Все мы не без странностей

      Очнулся Ваня в каком-то темном и сухом помещении. В воздухе витал приятный запах чего-то смутно знакомого, но определить чего не представлялось возможным. Как подумал парень, это возможно была чья-то квартира. Ну, а как могло быть по-другому?       Всё тело неприятно ныло, веки с трудом можно было поднять. Всё-таки похмелье — хуёвейшее состояние. Руки оказались зафиксированы за спинкой стула, на котором очнулся Ваня, как и ноги. Как минимум это было странно, но не настолько, чтобы начать паниковать. Всё же у Вани были достаточно ебанутые друзья, чтобы сделать что-нибудь такое.       Видно, вчерашний вечер прошёл на ура. Они с Мироном и Порчи, который только вернулся от родственников, очень круто провели время своей компанией. Звать никого более не стали, потому что им было, что обсудить и троим. Пили много всего, мешали и запивали, накладывали на коньяк то, что нашлось у Рудбоя в холодильнике. К слову, там, оказывается, было не особо много всего. Последнее время Ваня не часто туда заглядывал, потому что было слишком много заказов на фото. Да и сегодня его, вроде как, должен был ждать клиент, потом к ребятам, стрим провести. Не до еды особо.       Только вот Мир вчера почему-то пил только воду, сколько бы парни ему не предлагали чего покрепче. Хотя это и неудивительно, зная заёбы Фёдорова. Постоянно, то «Ребят, я не пью», то «Не поеду я туда, мне скучно». Вообще, он сам по себе был странный, ещё с момента их знакомства. Как правильно читал в своём треке, «не от мира сего». Много чего он делал не так, как нормальные люди. Например, на его лице в повседневном общении почти не проскальзывало эмоций, но так только с близкими людьми. Постоянно ходил какой-то отчужденный, если и общался, то будто не имел в этом заинтересованности, уткнувшись в какой-либо гаджет или с наушниками в ушах. Решив один раз заглянуть, что там делает Мир, когда тот сидел в телефоне, Ваня так больше не делал. Потому что-то, что человек гуглит «способы спрятать следы крови» — это слишком, даже если ты самый странный человек на земле. Самое интересное, что на камеру он становился совсем другим — живым и чрезмерно активным, с постоянной улыбкой и сверкающими огнём глазами. Будто знал, что по ту сторону на него смотрит человек, на которого нужно произвести правильное впечатление. Это немного напрягало, но не так чтобы сильно. Ваня, во всяком случае, привык к такому поведению, к этим улыбкам а-ля «я — маньяк».       Воспоминания о вчерашнем дне оборвались на том моменте, когда они с Порчи перешли на смесь языков и алкоголя, то есть, где-то на середине. Мир, вроде, как обычно, залипал в телефон и почти не реагировал, лишь иногда, с ленцой, чуть включаясь в диалог. Похоже, даже приезд давнего друга его не волновал. Хотя это не было удивительно, они созванивались по рабочим вопросам примерно раз в два дня, потому соскучиться достаточно Мир бы и не успел. Даже на отдыхе Фёдоров не давал своему битмейкеру покоя.       Такая заинтересованность была неожиданной, ведь последние пару лет его волновал лишь один человек. При упоминании хотя бы одного из его псевдонимов Фёдоров становился ненормально оживленным, однако это происходило столь редко, что Евстигнеев даже не приглядывался к таким «вспышкам».       Обсуждали многие темы, даже то, что в нынешнем реп-сообществе начали пропадать люди. Уже двое — Фаллен и Чейни пропали без следа, не оставив даже записки. Поговаривали, что Ваня исчез со своим любовником, хотя и верилось в это с трудом, особенно его имперскому тёзке. На душе тяжело было только от того, что эта толпа может оказаться права. Но, конечно, говорилось это всё в шутку. Вскоре стало одной из официальных версий, даже для полиции, которая знала, что пропали они в относительно разные промежутки времени. Не особо убедительно, в частности для Вани. Вообще, переживал он это исчезновение тяжело. Пустота квартиры давила, нагнетала, а вещи Ванечки, которые он оставлял у Рудбоя, ещё больше топили в депрессии.       Они с Денисом бы не пропали просто так — это уж точно не по натуре Светло, да и Чудиновский не стал бы так просто бросать свой проект. Но на волне всего, — дел, занятий, — Рудбой тоже поверил, и со временем пришлось смириться. Потому что жизнь продолжается, даже несмотря на чёрную дыру в груди и незатягивающиеся полосы от шрамов, которые Евстигнеев иногда обновлял. Чаще, конечно, когда выпил, но и по трезвому было, когда рука сама тянулась к лезвию.       К примеру, когда парень абсолютно случайно наткнулся на их совместное фото. Оно было сделано в одном из многочисленных торговых центров, в которых Ванечка любил бывать. Тогда им было очень хорошо, то и дело Светло сверкал улыбкой, перебегая от одного прилавка к другому. А Рудбой просто любил наблюдать за этой детской непосредственностью и робким: «А давай сюда зайдём?». Увлекался Ванечка сверкающими камнями на витринах ювелирных, после — сменяющимися магазинами брендовой одежды. И тогда они наткнулись на фото-будку. Всё же, Ванечка уговорил Рудбоя сфотографироваться. Его глаза не оставляли выбора: с горящими внутри огоньками, были похожи на щенячьи.       И Ваня согласился. Они тогда много смеялись, дурачились, а после тепло обнимались, сидя у Евстигнеева дома с бутылкой чего-то алкогольного. Уже даже и не вспомнишь, чего конкретно.       Теперь же эта фотка, на которой Рудбой уткнулся Ванечке в плечо, закрыв лицо, а тот смотрел прямо в объектив, счастливо улыбаясь, лежала на комоде, рядом с камерой, напоминая о тех временах, когда Ванечка был ещё рядом. Даже пахла она так же, как и Ваня в тот день. Его духами.        И именно от этого было больше всего обидно, ведь они с Рудбоем вроде как встречались, а тут он исчез, да еще и с этим своим Денисом. Мог бы хотя бы предупредить. Мерзко.       Ваня и на это успел пожаловаться Португальцу, заменяя отношения близкой дружбой. Виейра мог это банально не так понять. Всё же, как бы он не был толерантен, а недолюбливал подобного рода отношения. И если бы выяснилось, что его друг — гей, то Порчи точно не стал бы больше так близко общаться с Ваней, пить с ним и делить по пьяни кровать. Всё же, это реальность, хоть Порчи всем своим видом показывал, что он полностью лоялен, он скорее бы просто перешёл на деловые отношения, вроде «привет-пока».       Дарио на пьяные заявления просто пожал плечами и посоветовал забить болт на поиски друзей, которые пропадают без весточек. Только как же тут забьешь, когда скучаешь по этому человеку до того, что в квартире своей появляться не хочешь и голос в подушку до хрипа срываешь по ночам от одиночества?        По итогу напились они, наверное, знатно. В висках сейчас ломило, да и в целом болела голова. В горле будто пустыня Сахара разлила свои пески. А вот что было дальше, после слов Прочи на ломаном русском «нахуй друзей», Евстигнеев и не помнил, надеясь, что он не один такой сейчас. Но как только попытался позвать кого-нибудь, понял, что рот заклеен чем-то, и оно явно не дает говорить. Сразу Ваня почему-то не обратил на это внимания, за попытками вспомнить, что же было вчера. Теперь же к боли в голове прибавилась лёгкая паника, хотя мало ли, что можно натворить по пьяни. На желания, например, сыграть, а там уже пиздец, потому что друзья у Вани с фантазией. Именно Мир мог что-нибудь этакое выдумать, чтобы Ваня проснулся сейчас вот так. И даже таблеточку от головы не принесут, пидорасы.       «Какого хуя?» — первая мысль, которая пронеслась в голове, после осознания. Именно теперь он осознанно понял, что пиздец, он привязан, а никого рядом нету, и рот заклеен. Привязан, надо сказать, на совесть. Полное понятие ситуации дошло только сейчас. А вот теперь паника, которая лишь фоном проскальзывала в мыслях, переросла в настоящую. Кто мог его так оставить, что даже пошевелиться нет возможности? Миро бы точно такого не допустил. Хотя, смотря на его прошлое поведение, тут спокойно можно было бы вместо "точно" ставить "наверное". Но Ваня всё же наделся на адекватность своего друга.       Уже через полчаса безрезультатных метаний, Ваня просто стал надеяться, что тот, кто его похитил, — это была первая мысль, которая пришла к нему под влиянием сериалов, — покажется на свет. Глаза чуть попривыкли к темноте, но при этом всё равно особо ничего не видно. Мысли в голове беспорядочно сменяли друг друга, версии и надежда на спасение летят, как вагоны у дизеля. Теперь стало понятно, что вероятнее всего Миро потом начал пить вместе с ними, а после, когда все вырубились, видимо в каком-то общественном месте, Ваню просто увезли куда-то, пока остальные спали. Эта версия казалась самой правдоподобной. А если похититель покажется на свет? Может, удастся даже его разговорить, а потом выпросить телефон на «поиграть», — Ваня в какой-то книге читал, что у главного героя получилось так сделать, — или ещё что-то, набрать Мирону, или самому вырубить урода.       Но в комнату входит сам Фёдоров. Ни кто иной, как этот расчётливый жид в белой рубашке с аккуратными манжетами и коротким ёршиком чуть отросших волос. Вчера их не было. Сколько же Ваня тут провалялся? Свет от двери осветил стол у стены, где лежало некоторое количество шприцов, ещё чего-то в бутылочках. Видимо, вырубаться Ване помогали не совсем натуральным способом. Как всегда Мирон до боли аккуратный, синие глаза будто бы смотрят с презрением. Кому как ни Ване подмечать детали, додумывать, что верхняя расстёгнутая пуговица от того, что жарко, а губы кривятся в ухмылке потому, что… В руках он держит что-то, отдаленно похожее на нож, с уплощённой резной рукояткой и странным, чуть закруглённым на манер сабель, концом лезвия. Определённо, оружие сделано на заказ.       Янович подходит медленно, глядит точно в глаза, а потом начинает говорить. Ване, который давно не слышал звуков вообще, — в этом подвале была на удивление хорошая шумоизоляция, — они сначала чуть режут уши. Он уже обрадовался, что сейчас ему помогут, но все его надежды разбились о холодный барьер слов Фёдорова. — А знаешь, я вот, вроде, не садист, — Мирон проводит ножом по беззащитной шее, оставляя на ней красную бороздку, нагло растягивает губы в ухмылке, — и не поехавший, ты не подумай. Я хочу как лучше для нас всех. Просто понимаешь, вы со Славой — не пара.       На это заявление Фёдоров слышит протестующее мычание. Еще бы, не прикрывай Ванин рот слой скотча или изоленты, — хуй разберёшь, видно по-прежнему не было, — и на весь подвал раздалось бы что-то вроде «какой нахуй Слава?». И, даже будь они парой, какое до этого дело Фёдорову? Почему он смотрит с таким выражением, что Ваня бы точно назвал его маньяком. — Но, Вань, полно играть. Знаешь, сцена сейчас очень похожа на эти «клише», — Мир хрипло смеётся, отходит, чтобы протереть инструменты, что лежат на столе с какой-то преувеличенной любовью. На самом деле, там их немного, но это всё равно. Это похоже на какой-то триллер, в котором маньяк затаскивает жертву в подвал, а там скальпели, шприцы, пилы и пыточный стул. Только вместо этого всего у них подпол Мирона, видимо, его дачи, про которую он когда-то говорил, один-единственный нож и скальпель, изолента, которой уже непонятно сколько лет, и мучительное недопонимание, которое Мирон решает разрешить раз и навсегда, всё равно Евстигнеева убивать.  — Знаешь, а ведь я всегда был таким, с самого детства. Сколько себя помню, человек без эмоций, — горькие интонации капали как яд, давая понимание ситуации, — знаешь, пока вы радовались, грустили, я не чувствовал ничего. Лишь холод и… Пустота, наверное. Вань, понимаешь каково это, когда ты просто робот?       Миро сделал паузу, будто давая осмыслить то, что говорил. Но прочувствовать Ваня это в полной мере не смог бы, даже и в свободной обстановке, а сейчас, серьезно? Он сидит связанный, в подвале, его накачивали непонятно чем, судя по всему, не одни сутки, и он должен проникнуться к своему похитителю сочувствием? Если Фёдоров на это рассчитывает, то он очень глуп или очень слеп. — И тогда родители, — он тихо продолжил, — переехали в Германию. Отец так решил не только потому, что там была работа, он очень хотел «вылечить» меня, — истерический смешок разбил тишину комнаты, — и у него получилось. Он избивал меня, а после задаривал игрушками, будто бы извиняясь. А вообще, никогда не понимал, зачем дети с ними играют? Мои ведь намного лучше. Ладно, что-то мы отвлеклись.       Он опять подошел, как заведённый иногда оглядывался по сторонам и вообще, даже для себя на камеру был ненормально активным. Присел на корточки перед Ваней, подвигаясь ближе настолько, что Евстигнеев чувствовал его дыхание с запахом мятной жвачки. — Хотя знаешь, пожалуй, было что-то, что я чувствовал. Жалость. Мне было ужасно жалко этого бедного человека, который всеми силами хотел себе нормальную семью… В общем, после была Англия, и я наконец понял, что чтобы тебя хоть немного приняли, ты должен быть похож на них. Или ты думаешь, что за такую безэмоциональность меня одноклассники не считали поехавшим? Считали, ещё как. — Он уже почти мурлыкал. — Один раз даже заставили звонить в отделение психологии… Но это другое. А потом я реально попал к психиатру. Клянусь, вышло случайно! Но меня туда затащили.       Фёдоров опять замолчал, глядя по сторонам, отводя взгляд от голубых глаз напротив. Поднялся, затем отвернулся, опять отходя к инструментам, примеривая один из них в руке. Что точно увидеть не удалось, всё же Ваня был без очков, но это только ухудшало ситуацию, добавляя ей жути. Не знать, что делает твой похититель — худшее. — А потом диагноз этот… Отец был так рад, когда врачи, наконец, смогли «определить», что со мной не так. К тому моменту я ещё не был полностью «нормальным», в их понимании. Я учился притворству, и так совпало, что учился во время принятия первых таблеток от этой их «биполярки». К концу я уже успешно делал вид, что всё хорошо, что я чувствую. Тогда я видел, как отец плакал от счастья. Мне кажется, что где-то в глубине души он знал, что я притворяюсь, но не хотел в это верить, хотел верить только в то, что говорили ему врачи. Но на самом деле, они поставили неверный диагноз, приняв мою особенность, за биполярку и период затяжной депрессии. Мне было всё равно. Мне дико не хватало чего-то, вернее, как говорила мне мать, кого-то. Мне было пусто, слишком пусто. «Рано или поздно кто-то заполнит твою пустоту» — говорила мать. Она утверждала, что вскоре я найду того человека, который разбудит во мне эмоции, — говорил всё это он уже на грани шепота, будто надеясь, что его не услышат. Фёдоров подошел к Ване, заглянул прямо в лицо, — поможет понять, почему вы, люди, так цените жизнь. Мне просто было плевать на неё. Я не понимал, зачем она нужна мне, и в попытке разбудить хоть какие-то эмоции я делал всё. Я убивал и пытался лечить. Кстати к этому… — он задумчиво поднял взгляд опять на Ваню, но тот взгляд не выражал практически ничего. Будто Миро говорил о чём-то обыденном, — я много кого убил: и животных и людей, но я не чувствовал ни-че-го. Мама говорила, что это будет прелестная девушка, что она, ну, поможет мне, как помог мой отец моей матери, — Мирон придвинулся к Евстигнееву сзади, положив ему руки на плечи, чуть наклонился и продолжил свой монолог, — и, Вань, понимаешь, мне было очень скучно. А потом я нашел себе утешение в музыке. Стал знаменит, только это не принесло мне ничего. Я притворялся нормальным, чтобы меня не заперли в психушку окончательно. — На это заявление Ваня опять что-то замычал. — Тише, начинаешь надоедать. Помни, чем больше ты мне надоедаешь, тем меньше ты живёшь. Я не люблю разговорчивых.       Мирон опять отошёл куда-то позади Вани, чем-то загремел, проматерился. — Блять, ненавижу! Как же меня бесит вся эта ненужная мишура. — Фёдоров опять появился в поле зрения, только уже со стулом в руках. Поставив напротив, он сел, будто они по-прежнему друзья, и просто поговорить решили. — Я даже не знаю, зачем тебе это рассказываю. Хотя Ване другому, который Фаллен, я тоже рассказывал. И Денису Чейни. И всем до них. Ну, да ладно, хочу, чтобы и ты это знал. Мне нравилась моя жизнь. Пусть она и была пуста, но я считал, что так и нужно. Потом я встретил Славу. Знаешь, я уже не помню, каким образом меня занесло в Хабаровск, кажется, тур был, или типа того, ты тогда тоже с нами был. Город там красивый очень, особенно в снежное время. И именно там я первый раз и познакомился со своим Славой. Он пришёл на концерт, попросил автограф. Такой… Мальчишка. С озорными глазами, растрёпанными волосами, в чёрной толстовке. А мне… Я его сразу заприметил, необычного человека, но не придал значение. Ведь я искал девушку. Но потом, потом, — Мир запнулся и сглотнул ком, что образовался в горле, — я понял, что я чувствую что-то. Сначала это было необычно, этого было мало, а потом мне понравилась. Чем дольше я находился рядом с ним, тем ярче чувствовалось. Раздражение от шума толпы, приятное тепло от его руки, которой он ухватился за мою, когда я повёл его к себе в гримёрку. Хотел переговорить с глазу на глаз, продлить это. Я… Эмоции будто заполняли. Когда он убежал по звонку матери, крепко обнявши меня на последок, всё стало блекнуть. И чтобы снова стать живым мне нужно было… Мне нужен был он. Чтобы снова это почувствовать. А дальше помнишь, когда Денис пропал? Он был первым, после — Светло.       На этом моменте Ванины глаза расширились, он задергал руками. И как можно было не понять, что они все напрямую связаны с Машновым? Как Ваня не заметил этой болезненной оживлённости Мирона, после того концерта, и почему не знал о том, что Мир таскал в гримёрку какого-то мальчишку? Сейчас это становилось уже не важным, потому что Ванечка Светло встал на первое место. Так вот, куда он запропастился. А Ваня надеялся, что они ещё встретятся, ждал, когда хотя бы где-нибудь придёт сообщение, хотя бы вялое «привет», как пережиток старых чувств. Мирон заметил, что Евстигнеев, казалось, хотел что-то сказать. Подойдя, мужчина отлепил кусочек скотча, сковывающий чужие губы и предостерегающий от лишних криков. — Так вот что, это оказывается ты, сука! Мразь, за Ваню! Ты ответишь, я выберусь и…       Мирон опять приклеил скотч на место. — Фу. Это так скучно, знаешь, и такое клише. Вот сейчас я должен буду попытаться тебя убить, потом придет подмога, и, вероятно, убьют меня. Кста-а-ати… А почему ты так взбеленился на это, ну то, что Светло у меня был? Не уж то он… Ты любил его?       Ваня притих, опустив глаза. По щеке скатилась слеза, на что Мирон смерил бывшего друга презрительным взглядом. Видно было, что мужчина задел что-то, что задевать не стоило.       А Ваня плакал, просто сидел, и не мог сдержать слёзы. Потому что больше не увидит Ваню. Не потрогает руки, не услышит голоса и не заглянет в глаза. Рудбой никогда не верил, что в человеке можно утонуть, засматриваться на него, будто он самый красивый, пусть и не с модельной внешностью, но лучший просто потому, что он есть. А теперь просто накрыло осознание, что он больше этого не увидит. Ничего не почувствует. Будто сердце осколками разрезало душу и потекло по венам цианистым водородом, затрудняя дыхание. — С тобой, кажется, всё ясно. Но, мне всё равно придётся тебя убить. Даже если ты не любишь Славу… Стоп! То есть, ты не любишь Славу?       Мирон внезапно широко и радостно улыбнулся, резко достав что-то из нагрудного кармана посмотрев на это. Оно странно напоминало фотокарточку по своей форме, да и бумага была очень плотной, не просвечивалась. Мир тихо начал что-то говорить, можно было различить какие-то слова, вроде слов обожания. Теперь мужчина стал совсем не похож на себя: сгорбленная спина, плечи опущены, глаза вглядываться в клочок бумаги, будто надеясь, что вот сейчас на него сойдет какое-то благо. Он стал очень похож на психопата. Если до этого бэк ещё сомневался, что с его артистом что-то не в порядке, то теперь это точно стало видно. Как-то резко хлынуло ощущение, что нихуя это не розыгрыш, что Фёдоров реально кукухой поехал похоже, далеко и надолго. Нужно было сразу же его в психушку определить, ещё при знакомстве, ах, как жаль, что Ваня не знал этого поворота сюжета их истории.        Парень попытался привлечь к себе внимание. Евстигнееву казалось, что это всё сюрреалистично, что перед ним сейчас не Мирон, что этого уж точно не может быть. Вдруг мужчина резко оторвался от своего занятия, поднял полыхающий взгляд на своего пленника, распрямив плечи, молнией подошёл. Сейчас будто вернулся на место тот стержень, который был раньше, что заставлял подсознательно доверять этому человеку. Конечно, сейчас ни о каком доверии не могло идти и речи, но Вано понадеялся было на относительное возвращение к норме. — Ваня, знаешь, даже если ты не претендуешь на Славу, то мне всё равно придётся тебя убить. Теперь ты знаешь слишком много. Да и остаешься потенциальной угрозой, — его лицо осветила широкая улыбка, шальной взгляд гулял из стороны в сторону, — всё случится быстро, скоро всё произойдёт. Ждать совсем немного, в этот день один из нас умрёт. Только, Вань, не рыпайся, сиди, никуда не уходи. У меня есть для тебя маленький сюрприз.       У него в руках сверкнул скальпель, тут же разинув по чужой коже. В это время он продолжал напевать строки этой песенки, которую, похоже, придумал сам или где-то услышал. Даже если бы смог кричать, Ваня не стал бы, разве что от внезапности. Чувствовалось, как по ключице потекла струйка крови. Мир порезал чуть выше и относительно неглубоко. — То, что ты не причастен, почти не освобождает тебя от того, что ты мог сделать. К примеру, вот сейчас бы со Славой стал сближаться на почве поисков Светло, и вы бы могли… Даже не хочу об этом думать.       Мирон, кажется, был абсолютно спокоен, только чуть дрожали руки. Но разве это от переживаний? Едва ли. Скорее он просто волнуется, что скальпель дрогнет, и мужчина прикончит друга раньше, чем наиграется. Серебристая сталь блестела в свете лампы, играла неприятными ответами в глазах убийцы. Нужно признать, странное это чувство — ждать пока тебя убьют. Вот-вот лезвие соскользнет на вену и Ване уже никто не поможет. Навряд ли Фёдоров будет вызывать бывшему другу скорую помощь.       В груди разливалось какое-то жгучее любопытство. Как далеко Окс может зайти? На сколько хватит его сумасшествия и твердости руки? Пока это было непонятно. Он лишь играл, словно кот с мышью, только мышь это была и сама как кот раньше. Кажется, что, может быть, сейчас даже удастся убежать. Хотя, со связанными руками, ногами и заклеенным ртом? Даже если он сможет убежать, далеко не уйдёт. У Мирона явное преимущество. — Чего ты задумался, Ванька? — Мир проводит скальпелем по губам, сталь холодит, — если сбежать хочешь, то зря. Я хоть и немного не в себе, но пока вменяем, а потому не позволю тебе просто так сбежать.       И с первым «немного» и со вторым «вменяем» Ваня был категорически не согласен. Уж точно Фёдоров сейчас не был вменяем. Ощущение, что не он. Не он сейчас режет человека, своего бывшего друга. Да, точно не он. Мирон бы так не поступил. К горлу подкатывает тошнота, горечь на языке уже не с похмелья. — Я хочу, чтобы тебя было слышно Вань, ты же так хорошо умеешь пиздеть.       Рэпер отлепил прозрачную полоску с громким звуком, похожим на хлопок. Евстигнеев поморщился, понимая, что осталось немного. Начистоту, шансов у него не было. Даже если его кто-то и искал, найти эту дачу было довольно сложно. Фёдоров постарался. Идеальное убийство.       Кончики пальцев холодеют, будто чувствуя дыхание смерти. Ощущение, оставленное скотчем, не из приятных. И тут же от стен отбился крик неожиданности, с глубокими нотами обиды и непонимания. Скальпель скользнул по груди глубоко, наверное, останется шрам. Надежда на то, что Мир сжалится, всё ещё не покидала, раз в голове проскакивали такие мысли. Майка тоже была теперь порезана. Досадливо поморщившись, Мирон разорвал этот, теперь уже больше похожий тряпку, элемент одежды пленного. Ему это всё равно не понадобится. Если бы только ты дал объяснить…       Лезвие танцует странный танец на коже: то глубже, то поверхностно, — оставляя за собой следы кровоподтеков и просто красные дорожки. Этот танец завораживает, и Фёдоров просто наблюдает за ним с детским интересом. Вано понимает, что не чувствуется уже ничего, как физически, так и морально. Или ему уже просто кажется, что тело превратилось в одну сплошную болезненную рану. Мир с садистским удовольствием что-то будто рисует, выводит края татуировок. Скальпель уже не холодный — обжигающе-горячий. Хотя скорее это нервные окончания играют с Евстигнеевым злую шутку. — Ты же пойми, Вань, я этого не хотел, и не хочу, но ты потенциальная угроза…— Мирон, похоже, уже и сам не замечает того, что повторяется, — да и знаешь… А, неважно. Покончим с этим, да? Просто мне очень жаль, что так получилось. Очень-очень.       Мужчина, склонив голову и вглядываясь в чужое лицо, провел пальцами по скуле пленного, а потом сделал последний порез, коронный — сонной артерии. Евстигнеев тут же прикрыл глаза. Не хочет он напоследок смотреть в синие, почти такие же, как у него, глаза напротив. Не хочет видеть, что там, в глазах. И Ване похуй что: торжество или сожаление. Всё равно ему это уже не поможет.       Сознание покидает стремительно. На сниженное артериальное давление Ваня никогда не жаловался, а потому кровь Мирону придется, наверное, убирать долго. Ну, хоть помучается. Но, нет, не придётся. К открытой ране на шее он приложил майку Евстигнеева или какую-то другую ткань, просто чувствовалось что-то мягкое. Это было сделано не чтобы помочь и зажать рану, — Рудбой, наивный, верил, что Мир помочь хотел, — а просто, чтобы кровь не попадала на мужчину, на стены, на пол. Её ведь очень долго отмывать потом, а улики оставлять нельзя. Всё кончилось буквально через пару минут. Мир просто надеялся, что Ваня мучился меньше, чем до него Светло или Чудиновский. Им доставалось больше.       Услышав наверху звон телефона, Мир быстро скомкал тряпку, ставшую красной, кинул её на стол и направился к выходу из подвала. На труп даже не оглянулся. Наверху его ждало что-то поважнее, ведь сейчас ему мог звонить только Слава. Человек, которого он любил больше жизни. Они объединились, на почве поисков Светло, ведь Евстигнеев тоже за него волновался, а Миро только и ждал достаточного повода познакомиться с Машновым. Дождался, а после они начали довольно часто общаться, переписываться, делиться новостями. И вот теперь в руках Мирона телефон, на экране высвечивается выученный уже наизусть номер. — Алло? Привет, Слав, да, я в порядке. Есть новости по делу Светло? Где Рудбой? Понятия не имею. Да, обязательно передам, как дозвонюсь…