Ослеплённые ночью

— Тесно мне, тесно! — просвистела на выдохе Ровена, зарываясь дланями в густые, чёрные, отливающие серостью волосы в этой необъятной полутьме. Пальцы тонкие, словно окованные — в перстнях, жгуче поблескивающих холодным металлом при свете одинокой свечи. И свет этот, казалось, единственное спасение от удушающей темноты, что окутывала полупрозрачной дымкой воздух, жадно впивалась в глаза и протяжно вопила — не звенела — в ушах. Очертания и движения были смазаны; безнадёжно усталый взгляд, поджатые губы и руки, блуждающие по собственному челу, отбрасывающие непослушные пряди назад, зарывающиеся за ворот одеяний на спине — всё утопает в темноте. И только небольшой освещённый круг изредка подрагивал, колыхался под напором тяжёлого, сиплого дыхания, бросал лучики света на изрезанный, покрытый трещинами стол и тянулся. Тянулся к склоненной фигуре, словно ища спасения из этой пустоты, но вновь словно возвращался обратно: не выход. Ровена, упершись острыми локтями в стол и закрыв ладонями лицо, вздрогнула, ощущая спиной неприятный холод. Словно оттуда, из темноты, за ней наблюдали чьи-то глаза. Ледяные, пронизывающие, способные убить всё живое одним только взором. Женщина, выпрямившись, но всё ещё склоняя голову, резко выбросила руку в сторону, цепкой хваткой притягивая к себе кубок. В полусвете переливаются бликами янтарные камни, отбрасывая позолочено-огненные пятна на сжимающуюся ладонь. Ровена жадно глотает, но ощущение сухости во рту не проходит. Наоборот. Вино обжигает язык, колюще-противно опаляет глотку и саднящим теплом разливается в груди. Жажда выжигает изнутри свирепым огнём, обращая внутренности осевшим пеплом. Резким движением Ровена откидывает от себя кубок, выплёскивая остатки чаши на стол и пол. Та со звонким металлическим присвистом падает где-то в глубине залы, отлетая эхом от колонн и стен. Неприятное ощущение всё ещё не проходит, и Райвенкло передёргивает плечами, словно пытаясь сбросить с себя удушающее чувство паранойи. Где-то за спиной по полу зашелестели аксамитовые ткани, гармонично переплетаясь с гулкими ударами тяжёлых каблуков. Некто позади шёл медленно, нехотя, ожидая какой-либо реакции на свой приход. Хищник наконец вышел из своего укрытия, позволяя жертве миг, чтобы убежать, скрыться в тени множества колонн. Но Ровена так и стоит на месте с усмешкой на бескровных губах — ядовитой, гордой. — Столь поздний час… — протянул Салазар, останавливаясь подле неё. Он был на две головы выше минимум, поэтому острый и жгучий взгляд упирается в грудную клетку, а короткие и недовольные вздохи теряются в воздухе, так и не опалив ледяную кожу Слизерина. Ровена торопливо прижимает немеющую длань к чуть посиневшим губам, словно не позволяя самой себе что-либо сказать, срывая с уст немой укор — пусть. Слишком морозно вдруг стало. И спёртый воздух накрыла бледно-серебряная вуаль, опаляя жгучим холодом вспыхнувший в полутьме лик. — И что же заставило тебя уйти из своих покоев? — Ровена. Уже тогда произошёл их треск, Салазар пришёл попрощаться. И на сей вопрос он рассмеялся одними устами. Без звука. В темноте блеснули изумрудным огнём его очи, заставляя на секунду вздрогнуть. — Подойди ближе, — эхом прогремел властный голос. Ровена, чуть погодя, усмехается и подходит. К нему — повелителю её сердца. Сейчас. В то время, когда там, за стенами, далеко-далеко отсюда, умирает день, здесь ночь. Вечная и холодная, заставляющая сжиматься любую тварь извне, чувствовать себя грязным и лишним пятном на великом гобелене Победы, Силы, Власти. И всё это принадлежит ему — Салазару. Лично он так и считал. Ровена ровно подходит и кладёт длань на его грудь. Её тонкие губы ломает усмешка — ехидная, колкая, почти оскал. Почти болезненная. Салазар проводит своими ладонями по вспыхнувшим ланитам. То ли от удушающей духоты, то ли от переполняющей ярости, что металась внутри груди, рвала лёгкие, что не было возможности сделать ни малейшего вдоха и резко обрывалась где-то внизу живота. Мужчина резко отнимает ладонь от неё. В уши била кровь, а губы ломаной линией искривляются в оскале боли — так сильно он резко схватил женщину за горло — цепкие пальцы вдавливались в кожу, оставляя ало-сливовые полосы, впивались ногтями, заставляя притягивать руки к шее, пытаясь спастись от «удавки». Резко притягивая к себе Ровену, а Салазар аспидом впивается в её губы, жадно и властно срывая поцелуи, кусая обескровленные уста, заставляя мычать что-то невнятное. А Рейвенкло до сих пор тесно. Здесь, сейчас, когда страсть опаляет кожу, оставляя невидимые ожоги и глубокие раны; когтями ворона впивается в глазницы, не позволяя видеть. Видеть этот властный взор напротив, растрепавшиеся по чёрным одеяниям волосы цвета ночи и победный оскал. Сейчас, когда страсть воем ветра задувает уши, не позволяя слышать треск тканей и их тихий шелест, когда они ниспадают на каменный пол. И раны эти настолько велики, они разбросаны по всему телу, не позволяя чувствовать ледяных, жгучих дланей, гуляющих по телу, укусов и опаляющего дыхания. А руки водят, впиваются в ребра, больно проводят по линии позвоночника, исступленно, совсем не нежно сжимают бледные руки, переплетаются с пальцами Ровены, а та в ответ делает резкий вдох. Но этого хватает, чтобы невольно отдернуть руку, вздрогнуть длинным пальцам, всё ещё обрамленным красивыми перстнями, сверкающими в темноте. Салазар кусает худые, острые плечи, обводит языком линию ключиц и вновь впивается змеёй в лебединую, оголенную шею, которую уже не скрывал узкий ворот одеяний. Волосы чёрным водопадом струятся по плечам, немного щекотно падают на спину. Ровена позволяет себе обнять за шею своего возлюбленного, крепко переплетаясь пальцами в замок. Свеча на столе дрожала, в безмолвии внимая тихим перезвонам лиры где-то в дальних залах. Капли воска мерно стекали вниз и затвердевали на столе. Маленький огонёк на конце трепыхался, плавя над собой спертый воздух, сквозь призму пропуская тусклый полусвет, падающий на двоих в этой комнате. Салазар грубо и резко бросает Ровену на каменный, мертвенно-хладный пол, уходя следом. Под тяжёлым взглядом Ровена сама потянулась к пряжкам на множестве ремней, немного скованно расстегивая каждую — руки от холода совсем не слушались. Её мантия была под ними. — Помог бы, прелесть моя, — прозвучал хриплый, но не менее ехидный голос. Свист, удар наотмашь, и Рейвенкло прижимает к пылающей щеке ледяные пальцы. Закусив верхнюю губу, женщина позволяет себе горько усмехнуться, не сводя глаз с Салазара, что сбрасывал с плеч свои одеяния. И невидимы черты лица были — только лишь глаза горели опаляющим блеском в спёртой темноте. Схватив Ровену за запястья, тем самым притягивая к себе, мужчина впился в губы женщины, прокусывая их, слизывая выступающую кровь. Салазар не любил подобных фраз, часто слетающих с уст Ровены. В другое время он мог бы пропустить сие обращение мимо ушей, но не сейчас. В тот момент, когда под ним трепыхается худое, бледное тело, с чела слетает чёрный венец и с гулким ударом металла закатывается куда-то под стол. Салазару удаётся сорвать с губ Ровены протяжный стон. Огонёк свечи трепыхается в такт Слизерина, ниспадая своим светом в темноту. Бликами играя на разметавшихся по полу вороновых волосах, мягкими линиями ложась на изгибы напряженного, мокрого тела, сверкающими вкраплениями отражаясь в широко раскрытых глазах. С губ слетают уже не стоны — полукрики, обрывающиеся на высокой ноте, а губы исступленно шепчут, когда тебя за волосы грубо притягивают к себе. — Салазар. И вихрем взмывают куда-то под потолок все другие эмоции, кроме необъятной жажды и всесильной страсти. Они оковывают тело, звенят в ушах, порождая нечто иное. Почти невесомое, словно память о должном. Порывисто, стаккато дышит и кричит Ровена, прижимаясь к груди любимого, зарываясь в спутанные волосы. И бессильно падая навзничь обратно на одеяния и уже не такой холодный пол. Всё тело пылает и содрогается в агонии, заставляя ощущать жгучий ком где-то в глотке и взвывать от сильной головной боли, что разъедает черепную коробку изнутри. Глубоко и резко дыша, Ровена закрывает глаза, не в силах подняться. Салазар, мимолетно и грубо целует женщину в чело, встаёт и задувает свечу. Где-то далеко умирает день, а они тут. В бесконечной ночи. Родной и по-своему прекрасной. И внутри тлеют искры — на костёр не хватает сил.