Сломали

Все думали, что если Учитель одной расы с учеником, то это помогает им наладить связь. Нихера. Баррис поняла это почти сразу — Луминара, статная, некпоколебимая, точно вырубленная из мрамора, не учила, ломала, вырезала из учеников то, что ей было нужно. Вот и вся ее хваленая дисциплина. Баррис старалась учиться, старалась убедить себя в том, что личные черты Учителя совсем не важны — это просто наставник, просто тот, кто передаст ей знания. Обучение рано или поздно закончится, а то, что она приобрела в его течении — останется. Но это не помогло. Она чувствовала, как ее кости трещат под давлением Луминары. То, что они были одной расы, делало их лишь более далекими друг от друга, более непохожими, такими чужими… Баррис было одиноко. Как бы банально это ни было, она просто оставалась подростком, грустным и ненужным, и не было никого, чтобы ее услышать. Даже ее Учитель не слышала ее. Баррис росла, и все, что она держала в себе, росло тоже — самая черная ненависть очерствила ее сердце и самая черная зависть испачкала ее душу. Зависть к Асоке, глупой Асоке, что не понимала своего счастья. Ее Учитель заботился о ней, она волновала его, ее судьба имела для него значение, она была частью его семьи, также как и Мастер Кеноби, и сенатор Амидалла, и Рекс — Баррис замечала больше, чем они думали, — и она искренне жаждала иметь такую же семью, она изнывала, видя это чужое счастье, такое близкое и абсолютно недосягаемое для нее. «Он меня обнял» — доверчивым шепотом сказала Асока, когда они стояли в темном углу, держась за руки. — «Но я даже не знаю, что произошло». «Ты умерла» — крепко прижавшись к ней, рассказала Баррис, сжимая ее горячую вспотевшую ладонь. Стало жарко. Потом они поцеловались. …Баррис сломали. Когда они сидели, запертые в тесном танке, все, о чем она могла думать — это звенящие слова Луминары о воле Силы. Она даже не попыталась. Волнения, вызванные мастером Скайуокером, уже не трогали ее. Ее предали. Ее оставили умирать. Колкий, щекочущий ладони и ступни триумф, когда с губ срывалось «Ты умерла» как пощечиной обжег ее теперь. Ты умерла. Вот в чем разница между ней и Асокой — кроме того, что Асока имела все и не заслужила из этого ни йоты, — ее научили не сдаваться. На войне это — главное, сражаться как дикий зверь, жестоко и беспощадно, до последней капли крови, пока тебя не разрубят на части и твое тело не сгрызут до костей падальщики — сражаться. Луминара была хороша как никто в этом, но не научила этому ни одного из своих учеников. Баррис была предана еще до того, как это правда случилось. Ее предавали понемногу, каждый день и в мелочах. Луминара не имела привычки подавать руки, если Баррис висела на краю скалы, держась одними руками — она ломала, медленно и методично. «Справишься». Что будет, если она не справится, Баррис спросила лишь однажды. Колючий, выдирающий тепло и душу ветер и слезы, застывающие прямо в глазах, высушили ее сердце и душу навсегда. Неделя. Она провела в одиночестве на ледяной планете неделю. Неделю боли и невыносимой борьбы неизвестно за что. Снег на ее спине был тяжелее, чем она могла нести, а температура — холоднее, чем любая мириаланка могла выдержать, и поэтому она превратилась в сталь. (С Асокой бы такого никогда не случилось — ее Учитель никогда бы не оставил ее тут и не приказал бы ей выжить любой ценой, он никогда не попытался бы ее сломать, он никогда не был врагом. Разве она заслужила все это? И разве не заслужила Баррис хотя бы одной сотой всего это за то, что она вынесла и через что прошла?) Асока наивно восхищалась единением Луминары и Баррис — единая боевая машина, идеальный механизм,       замкнутый круг, из которого Баррис пыталась вырваться. «Если Учитель одной расы с учеником, то это помогает им наладить связь». …Баррис было совсем не жалко, когда она стояла босыми ногами в луже синей крови. Она наклонилась, чтобы запустить пальцы в дыру на животе Луминары. Поднесла влажную ладонь к носу. Провела ею по щеке, размазывая кровь. И поняла, что ничего не изменилось. Ее уже сломали.