Невозможность

      Коридоры, спрятанные в глубине «Крокус Сити» кажутся бесконечными. Переходы, повороты и тупики. Стоит уйти со сцены – где всё просто, понятно, так знакомо, – и попадаешь в лабиринт. Уставший мозг не запоминает дорогу, не фильтрует слова и эмоции. Все улыбаются, поздравляют, хвалят. Хочется сбежать.       Постконцертную суету Вадим даже не запоминает, отвечает что-то на автомате, улыбается натянуто. Никто ведь не виноват в том, что то, что невозможно – невозможно, и точка.       Наконец-то можно уйти. Самойлов выбирается на внешний уровень бессчётных анфилад. За стеклянной стеной – московский ноябрь. Ночь превращает обычное стекло в подобие зеркала – Вадим видит в нём своё отражение, спешащее, замученное. Оно мутным пятном маячит на периферии зрения, отвлекая на себя внимание. Вадик то и дело кидает туда взгляд, отмечая детали – то выбившиеся из-под шапки волосы, то потухшие глаза. После тяжёлого вечера хочется лечь и забыться, эйфория праздника прошла, осталась – горечь. Ведь могло быть лучше, правильнее. Хотя нет, не могло.       Он резко, словно ударенный, тормозит, когда отражение внезапно искажается, приобретает неуловимо похожие, но всё же чужие черты. Долю секунды усталый разум не может понять, почему оно движется само по себе, почему не повторяет за оригиналом – галлюцинации? А потом отражение рассекает кривая ухмылка, и Вадим точно понимает, чья она.       Глеб стоит с другой стороны стекла и разглядывает брата, в свете ламп тот как на витрине. Самойлов-младший обдумывает это сравнение и радуется, что сам на тёмной, уличной стороне. Он всегда по эту сторону.       Потерянный вид Вадима греет душу, ведь Глеба-то эта встреча не так уж и удивила. Карма, судьба, ноосфера – называй как хочешь.       – Глеб? – беззвучно произносят губы брата, и младший Самойлов улыбается. Вадим бессознательно протягивает к видению руку, но пальцы натыкаются на холодное стекло. Отражения обоих смешиваются так, что рябит в глазах, не разобрать, где кто. Глеб подносит два пальца к виску, иронично салютуя, и уходит в темноту, а Вадиму кажется – растворяется, как тень, как последний шанс, как надежда на счастливый исход.       Вадик срывается с места, провожаемый любопытными взглядами – все видели занятную сцену, – бежит по коридору. Чёртов «Крокус» всё так же кажется ему лабиринтом, лестница вверх, лестница вниз. Бессчётно, безнадёжно. Он давно уже потерял направление и уж точно не знает, куда направился брат.       Невозможно, не стоило и пытаться. Но что это, если не шанс? Только вот, Вадим сам не знает, чего он хочет.       Самойлов наконец вываливается на улицу, хватая губами холодный ноябрьский воздух, совсем не там, где хотел – здесь сам чёрт ногу сломит. Не успел.       Он поправляет лямку рюкзака с концертными шмотками и достаёт сигареты, закуривает. Дым мешается с разочарованием. Возвращение в бесконечные переходы и душный воздух представляется пыткой, наказанием за упущенную возможность. Возможность чего? Игры разума – Вадим злится сам на себя. Он поворачивается в сторону МКАДа, надеясь поймать машину и добраться до дома.       – Вадик.       Вадим вздрагивает и оборачивается – Глеб сидит на перилах у одного из многочисленных подъездов, курит, стряхивая пепел себе под ноги. Самойлов-старший глубоко дышит, стараясь успокоить сердце, стучащее почти оглушающе. Он подходит ближе, теребит лямку рюкзака. Они молчат, рассматривают друг друга без всякого стеснения, отмечая малейшие изменения, запоминая новый образ, что будут представлять ночами, когда снова захочется поговорить, но позвонить – невозможно.       – Зачем ты здесь? – голос едва заметно подрагивает и звучит как-то хрипло, но это, конечно, от холода.       – А что, моё присутствие на юбилейном концерте моей группы кажется тебе странным? – Глеб заводится с пол-оборота, щурится и кривит губы. Он – змея, его слова – яд. Он выводит из себя с лёгкостью, отточенной годами. Всего одна фраза, и Вадиму хочется наорать на брата – как он смеет? – но забытая сигарета дотлевает до фильтра, обжигает пальцы. Он шипит, топча окурок каблуком. Вся ярость выходит через ожог – укус – вся, до капли. Не важно, сказано тысячу раз. Если знаешь, что дальше тупик, сбрось скорость, выбери другой путь.       Глеб смотрит оценивающе. Не дождавшись ответного выпада, протягивает брату свою сигарету, скуренную наполовину. Разделить хоть что-то на двоих, как раньше. Они передают её из рук в руки, забирая себе по одной затяжке, и губы касаются фильтра так одинаково.       – Здорово отыграл, – небрежно замечает младший, – ну, за исключением… – он неопределённо помахал ладонью.       – Да, нормально.       – Я там посмотрел, послушал… Они тебя любят.       – Не говори ерунды, они Агату любят, Глеб, – Вадим устало вздыхает и прикрывает глаза. – У тебя скоро концерт, вот и увидишь. Если постараешься, конечно.       Глеб упрямо хмыкает, но ничего не отвечает. Видимо, в нём всё же больше сдержанности, раз он стерпел очередную шпильку. Удивительно. Столько лет провести рядом, но так и не узнать всего. Вадим снова окидывает брата цепким взглядом – от него не укрылось, как младший потирает замёрзшие ладони и втягивает голову в плечи, когда налетает очередной порыв ветра. Вадик протягивает руку и застегивает до конца молнию на куртке Глеба – просто по привычке, сработало вбитое давным-давно в голову «если он заболеет, мама меня убьёт». Самойлов-младший наблюдает за движением напряжённо, но не возражает.       – Второе декабря, да? – неуверенно спрашивает Вадик, и Глеб кивает, вопросительно изгибая брови. – Если вдруг заеду… Пустишь?       Глеб смеётся, запрокидывая голову, заставляя брата нахмуриться.       – Билет купишь, не обеднеешь, – он улыбается задорно, заставляя Вадика ответить на улыбку. – У тебя дороже, между прочим.       – Ну впиши разницу в список моих долгов, – ехидно отвечает Вадим и качает головой.       Глеб натягивает рукава на ладони, зябко шевелит плечами.       – Ладно, засиделся я с тобой, так и околеть недолго, – он соскакивает с перил и делает шаг ближе. Невозможно близко для людей, так яростно ненавидящих друг друга. Смотрят глаза в глаза, пока у Глеба, забывшего о дыхании, не начинают гореть лёгкие. Тогда он нервно дёргает уголком губ и, резко повернувшись, уходит в сторону метро.       Вадим не хочет провожать его взглядом, отворачивается, сутулясь и пряча руки в карманах пальто. Он ухмыляется и идёт ловить машину.       Его «невозможность» всегда может стать «шансом». С такими непостоянными людьми, как они, даже в «невозможности» нельзя быть уверенным.