Край света

      Эти три года были особенными. Отчасти потому, что Холмс не был единственным, кого не стало. Теперь, я чувствую, что в определённом смысле не стало и меня. Я существовал — но меня не было. Меня не было все эти три года.       А после смерти моей жены, казалось, я совсем утратил связь с этим миром. Позднее я понял, что проводил день за днём в полузабытьи, как будто ничто вокруг заслуживало моего внимания. Что-то теплилось в глубине моего разума, как искра огня под золой, которую ещё можно было раздуть, но вряд ли следовало этого ожидать. Я думаю, что у моего состояния на какое-то время было больше общего со сном в движении, чем с рассеянностью.       Мои воспоминания того периода — немногие из них, хотя я, кажется, старался их сохранить, — трудно отличить от обрывков невероятного сновидения, которое можно было бы вспомнить при пробуждении. Они плоские и скучные, безликие. Три года моей жизни скупы на подробности. Что-то в этих скудных, смутных воспоминаниях звучит ложно, как будто вместо того, чтобы переживать и чувствовать, я участвовал в плохо поставленном спектакле или просто сам воображал их. Казалось, что часть меня, которая когда-то знала, как жить, лежит на дне глубокого колодца, придавлена и смята, и ничего вокруг меня не было способно снова извлечь её.       Затем Холмс вернулся — исхудавший, измождённый и измученный заботами. Он завершил новую главу своего прошлого, к которой никто не имел доступа.       И тут будто кто-то щёлкнул пальцами перед моим лицом.       Я проснулся и осознал, что эти три года были для него не такими, как для меня. Я осознал, что он живо видел их — в воспоминаниях, а не в снах. Я понимал, когда что-то всплывало в его памяти, оно возникало из дальней дали, и его взгляд словно натыкался на что-то, чего он не ожидал увидеть, но не мог избежать.       Его теперешние воспоминания, в отличие от тех, которые были до нашего знакомства, не представляли собой пустоту, в которую я не мог проникнуть, но походили на шкатулку, которую я не мог открыть. И всё же я был в отчаянии, что не могу узнать их. Один из нас жил три года, а другой считал его мертвым. Я чувствовал, что мог найти некоторое утешение за утраченное время в его воспоминаниях, если бы он поделился ими.       Однажды я рискнул спросить его.       — Расскажите мне о Тибете, — сказал я.       — Что именно? — отозвался он.       — Что это за местность? Как всё там выглядит?       — Это край света, — сказал он бесстрастно.       Затем он сунул в рот трубку и долго молчал. А я смотрел на него.