наши боги под водой

Ты распадаешься на части, крошка, и пусть для твоих лет это — не совсем нормально, но для твоего образа жизни — в самый раз. Выпадают волосы, чешуйки остаются на чужих пальцах и ты говоришь, с нотками главенства и болезненной мольбы: «не трогай». Когда Моана не трогает, она падает на дно. Буквально, потому что в переносном смысле слова она уже давно /намного/ ниже дна. Если бы Моана правильно считала свои годы, её можно было бы назвать восемнадцатилетней — женщиной в самом соку, которая должна уже заиметь ватагу отпрысков и передать бразды правления могучему, похожему на вулкан супругу. Моана поклонялась стихии огня, и все её женихи, чтобы стать мужьями, должны были проглотить чёрно-красный уголёк. Женихи хотели стать мужьями, но не хотели быть женихами, умирающими в страшных мучениях. Моана была абсолютно свободна и сделала свой остров точно таким же — ужасней и раздольней места в Тихом океане было не найти. Но тебя она всё же слушала. Тебя единственно она и слушала, абсолютно всегда. –…и я думаю, что это всё-таки старость, дорогая, — говорила ты, вытаскивая Моану со дна. — не трогай мою старость. Моана слушала, будучи в обмороке. Но очнувшись, всегда говорила: — Мы умрём раньше, чем состаримся, мой бог. Полностью, я имею ввиду. Моане было восемнадцать, а тебе — ровно две тысячи лет. Вы обе в своих мирах считались дамами в самом соку, но уже слишком подлежавшимися, чтобы брать вас. Ещё четыре года назад для вас существовал весь океан, но вы выбрали друг друга. Сейчас для вас существуете вы, и вы не хотите больше выбирать. — Да ладно? Вы на большом камне, и твоя кожа полностью покрылась чешуйками, тебе не страшен больше этот отвратительный человеческий воздух и ветры, у которых есть имена, но нет чувства меры. — Честно. Как бы ты хотела умереть? «Честно, как бы ты хотела умереть?» «Честно, как бы ты хотела умереть?» Вы обе знаете, от чего появляется эхо, и голос Моаны, отражаясь от стенок твоего горла, звучит в тебе. Вы не целуетесь — целовались вы четыре года назад, — вы соединяетесь в одно существо, похожее на гигантскую гусеницу с ничтожно малым количеством конечностей и рыбьим хвостом. Вы соприкасаетесь идеально округлёнными губами, вам не нужно сминать их, слюнявить и соприкасаться языками. Одна из вас — жрица огня, а вторая — дитя Океана, но у вас и так слишком много общего на двоих. «Честно, как бы ты хотела умереть, мой бог?» Ты творишь то, что не могла себе позволить в юности — думаешь, и отвечаешь, спустя несколько ночных, а оттого слишком уж длительных мгновений: — От старости. И утаскиваешь Моану на самое дно. В буквальном смысле слова. *** Нет ничего более прекрасного, чем быть прекрасной и создавать прекрасное. — И ты хочешь сказать, мой бог, что ты могла сделать всё это намного раньше? Смуглость поглотили морские краски — смуглость в подводных краях кажется тёмно-синей. — Нет. Тогда у тебя были родители, а пёрышки твоего бестолкового дружка ещё не спалило солнце. Хвост Моаны цветом походит на густое кокосовое молоко. — Но ты ведь /могла/ сделать это? Волосы Моаны — стали ещё длиннее и гуще. — Да. И при всё при этом — ты прекрасней её во много, много раз. Твоя новая чешуя крепка, твои волосы — красны, как кровь, которой не осталось в теле твоей возлюбленной, которую ты выпила до капли, до самой последней, самой сладкой капли. Самое главное — это с тобой надолго. И юность и /она/. Вы /вместе/. Вы /наконец-то/ вместе. Ей не придётся ждать, тебе не придётся заставлять ждать на /этой ужасной, на этой ужасной, зачем же вы, боги, были так жестоки, что придумали её? / п о в е р х н о с т и. Она неловко движет своим большим, красивым, тяжёлым и сложным в управлении хвостом, пытаясь подплыть к тебе и /влиться/ к тебе в объятия. — Мы умрём от старости, мой бог, — шепчет она, когда ты наконец сжаливаешься и сама сжимаешь её в объятьях. — как же хорошо, что наша жизнь будет вечной.