Кира мертв

      Жесткие пальцы легко вжимают его хрип обратно в ноющую глотку, недопустимо быстро и легко находят и давят трахею. Вырваться мешает навалившееся тело взрослого сильного мужчины, для которого происходящее — увлекательное и ненаказуемое развлечение. Ниа скребет по холодному полу, ломая ногти, сипит, широко и бесполезно открывая рот, жалко дергается под ним, чувствуя как голову жмут стальные тиски, выдавливая глаза, милостиво приглушая скудное освещение, комкая что-то внутри до успокаивающего лживого шума в ушах. Лицо Лайта настолько близко, что он чувствует его горячее возбужденное дыхание холодеющими губами, ловит придавленной грудью начало его тихого сумасшедшего смеха, и от того, насколько он сейчас похож на злобного мальчишку-живодера накатывает новая волна липкого животного страха, который перерождается в холодящий кишки ужас после нескольких заблокированных панических рывков. Они замирают так на пару секунд, глядя друг на друга широко открытыми глазами, Лайт разрешает ему глоток воздуха — недостаточный — и снова легко сдавливает сильными пальцами горло. Цепляться за них, пытаться оторвать и разжать бесполезно, царапин и стекающей из них крови он не замечает, опускается ниже, торжествующе усмехнуться в горящее ухо и, оставив одну широкую ладонь на горле, вторую поднимает к лицу. Легкие Ниа горят и взрываются, под ними по-прежнему ледяная пустота ужаса и сведенные судорогой конечности, застывший в немом крике рот кривится, челюсть спазматически дергается, пока Ягами почти нежно берет его лицо в ладонь и неторопливо давит большим пальцем испуганно прикрытый веком правый глаз. Ниа бьется под ним в молчаливой, придушенной истерике, пытается уйти от прикосновения, пока лживый шум в ушах не лопается с тихим чавканьем, и темный ватный кокон боли не взрывается новой, более яркой вспышкой. Чей-то звериный захлебывающийся крик мешается с экстатическим выдохом и удовлетворенным стоном, тело на нем расслабляется, и только жесткие пальцы продолжают с возросшим энтузиазмом сжимать до хруста горло и давить дальше, глубже, в вязкий очаг обжигающей и парализующей боли. Ниа не может больше кричать, почему-то не отключается от болевого шока, остается в сознании, несмотря на явно раздавленную гортань. Спасительная темная пелена не возвращается, происходящее отчетливо, будто замедленно, он полностью и навсегда здесь — пытается вдохнуть, вывернуться, как-то закончить пытку, но его удерживают цепкие, жадные пальцы, которым все еще мало.       Нэйт хватает первый хриплый вдох жадно и безумно, давится им на мокрой сбитой простыне, пытается выровнять дыхание, ощупывая шею и осторожно касается века. Он не ослеп, просто в комнате темно. Шея не смята — Кира не мог на него напасть, потому что мертв. Бешено колотящееся сердце успокаивается, пальцы прекращают свою лихорадочную дрожь, а он снова может ясно мыслить, выкинуть из головы бесполезный и отвратительный сон и отправиться в душ, потому что засыпать снова желания ни малейшего.       Вода в ванной уже остывает, еще не холодная, но значительно ниже комфортной температуры. Вязко удерживает, не дает пошевелиться, и остается только наблюдать, как по ней расползаются розовые жилки, набухают, раскрываются затейливыми рисунками. Для разнообразия Нэйт не чувствует боли, но так даже хуже - не чувствуя ран, не помня как их получил, он абсолютно уверен, что эта кровь его. Без возможности проверить серьезность повреждений не предположить, сколько ее еще будет. Остается только разглядывать причудливые переливы, не двигаясь, почти не дыша, чувствуя забирающийся под кожу холод.       Широкая ладонь опускается на его голую грудь и мягко давит вниз, и он все еще парализован, может только до последнего удерживать дыхание, бесполезно напрягать сведенные конечности и панически выискивать ответы на знакомом улыбающемся лице. Вязкая влага захватывает его лицо прохладным неумолимым прикосновением, сильные пальцы поглаживают его кожу, ловя судороги клокочущей раскаленной груди. Виски сжимает ледяными тисками, внутри жжет и спирает, и он все-таки давится водой, бьется под жадной ладонью, радуется опускающейся темноте, и все еще не может вдохнуть, потому что крепкие горячие руки сжимают его шею. Ни воды, ни крови, только широкоплечий парень, выжимающий из него жизнь и радостно скалящийся в самое лицо. Он налегает всем корпусом, и после жалкого хруста должно наконец прийти облечение, но в глотку заливается вязкая прохладная жидкость.       Во второй раз драть мокрые простыни и сипеть в темноту не менее отвратительно, чем в первый, но еще и странно. Безумие отступает медленнее, накладываясь на мысли о вчерашнем визите с просьбой разобраться с новым Кирой, в то время как воспоминание о старом еще живо и отчетливо. Их обоих стоит выкинуть из головы как можно скорее за ненадобностью - один жалок, второго больше нет. Мысли о Лайте он отметает с легкой тоской - все-таки тот был действительно интересным противником, хитрым, расчетливым, вертким. Ниа с удовольствием бы сразился с таким сейчас, но уже давно не происходит чего-то действительно интересного. Придется вернуться к постройке карточного дворца.       Он завершает арку, аккуратно соединяя Императора и Справедливость, когда на его шее замком смыкаются чужие пальцы. Конечности наливаются свинцом и в то же время каким-то ватным безволием, поза, в которой он просидел последние двадцать минут на полу, вдруг становится жутко неудобной и мешающей как следует съежиться, не получается даже втянуть голову в плечи. Гость тянет его назад, на себя, не сжимая рук крепче, продолжает жестко удерживать и, вывернув кисти, давит на плечи и грудь, затягивая его в тесном объятии в липкое, жаркое бессилие. Ниа замирает и, прикрыв глаза, начинает про себя считать секунды гадкого, слишком близкого для него контакта. Лайт тихо фыркает в его волосы, явно забавляясь брезгливостью Ривера. Липкий жар сменяется вязкой прохладой, удерживающей его не хуже чужих рук, затягивающей в подкрашенную розовым пустоту, ладонь на груди ловит последние рывки вздрагивающего тела. Зарывшись в его волосы пальцами, Лайт неторопливо выдавливает его глаза, игриво прикусывая кадык, а он все еще не может пошевелиться.       Ниа собирает дворец из карт таро и думает, что все-таки покривил против истины. L бы не толкнул на самоубийство человека, даже если бы тот был отвратительным Кирой-дешевкой. Он бы просто не взялся за скучное дело, оставив его стражам порядка, как он изначально и собирался. Что им двигало? Раздражение? Гнев? Или он из трусости решил избавиться от напоминания, пожертвовав чьей-то жизнью? В любом случае это был поступок далекий от его привычного здравомыслия, больше подходящий импульсивному идиоту Мелло. Как глупости и положено, результата его выходка с эфиром не принесла, как и празозин, рисперидон и лорафен. В итоге он заполучил только недовольство собой, апатию, рвоту и предательскую дрожь в пальцах. Ему и раньше не нравилось тратить время на сон, и если бы существовал способ обойтись без него, не разрушая собственный мозг, Ниа бы с радостью им воспользовался. В итоге он смирился с необходимостью непродолжительных, но регулярных передышек, которые приходилось предоставлять организму, и никогда не придавал значения снам, потому что в мире отдыхающего разума невозможно было найти что-то логичное и правдивое. И теперь этот лживый, сумасшедший кусок сознания его предавал, медленно уничтожал на единственном поле, на котором все его таланты были бессильны. Кто-то мнительный на его месте решил бы, что потерявший покой мстительный дух Ягами пытается с ним поквитаться за поражение, но на самом деле все проще и скучнее - он сам не может его отпустить, как не хотел бы оставить решенную, но полюбившуюся головоломку.       Устроившись босиком на теплом ворсе ковра, Ниа рассыпает кусочки белого картона, заранее зная, как они соединятся друг с другом. Тихо щелкает секундная стрелка часов, ленивое летнее солнце за окном застыло в вечном полдне, будто специально придуманном для детей из Вамми, где все время принадлежит им, и все его можно посвятить загадкам и поискам ответов. Очередная деталь встает на единственно верное место, и в поле зрения возникают чужие туфли, явно удобные, без малейшего признака уличной пыли. Ниа осторожно отодвигает в сторону пазл, медленно поднимая взгляд: отглаженные брюки на длинных ногах, белая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей, аккуратная прическа и цепкий ласковый взгляд карих глаз. Взрослый парень снисходительно улыбается ему, глядя сверху вниз, и опрокидывает его на спину жестким тычком ноги в грудь. Дыхание перехватывает, внутри что-то взрывается, вытекая теплыми струйками из перекошенного рта, пузырясь на искривленных губах, ботинок с силой нажимает на горящие ребра, давит до жалкого хруста и тихого, булькающего воя, который быстро захлебывается прохладной солоноватой водой. Скрюченные пальцы цепляются за широкие каменные плечи, лихорадочно скребут по чужой сильной шее, оставляя сочащиеся теплым царапины и чувство полнейшей беспомощности, крепкое колено раскидывает его ноги, и разрывающая боль внизу возвращает его обессиленное удушьем сознание. Резко и быстро двигаются чужие бедра, он выгибается, но уйти от раздирающей боли и чавкающих звуков предсказуемо не получается - слишком крепко сильные пальцы удерживают шею, теплое стекает по коже, а в ногах расползается холодящая немота. Она обволакивает сначала конечности, после запирает грудь в вязкий кокон, заливается в разбитый нос, пробирается через раздавленное горло удушая, подменяя адский жар внутри сковывающим ледяным свинцом, ее хочется выблевать обратно, но спазм сразу тухнет, разбивается об широкую ладонь. Приторное плотное оцепенение распинает его и вынуждает широко раскрыть воспаленные глаза. В густую и сладковато-тошнотную темноту он предпочёл бы не вглядываться, но отвернуться или закрыть их не выходит, скудные детали хаотично выкладывают мозаику судорог, мышечных сокращений, резких рывков, кровяная дробь в ушах выколачивает сквозь хрипы и напряженное дыхание. Картинка приближается, становится отчетливей. Сначала покрытая испариной сильная и широкая спина выгибается в последнем рывке, и безвольное бледное тело протаскивает по полу. Его глаза выкачены, сквозь посиневшие губы виден распухший язык, бедра вывернуты до разрыва паховых мышц, кровь на их животах и члене Лайта яркая и густая, он чувствует, как она остывает, начинает тянуть неприятной коркой совсем рядом с выуженными, разорванными и еще горящими болью потрохами. Давление пальцев на трахею уменьшается, та с хрустом выкручивается, восстанавливая первоначальную форму, каменная челюсть расслабляется, язык уменьшается и возвращается в пересохший рот, медленное движение члена внутрь снова липкое и горячее. После нескольких рывков из разорванного живота вытягивают шарящую ладонь, и края раны смыкаются, обволакивая ее напоследок. Один очаг боли гаснет за другим, в какой-то момент полностью подчинившее его удушье заставляет вскидывать бедра, жадно ловить неторопливые и глубокие толчки внутри, совершенно ничего не контролируя и напряженно ожидая очередной смены течения времени, потому что как только Лайт соберет его заново, он тут же начнет сначала.       - Нам снова нужна ваша помощь, - выпаливает делегат вместо приветствия и тут же краснеет из-за своей горячности под его изучающим взглядом.       Ниа выгибается, чтобы пристальнее заглянуть ему в глаза снизу вверх и въедливо уточняет:       - Значит - нам?       Лицо Мацуды идет красными пятнами, проглотив неловкость он поясняет:       - Нам. Всей Японии.       - Неужели Кира-дешевка снова убивает? - Ниа позволяет себе эту игру, в конце концов карточный дворец почти завершен, а Тода достаточно осторожен, чтобы не задеть его.       - Он затаился, но я уверен, что только на время, - сжимает челюсти Мацуда. - Нельзя оставлять это на свободе.       - Не интересно, - изогнувшись, отрубает Ниа, и сосредоточенно прикусив кончик языка, завершает очередную арку соединением Отшельника и Повешенного.       - Я взял отпуск за свой счет. Буду ждать здесь, пока вы не поменяете решение.       Ривер резко разворачивается и окидывает его веселящимся взглядом. Мацуда снова смущается, но упрямо сжав губы, усаживается на колени рядом с карточным дворцом преисполненный аккуратности и терпения. Ниа возвращается к прерванному занятию и вспоминает о нем часа через три. Одной из важнейших рекомендаций при нефизиологическом расстройстве сна является обсуждение кошмаров. Ривер на секунду представляет лицо просточка-Мацуды, которому он вываливает многочасовой детальный рассказ, и пожалуй это самое веселое за прошедший месяц.       На четвертые сутки без сна у них появляется компания - обделенный вниманием Лайт пролезает в реальность, мультяшный, комичный и кислотный, как и все, что сейчас окружает Ниа. Пришелец заглядывает через плечо ничего не подозревающего Мацуды, пока тот расправляется с очередным готовым завтраком, потом уговаривает залезть на потолок, но Ривер отказывается, потому что ему сейчас необходимо смотреть на себя смотрящего в одну точку.       На девятый день время останавливается, и они вместе летают над карточным замком, а губы Тоды пляшут на смазанном лице и уговаривают его поесть и прилечь, но он не чувствует ни головы, ни рук, давно не голоден и все-таки должен добраться до потолка.       На одиннадцатый день он забирается в комнату спящего Мацуды и до рассвета разбирает и собирает его пистолет. Каждый раз получается что-то новое и занимательное, Лайт намекает, что пора вернуться, но Ривера не провести, он знает, стоит уступить - снова как и весь прошлый месяц будет только боль после боли. Лучше уж короткие панические атаки, залипание, тошнота, светобоязнь, непрерывное падение в никуда и постоянно говорящие с ним карты. Лучше снова собрать оружие, в этот раз точно в что-то замечательное.       Сознание возвращается, когда ствол уже во рту. Вот это уже не списать на заторможенность, апатию или измененное сознание. Добровольная бессонница началась как прихоть, желание оттянуть неприятную встречу, но навязчивые мысли утащили его слишком глубоко, и пора взять себя в руки. Ривер откладывает пистолет, вытирает рукавом кровь из носа и сворачивается под боком у Мацуды. Озноб постепенно проходит, дыхание выравнивается, деформированный Кира одобрительно кивает, и Ниа закрывает глаза.       Налившиеся концентрированным жаром пальцы ног едва касаются гладкой поверхности, скользят, обмениваются друг с другом его весом, достигая предела, от них поднимается подрагивающая и пульсирующая скрутка окаменевших мышц, его тело растянуто и вывернуто до треска расходящихся суставов, на грани разрыва каждой жилы. Жгущее густое напряжение заканчивается на туго перехватывающих запястья веревке, ее вдавленная в кожу линия срезает ощущения, кистей как будто не существует. Кончик пальца рисует на его спине ленивые линии, приходится выгибаться, стараясь уйти от прикосновения, увеличить расстояние между ними, и стоящий позади не продолжает движения, издевательски даря иллюзию временного освобождения. Ниа вытягивается с болезненным шипением, переступает босыми пальцами дальше и снова ближе, чтобы горящие мышцы получили что-то недостаточно похожее на облегчение, ноготь царапает лопатку, чтобы потом спуститься по позвоночнику и опять заставить его вытянуться до предела, потому что его по-прежнему выворачивает от чертовых прикосновений. Карточный дворец завершен, взгляд прилип к Повешенному, чужие ладони мягко скользят по застывшему от напряжения прессу, смыкаются в замок на груди, помогая ей удерживать рваное дыхание на уровне еле заметных и тщательно дозированных порций. Прохладные пальцы наполняют его раскаленную кожу кратковременным облегчением, чувствуют предательское смирение и дрожь брезгливости, спускаются ниже, чтобы прихватить его бедра, приподнимая и отрывая от пола. Искры удовольствия в икрах и пальцах ног сейчас намного важнее выгнутой спины и выставленной голой задницы, а нежные ладони на коже отвратительны не меньше вжимающегося между ягодиц и упирающегося в поясницу горячего напряженного члена. Он медленно движется, смешивает головкой его пот и свою смазку по копчику и выше, приходится гнуться и вытягиваться, перенося вес на запястья, а после снова падать в ласковые руки, обратно к сильному обжигающему телу, в этот раз еще ближе, теснее, гаже. Спина вязнет в болоте соприкосновения, основание шеи лижет ощущение близких губ, и Ниа готов начать выть сначала от безысходности, а потом, когда его вдруг выпускают, от боли в рвущихся мышцах и радостного облегчения. Кончики пальцев, поскользив, находят опору, он снова замирает, балансируя и едва дыша, одна широкая ладонь закрывает глаза, разрывая контакт с Повешенным, вторая жестко сжимает шею, не удушая, но перекрывая ток крови. Холодное онемение искрит мелкими россыпями вспышек на внутренней стороне век, ввинчивается в виски, замораживает основание челюсти и не дает сопротивляться вторжению. Горячий напряженный член втискивается в него медленно и с трудом, выжигает изнутри необходимой болью, чужие бедра неторопливо раскачивают комок нервов, который когда-то был Нэйтом Ривером, от болезненно переступающих кончиков пальцев до купированных веревкой запястий, выталкивают из него попеременно бессильный скулеж и стоны удовольствия. Он подстраивается, вытягивает себя, чтобы было больше, глубже, чтобы не отставало от угасающего сознания, но рука на шее медленно расслабляется, перемещается на плечо, чтобы его лицо обдало жаром, внутри черепа пронеслась цепная реакция микровзрывов, потрескавшиеся губы начали жадно хватать прохладный сладкий воздух, а тело откликнулось на последний толчок внутри выжимающим остаток сил удовольствием. Его колотит на чужой груди ознобом, отходняком и сразу возросшей в разы болью и мышечной усталостью, Нэйт не помнит о нелюбви к прикосновениям и откидывает гудящую голову на крепкое плечо, но с его глаз убирают вторую руку, и вместо Повешенного на него смотрит Суд. Лайт вытаскивает все еще твердый член медленно, аккуратно придерживая бедра, оставляет дрожать, бессильно обмякнув на веревках. Обходит и внимательно разглядывает Ниа, взяв его за подбородок, прежде чем начать. Найдя что-то недостающее в его подрагивающих губах или покрасневших лопнувшими сосудами глазах, удовлетворенно улыбается и ведет холодным острием от паха к солнечному сплетению, не нажимая, выбирает место на подрагивающей плоти. Оцепенение растекается от низа живота, тянется за неторопливым лезвием, Ривер забывает как дышать и отказывается верить в происходящее, лезвие легко и плавно входит сбоку над выпирающей тазовой костью. Сдавленный хрип на изумленном вдохе переходит в протяжный воющий выдох, и только потом становится раздирающим горло криком, потому что сметающая сознание боль взрывается и дрожит в дезориентированном теле с задержкой в пару секунд. По-мясницки деловито Лайт вспарывает его тремя короткими рывками, и то, что ниже ребер - уже не тело Ниа, оно никогда не было таким трепещущим, горящим, зыбким, саднящим открытой полостью, вываленным кому-то на потеху. Прохладные и влажные губы ловят продолжение его крика, выпивают его и вдыхают достаточно вязкого безмолвия, чтобы захлебываться и биться под застывшим телом, тщетно царапая сильную шею. Крепкие руки сжимают его плечи, Лайт радостно смеется ему в лицо, и, прежде чем пойти на новый виток мучений, Ривер успевает разодрать ногтями чужую щеку. Его запястья перехватывают с шипением, сжимают над головой, тихая ругань звучит лучшей из услышанных мелодий, Ниа возвращает безумный, ликующий смех прямо в меняющее черты лицо и вгрызается в неосторожно подставленное плечо, намертво сжимая челюсти.       Горячее и густое выливается на подбородок, щекотными ручейками ползет по шее, болезненный вскрик разбивает происходящее на части, заставляет распахнуть глаза. Мацуда не пытается отпихнуть его, стонет сквозь зубы, все так же удерживая его руки, Ниа перестает вырываться, медленно разжимает челюсти и, восстанавливая дыхание и взбесившееся сердцебиение, падает на подушку, стараясь вжаться в нее, увеличить расстояние, ожидая привычной, сейчас почему-то запаздывающей волны брезгливости.       В расширившихся от боли зрачках напротив отражение его вымазанного рта, между ними - висящее в застывшем воздухе шокированное молчание, а теплые капли продолжают падать на грудь Ривера, марая белую рубашку. Проходит маленькая неловкая вечность до тихого и осторожного:       - Теперь все в порядке?       Его запястья все еще крепко стиснуты, а на нем все еще тяжесть чужого сильного тела, Ниа ошарашено осознает, что это приносит не страх, и даже не отвращение, и считает необходимым сообщить:       - Нет.       После паузы Мацуда с беспокойством в голосе аккуратно уточняет:       - А я могу как-то помочь?       Секунду Ривер взвешивает за и против, и все-таки решает проверить:       - Можешь.       Экс-менеджер Мисы ожидаемо излучает готовность приложить все усилия, волнение и заботу и напряженно ожидает указаний.       - Подуши меня.       Диковатая просьба падает предсказуемо нелепо, Ривер торопиться пояснить:       - Серьезно. Мне надо выяснить.       Мацуда закрывает рот, сглатывает отговоры и возражения, вглядывается в его лицо и медленно кивает. Ниа прикрывает глаза, опускает освобожденные руки и позволяет себе думать, что еще не проснулся, потому что так намного проще.       Сначала осторожно, но, не встретив сопротивления, ладони сжимаются все крепче, как раз до необходимого онемения, укутывающего в расслабленное безразличие шума в ушах, мягкой и гулкой пульсации крови, до рождающегося в кончиках пальцах прохладного возбуждения и подрагивающих колен. Ниа напряженно дышит широко открытым ртом, выгибается, приподнимая напряженное тело, и с удовольствием отмечает, что понятливые ладони продолжают его удерживать, полностью контролируя. Прямо под ними и все выше, ускоряя плавные толчки, разрастается сладкое напряжение, пока только дразнящее обещанием боли. Быстро облизав пересохшие губы, он чувствует, как по немеющей все сильнее коже проскакивают первые искры. Как будто по старому лицу вырастает новое - полыхающее, дрожащее удовольствием. В затылке поселяется туго скрученная пустота, и впервые после смерти Лайта он наконец снова может что-то не контролировать. Понимание выходит из него счастливым выдохом, слишком похожим на тихий стон, и после того, как его покинула последняя мысль, остается только крупная дрожь, потому что ладони на шее медленно разжимаются, а вернувшаяся кровь взрывает в его голове свои радостные фейерверки. Озноб тянет его вверх, ближе к накрывшему его собой телу, сильному и неподвижному, и эта неуступчивость - еще одно необходимое ограничение. В восторге от того, насколько его угадывает Мацуда, Ниа хватается за его затылок и, распахнув глаза, возбужденно и рвано выдыхает в испуганное лицо, не узнавая свой осипший голос:       - Еще!       Сейчас не имеют значения ни свернувшаяся на сильном плече кровавая клякса, ни затекшие от чужого веса бедра, ни то, что из одежды на его невольном помощнике только боксеры, ни то, что он лежит под другим мужчиной, смущенным и растерянным происходящим, пока Ривер цепляется за него как пиявка. Важно только его согласие, которое Ниа жадно ищет - в подрагивающих губах, в широко раскрытых темно-карих глазах, во взволнованном дыхании. Через пару бешеных ударов сердца теплые ладони мягко надавливают на его плечи, опуская обратно на кровать, и уже уверенно сжимают горло. В этот раз Ниа смотрит внимательно, следит за тем, как напрягаются мышцы, как широкие плечи закрывают обзор, как Мацуда неловко прячет взгляд за длинной челкой, опуская голову. Чувствует отклик своего возбуждения, слышит не только гул и стук крови, но и второе дыхание, такое же спертое, подстраивающееся под него. Онемевшую голову снова хочется запрокинуть, он опять гнется вверх, втирается в окаменевшие от напряжения мышцы, ловит грудью удары другого сердца, выколачивающего не хуже собственного. От рваного выдоха пробирает новой волной мурашек, и самое прекрасное в ситуации то, что Ривер наконец отключил разум - нет ни одной причины отказать себе, остановить инстинктивное, животное желание проезжаться по горячей коже, вжиматься пахом, чувствуя как задирается рубашка, как с удивленным стоном его вдавливают в кровать, как под крепким телом еще теснее, еще сложнее дышать. Его полностью контролируют, ограничивают, запирают, голову уже до ощутимой боли и ломоты сводит стальными тисками, он тщетно пытается извиваться, шарит по влажному, гладкому телу взмокшими ладонями, добирается до резинки боксеров без какого-то плана, но Мацуда приподнимает бедра, и его руки самостоятельно тащат белье вниз. По оголившемуся животу скользит горячий тугой член, челюсть каменеет от холода, глаза от напряжения уже готовы взорваться, Ривер стягивает штаны, помогая себе ногами и воет от облечения. Мацуда выстанывает что-то в ходящую ходуном грудь, съезжает ниже, устраивается между его ног и поднимает полыхающее лицо. Понимая, что из-за вида вздувшихся вен, синих губ и выкаченных глаз он сейчас остановится, Ниа толкается вверх, чтобы не дать ему времени передумать. Член с трудом ввинчивается в него по общему поту, давление внутри становится последним необходимым ограничением, и ладони ослабляют хватку на шее. Его бросает из жара в холод, колотит под раскаленным сильным телом, он стискивает собой Мацуду наверное до боли, чувствует как с протяжным стоном его сжимают в крепких руках, заполняя горячим и густым, и взрывается между их животами сам выворачивающим и опустошающим безумием, после которого темнеет в глазах.       Перекатившись на бок, Ривер потягивается и щурится на одетого, красного как рак и сидящего на почтительном расстоянии от кровати задержавшегося визитера. Намеренно продлевает неловкую паузу, выгибает бровь и не может сдержать ухмылки:       - И почему ты все еще здесь?       Победа над собой дается Мацуде нелегко, но он все-таки выдавливает упрямое:       - Из-за Киры.       Ниа смеется над ним тихо, но, судя по поджатым губам, нахмуренным бровям и по-детски обиженному взгляду, он все-таки перебарщивает. Приходится ласково оскалиться и пояснить:       - Кира мертв.