будучи почти взрослым, все еще был очень зависим от своего учителя во всех смыслах этого слова. Тобираме ничего не стоило надавить именно на этот рычаг, потому что парень тут же растерял всю свою решимость, потупив взгляд, когда мужчина снова притянул его к себе, целуя в шею, и Учихе оставалось лишь обвить его руками, признавая поражение. — Мы обсудим это завтра. Подумай над моими словами. Но ему понятно все и без дополнительных разговоров. Конечно, мальчику страшно бросать все привычное, точно зная, что впереди лишь мир, в котором он никому не нужен. С Тобирамой бывает некомфортно, но с ним хотя бы «бывает», а гарантий, что у юноши снова появится кто-то настолько близкий — нет никаких. Понятный страх. Очевидный, особенно с печальным опытом, который мужчина взрастил в нем сам. Прелюдия длится недолго, они заняли ее болтовней ни о чем, а значит в этот раз Кагами придется потерпеть секс без возбуждения, но в этом лишь его вина, мог бы выбрать время и удачнее. Они почти не видят друг друга в голубой мгле холодной ночи. Луна скрылась за тучами, но, быть может, это и хорошо, потому что Учиха не замечает очевидного. — Повернись, — Второй точно знает, что юноше не нравится, когда в него входят сзади: он не может увидеть партнера и начинает заметно нервничать, чувствуя себя беспомощным. Занимайся они любовью только по его правилам — весь процесс происходил бы исключительно в миссионерской позе, но, благо, это та часть чужого личного пространства, которую Сенджу удалось забрать себе достаточно основательно, чтобы малец думал, что подобное — в порядке вещей. Границы бывает легко разрушить, если делать это быстро и желательно в нежном возрасте, а дальше они строятся сугубо по руке разрушившего, поэтому и сейчас на лице Кагами возникает лишь едва заметное отвращение, но не распространяется на слова, которые могли бы сформироваться в отказ. Его ученик лишь молча переворачивается на бок, послушно позволяя прижаться к своей спине. Пальцы впиваются в мягкую кожу, когда он вынуждает того приподнять ногу, и без прелюдий входит, проникая полностью. Учиха стонет скорее от боли, чем от удовольствия, вцепляется в скомканное одеяло неподалеку, судорожно сжимая и обнимая его, словно это еще один человек в их постели. Слишком жестоко, но Тобирама не может ничего поделать с собственной просачивающейся в его словах и поступках ненавистью к проклятому клану Учиха, даже в таком положении. Не может забыть. Сенджу старается быть осторожным, контролировать движения, даже позволяя юноше изогнуться так, чтобы невозможно было войти в него до конца, но даже подобная милость без подготовки ничего не значит, а думать об удовольствии Кагами уже поздно. Ничего, не в первый раз. Парень уже достаточно опытный, чтобы разогреть себя самостоятельно, а посему Тобирама только прикрывает глаза, вталкиваясь в юное тело с лишь ему удобной последовательностью. — Я… выбрал тебя, Кагами, — внушать что-то человеку, находящемуся в столь беззащитном положении, да еще и разрывающемуся одновременно от оргазма и боли — хороший ход, если хочешь действительно сыграть на чужих обострившихся чувствах. Сенджу целует его шею, шумно вдыхая запах кожи, когда парень издает еще один громкий стон, вжимаясь в скомканное одеяло всем телом, словно ища защиты от того, кто грубо обхватил его бедра и методично вталкивает в постель. — И ты не можешь просто проигнорировать это, — голос становится хриплым от возбуждения. Они почти у финиша. Тобирама не собирается говорить что-то вроде «ты —мой» или «ты принадлежишь мне». Это слишком банально, а играть надо на ином, — Пути назад нет. Он думал, мальчик усвоил его маленький грязный урок, находясь в столь постыдном положении. Но даже без учета их разговора, на него все еще давил авторитет любовника, его власть, и над ним, и над остальными, но кто бы мог подумать, что одна случайная смерть разрушит их карточный домик навсегда. Тобирама никогда не видел его таким. Кагами тяжело дышал, ожесточенно вытирая слезы, пока Анбу осторожно поднимали тело юной девушки из клана Учиха, дабы скрыть, унести вместе с секретом, что ей не повезло узнать. Выбросить в другом месте, подстроив все как самоубийство. Учиха наблюдал за всем этим стеклянными глазами, держа окровавленную катану в трясущихся руках, и Сенджу невольно задумывался над тем, чтобы сделать его своим Анбу. За столько лет он научился идеальной незаметности, бесчисленное количество раз покидая резиденцию Хокаге вместе с сумерками. Ее криков так никто и не услышал. — Мне жаль, что тебе пришлось это сделать, но она не оставила нам выбора, — Тобирама положил руку парню на плечо, но тот яростно стряхнул ее, буравя свои окровавленные руки ненавистным взглядом. Ничего. Пусть позлится. Они оба знают, что девчонка, действительно докопавшаяся до сути, не стала бы молчать, оттого и бросилась бежать, осознав увиденное своим шаринганом. Однако, в отличие от Учихи, Второй точно убежден, что ее желание показать деревне правду продиктовано не чужим вынужденным положением, а жаждой навредить, дав ее паршивому клану настолько опасную информацию. А там бы Кагами занялись вплотную. Учиха, запертые в своем маленьком квартале, подальше от нормальных людей, пойдут на все, чтобы сместить Тобираму с его поста. Очевидно, они этого хотят. Сенджу смотрит на парня сочувственно, хотя точно знает, что вертится на языке. «Это твоих рук дело. Твоих, потому что ты счел ее жизнь менее ценной, чем наша с тобой грязная тайна, способная разрушить все. Мои поздравления. Ты не Учиха больше, ты — шиноби Деревни Скрытого Листа.» — Ты поступил правильно. Я горжусь тобой, — Кагами смотрит на него с яростью в горящем шарингане. Тобирама отстранено замечает, что теперь малец стал еще более ценным объектом для исследования, потому что вместо человеческих зрачков в радужках вращается чернильного цвета спираль. — Я ведь предупреждал тебя… Если бы ты послушал, она бы была жива. Анбу безразличны к чужим разговорам. Они стремительно покидают поле битвы, забирая тело юной куноичи с собой, пока Тобирама холодно размышляет над тем, что чертовы Учиха никогда не купятся на официальную версию произошедшего. Но и на истинную — тоже. Теперь — нет. — Я знаю, Кагами. И признаю, что это целиком моя ошибка. Мне правда жаль, — на самом деле нет, но он просто хочет дать юнцу то, что он жаждет услышать, — Ты сможешь простить меня? Когда-нибудь? Кагами только мрачно качает головой в немом отрицании. Нет. Никогда. Он явно любил эту девушку. Быть может, даже спал с ней, хотя Тобирама никогда и не требовал от него супружеской верности. Учиха смотрит на мужчину, не отрывая взгляда. Раздумывает. Его глаза возвращаются к обычному состоянию. Заметил ли он вообще, какую силу получил? И стоит ли бить тревогу? — Ошибка… — невесело усмехается парень, не глядя на Сенджу, а затем просто молча разворачивается, чтобы уйти. — Кагами… — Тобирама хотел бы его остановить, но это не поступок Второго Хокаге. Он хотел бы схватить его за плечо и оправдаться, но и это не поступок Второго Хокаге. Хотел вскрыть все карты, сказать, что Учихе и его маленькому клану некуда идти, но это не поступок Второго, твою мать, Хокаге. Младшего брата Хаширамы Сенджу, создателя огромного количества техник и системы Листа. Прагматичного и холодного лидера, действующего лишь согласно логике. Это не он. — Если тебе что-то понадобится… — Мне не нужны подачки. — Это не подачки. Это мой долг. Кагами не отвечает, молча покидая его, и Тобирама тяжело вздыхает, поднимая глаза к небу, точно зная, что не увидит там победно ухмыляющегося Изуну. Тебя даже мой суррогат бросил, уродливый Сенджу. Пожалуй. Тобираме почти больно, но пока он ощущает лишь отголоски той боли, скрытой за тонной льда и мерзлой воды, называемой опустошением. На самом деле он понимал, что рано или поздно эту маленькую интрижку стоило окончить, но всегда думал, что Кагами опостылеет ему первым. Следовало быть более чутким в своих предпочтениях: политический консерватизм Тобирамы внезапно вылился и на более откровенные отношения. Но ведь это нечестно. Это абсолютно несправедливо, потому что он все еще, черт возьми, Второй Хокаге. — Кагами. «Вернись». Не обернулся. Не сбавил шага. Давно уже не его глупый мальчик на побегушках. Кто знал, что девчонка станет последней каплей, но ведь они все здесь шиноби. — Кагами! «Твой Хокаге приказывает тебе». Кагами останавливается. Какое-то время Сенджу напряженно сверлит взглядом его спину. «Просто останься со мной. Хотя бы ты». — Послушай... — но что можно было сказать? Остынь? Не драматизируй? Парень вдруг резко обернулся к нему с пылающем шаринганом в глазах. Ненавидит. — Я тебе не игрушка. Большего никто из них сказать и не мог в ту ночь. Тобираме остается лишь вариться в своих мыслях, возвращаться к этому моменту и думать о том, что он мог бы сказать и сделать, чтобы мальчишка не ушел. Он думает об этом снова и снова, сидя в кабинете и прожигая взглядом потолок. Нужно было заняться занудной документацией, весьма недвусмысленно вещающей о положении дел, но перед глазами мелькает лишь один образ, сменяемый совсем другим, и вскоре мужчина хватает покоившиеся на столе чернила и ожесточенно бросает в стену. Данзо едва не валится с ног, отшатнувшись от разбившейся баночки, со страхом смотрит на Второго, не решаясь начать говорить. С момента их неловкой сцены на троих прошло достаточно времени, чтобы юнец вернул свое самообладание при виде главного авторитета в его жизни, но Кагами так и остается безжалостно ненавидимым. Им все это на руку. — Они сделали, что я просил? — Сенджу тут же возвращает свою холодность, и Шимура молча кивает. — Да, Хокаге-сама. Война объявлена. Тобирама кивает, раздавая еще пару приказов для начала. Сформировать отряды, назначить чунинов капитанами в недавно созданные группы. Передел мира не будет легким, а Тобирама не даст Камню или паршивому Туману ни куска земель страны Огня, как бы жадно они ни тянули сюда руки. Война начата с холодной головой. Но станет облегчением.

Штиль

Критичность положения может оценить даже самый зеленый генин, а они давно не были детьми. Мужчина молча раздумывал над дальнейшими действиями, старательно абстрагируясь от чужой, витающей в воздухе паники, пока преданные ученики собрались подле него полукругом. Они все здесь обученные убийцы, стоило вести себя более хладнокровно, но несчастный Торифу оказался на поверку слабым духом. Ничего, скоро это может быть уже и не важным, потому что, Сенджу, закрыв глаза и в молчаливых расчетах водя пальцем по траве, расчерчивая возможное положение врагов, все больше понимал, в какой западне они все оказались. — Мы окружены. У противника… двадцать человек. Судя по манере слежки, они из Скрытого Облака. Он правда ожидал куда большей холодности, но ведь эта война для юнцов первая. Детство братьев Сенджу, утонувшее в крови и вечных боях, никогда не будет равным их скудным тренировкам. Учатся убивать, но называют маленьких детей, обученных с малых лет искусству войны и бьющихся бок о бок со своими родителями — дикостью. Их поколения не поймут друг друга. — …Нужно отсидеться и ждать подходящего момента для прорыва! — Нас семеро, включая вас, Второй. У нас нет шансов… — Хомура, не паникуй! Тобирама не слушает их, продолжая молча и сосредоточенно искать лазейки в чужой ловушке, но знакомый по бессонным ночам голос таки вынуждает открыть глаза в легком изумлении. — Это не поможет, Кохару. Один из нас должен отвлечь их, — Кагами хмуро осматривает всю группу, ловя на себе неприязненные взгляды, однако его мысль — первая, которую можно рассматривать всерьез. Значит мальчик таки научился у него чему-то, пока равнодушно расспрашивал о военных стратегиях Листа, сидя в спальне Хокаге и скучающе наблюдая за тем, как его любовник осторожно наносит красные линии себе на лицо. Нужен доброволец. Кагами не вызывается. Таки хочет жить, прекрасно осознавая, что, будучи приманкой, подпишет себе смертный приговор. Возникает длительное напряженное молчание, сменяющееся ожесточенным спором, когда трясущийся от страха Данзо просится добровольцем. Ничего героического. Просто снова слово против Хирузена, потому что соперничество давно стало их традицией, а вот усмехающийся юноша, точно знающий, что напросился на смерть, вызывает куда больше уважения. — Нет, Хирузен. Вы еще молоды, и вам предстоит оберегать деревню в будущем... Я буду приманкой. — Вы же Хокаге! В деревне нет никого сильнее вас, вы не можете… — Данзо едва не срывается с места, заслышав чужой вердикт. Его руки сжимаются и разжимаются в гневе. Черт, его буквально трясет в бессильной злобе, почти как тогда. В тот злополучный день. — Достаточно. Я сказал, я буду приманкой, — Кагами смотрит на мужчину с каким-то странным интересом, и Сенджу впервые не может понять, что же у него на уме. Что? Даже не удостоит хоть одним брошенным словом на прощание? И это после стольких лет? Но Тобирама не покажет, что это хоть мимолетом его обеспокоило. Он давно поставил себя как шиноби и Хокаге на первое место, самое незначительное в этом списке — живой человек. Напутствие произнесено. Тобирама поднимается на ноги, чтобы в последний раз взглянуть на учеников. — Прошу вас… Хокаге-сама, не нужно, — умоляет его Данзо, глядя на мужчину широко открытыми глазами, но Второй непреклонен. Ученики смотрят на него восхищенно, потому что Тобирама для них всегда был и будет прекрасным лидером, гениальным стратегом и идеальным шиноби, откинувшим чувства прочь ради блага более высшего, чем его эгоистичные мотивы, и лишь Кагами отводит взгляд. На его лице тоска и сожаление, потому что он знает, насколько этот карточный образ может быть непрочен, и именно ему не повезло стать свидетелем самых неприглядных сторон своего учителя. Побывать в чужой тени и увидеть в нем живого человека. Его. Тобираму Сенджу. Какая жалость. Второму бы хотелось утешить его лично, но он никогда не делает подачек. Даже Учихе. — Хирузен, защищай тех, кто верит в тебя и любит нашу деревню. Воспитай новое поколение, которому можно будет доверить ее будущее… «И пожертвуй ради этого всем хорошим, что в тебе было, потому что добрый глава деревни — это просто миф, которому не бывать, пока в людях еще существует что-то паршивое. Пока они не станут механизмами.» — С завтрашнего дня ты — Хокаге. Это абсолютно взвешенное решение, продиктованное многими мотивами. И ни один из них — не эмоция. Будь оно так — Второй выбрал бы Кагами, но юноша лишь вскидывает брови, заслышав последний вердикт. Он и не стремился к большему, а Тобирама бы не позволил. Учихам не место в политике, и это мнение сохраняется в нем до сих пор. — Второй… — но Тобирама не смотрит на Данзо, делая шаг в сторону положения врага. Оглядывается в последний раз на учеников и вновь замечает, что Кагами не смотрит на него. Не хочет даже в последний раз, как будто Сенджу остался в его памяти только темным пятном. Может быть, так и есть? Черт их разберет, этих Учих. «Очевидно, он ненавидит тебя. Боится и ненавидит, и пока ты жив — ты у него как бельмо на глазу. Мелкий ублюдок вздохнет с облегчением, когда ты героически погибнешь, потому что это будет значить, что и его клан, и он сам, наконец, смогут не опасаться жуткого диктатора, вечно стоявшего над душой своей чудовищной фигурой.» Тобирама отгоняет от себя эти мысли, скрываясь в листве, но когда он оказывается прямо в пылу боя, точно зная, что он станет для него последним — они снова возвращаются. «А если бы не нянчился с ним, было бы иначе. Сидел бы как собака у твоих ног и послушно умолял умереть вместо своего любимого Хокаге.» Тобирама кричит от боли, когда чье-то оружие пробивает его доспех и впивается в мягкую плоть живота. Отшатывается, но дерется из последних сил, стараясь выиграть своим ученикам время. Он все еще Второй Хокаге. Все еще шиноби Листа, и он погибнет ради них. И никто не узнает. Не разочаруется. «Потому что давать частичную свободу — такая же ошибка, как давать ее полностью. Хочешь подчинить, сделать только своим — забери ее всю. Жестко. Холодно. Так и надо поступать с Учихами, ибо если смягчишься, дашь им ощутить вкус свободы — они вырвутся и скорее предпочтут умереть, чем запереть себя в клетке снова.» Он забирает с собой почти всех, кто организовал засаду, перед тем, как среди покорёженных тел и воткнутых в землю орудий без сил свалиться на землю, запрокинув голову, дабы в последний раз углядеть звезды на небе. Рука безвольно расслабляется, выпустив кунай. По подбородку стекает бордовая кровь. Все кончено. Но он спас хоть кого-то. Разве это не идеальная смерть для шиноби? — Спас свою маленькую жертву твоего желания получить меня? — насмешливый голос над головой. Тобирама щурит помутневшие от боли глаза, видя перед собой свою первую влюбленность, насмешливо улыбающуюся в ответ. Тобирама стонет от боли, но не произносит ни слова. Славно. Изуна пришел проводить его в загробный мир, а большего не стоит и желать, — Мои поздравления. Ты почти идеально отыграл свою роль, никто и не понял, насколько же ты жалкий на самом деле, — улыбка парня становится шире, он кивает в сторону леса, — Никто… кроме него. Но мальчик ничего не расскажет. Ни слова. Ты хорошо его выдрессировал. — Это была просто… — Интрижка. Конечно, — глаза Изуны сияют в свете полной луны, когда он протягивает эти слова, — Можешь даже считать, что добровольная. — Она ничего не значит. — А что значит? — Изуна с интересом нагибается над ним, будто бы боясь прослушать ответ. Сенджу кашляет кровью, его взгляд расфокусируется. Совсем немного осталось. — Я не знаю… Я… Тобирама ничего не знает. Не знает, насколько глубоко отношения с Кагами зашли в его внутреннее «Я», став лакмусовой бумажкой одного единственного вопроса. Почему я не могу вечно быть Вторым Хокаге? Почему не могу быть механизмом? — Я... — Внезапно не так хорош, как можешь показаться, — Изуна смеется, садится на колени, нависая над бывшим врагом, — Ничего не поделать. Никто не идеален, даже бог шиноби. Даже ты. Однако, ты теперь понимаешь, что случилось с твоим… мальчиком? Мужчина не отвечает. Уже не может. — Он видел общую картину, уродливый Сенджу. Он, как и все, видел Второго Хокаге. А ты зачем-то дал ему взглянуть еще и на Тобираму Сенджу, который на поверку оказался весьма… своеобразной личностью, верно? Неприятной, можно сказать. Потому что Тобирама Сенджу — человек, и Тобирама Сенджу — Хокаге — два далеких от друг друга существа, и если ты хочешь видеть только Хокаге — не рискуй соваться глубже. Можешь разочароваться… и пожелать ему скорейшей смерти. Не идеален. Не может соответствовать той планке, которую сам же и задал, отчего и вылился весь этот фарс с Кагами. С Изуной. Второй никогда не хотел признаваться в том, что обладает настолько неприглядными внутренностями. Что он холоден, но не так, как подобает лидеру. Что он жесток, эгоистичен, плохо социализирован и абсолютно циничен к чужим эмоциям. Проще спрятать это все под голубым доспехом с меховой накидкой. Скрыть от чужих глаз и не давать приблизиться, оставаясь для иных каменным идолом. Недосягаемым для людей. Однако... Шиноби смотрит на Изуну почти с надеждой. — Ты видел… Видел другое… Изуна качает головой, его глаза теплеют. — Да. Я видел Тобираму Сенджу из раза в раз, приходя на ту самую реку. Не Второго. Не Хокаге. Человека, — кивнул он, — Я был разочарован в тебе изначально, но… Знаешь, нас всех, рано или поздно, постигает это, когда осознание, что мы не идеальные работающие механизмы, ускользает. Но когда разочарование уходит… Появляется любовь. Которая вопреки. Которая покорно смиряется с недостатками и продолжает жизнь с разочарованием внутри. Таков смысл человеческой сущности. — Тобирама Сенджу. Я разочарован в тебе, потому что ты слишком живой для легендарного Хокаге, чье имя войдет в историю Селения Листа. Мужчина замирает, дыхание останавливается. Это конец. — Но именно потому, что ты живой, я восхищаюсь тобой. Изуна накрывает его губы своими, и мужчина устремляет остекленевшие глаза к небу в последний раз, дабы увидеть на нем прорезавшиеся через лунный свет звезды, и думая лишь о том, что юноша оказался прав, даже в настолько долгосрочной перспективе. Второй Хокаге встретил свою смерть, как подобает настоящему шиноби, унеся все грязные подноготные тайны вслед за первой и последней любовью. И все же, в конце: Проклятый Изуна. Проклятые Учихи.
Примечания:
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.