Стань моим ветром

Когда приходят «правые», группа Б, а вернее, то, что от нее осталось, яростно обороняется от сбившихся в стаю хрясков. Слишком глупо, слишком бессмысленно умирать, когда Лабиринт остался позади, а каждый новый шаг приближает к заветной цели. Остервеневшие существа издают дикие вопли и, чуя запах крови и свежего мяса, протягивают к иммунам покрытые струпьями и сочащиеся гноем изуродованные конечности. Одна из девушек падает наземь с распоротым ржавой железякой животом. Пока «правые» ровными, точными выстрелами одного за другим кладут шизов, Гарриет и Соня придерживают раненую, борясь за ее жизнь, которая словно вытекает из тела вместе с кровью. Перевязать нечем — ни бинтов, ни даже более-менее пригодных для этого тряпок. — Не выживет, — хмуро бросает лидер «Правой руки», высокий, крепко сложенный мужчина. Голос у него глуховатый и хриплый, а лицо угрюмое. Короткий выстрел — и тело только что бившейся в корчах девушки безвольно повисает на руках Гарриет. На лицах девушек застыл ужас — чего еще можно ожидать от этого человека? Только что он мочил шизов — хладнокровно, как будто делал привычную повседневную работу. Иммунов спасал, последнюю надежду человечества — и тут же хладнокровно пристрелил раненую. Выбирая между плохим и худшим, он выбрал выстрел, скупой щелчок. Дрянной конец, но с предсмертными муками не сравнить... Минуту назад из уродливой раны фонтаном била алая кровь, тут же впитавшаяся в сухой песок, который даже такую влагу принимает с благодарностью, словно льющийся с небес летний проливной дождь. Измученная жаждой земля жадно пьет все, что отдаленно напоминает воду. Даже кровь. На лицах, на одежде тоже кровь, которая через полчаса станет коричнево-бурой — если не найдется, чем ее смыть... Ветер разносит по пустыне песок. Песок лезет в глаза, в рот, попадает на открытые раны. Гарриет дотрагивается ладонью до свежей ссадины у виска — мерзкие песчинки могут спровоцировать заражение. Не вспышка, но тоже ничего хорошего. Хрясков больше нет. Вернее, конечно же, есть — бегают по пустыне и мертвым городам, а в пределах видимости — ни одного. «Правые» знают свое дело. — Вы не враги нам, — Гарриет снимает перчатку и протягивает руку командиру «правых». Тот, крепко пожав ее, представляется: — Зовите меня Винсом. Доверьтесь нам. У нас вы будете в безопасности. До лагеря Винса, по меркам Лабиринта, не так уж и далеко, но дорога кажется Гарриет бесконечной, а повисшее в воздухе напряженное молчание прерывается лишь завываниями суховея. Да и не хочется лишний раз рот открывать — снова песок набьется. Ошибка лидера дорого обойдется всей группе, и, доверяя Винсу, Гарриет принимает ответственность на себя. Какая-то ее частица, та, которую нельзя уничтожить операциями по зачистке памяти, откликнулась на призыв хмурого командующего. Она знает этого человека. Вернее, знала когда-то. В другой жизни, до Лабиринта — в той, которую отнял у нее ПОРОК вместе с памятью. * * * Гарриет переносит палящий зной Топки легче, чем остальные, — ее темная кожа приспособлена для жары. Гораздо хуже, скажем, Соне — ее лицо за время пути через пустыню покрылось ожогами, к которым даже прикасаться больно. И пусть лагерь «правых» не мегаполис, а приткнувшиеся между горными склонами палатки отнюдь не комфортабельные пентхаусы, они найдут здесь защиту от жары и все жизненно необходимое. Мэри Купер, врач, невысокая темноволосая женщина с добрым лицом, сопровождает прибывших девушек в палатку, где в ближайшее время им предстоит жить, пока, как говорит Мэри, ветер не сменит направление. — И что тогда? — интересуется Гарриет, когда Мэри обрабатывает дезинфицирующими средствами ее рану. — Тогда мы снова сорвемся с места и будем искать другое место дислокации, — объясняет Мэри. — По направлению ветра? — Нет, — Мэри мрачнеет. — По ветру идет ПОРОК — мы идем против ветра. Всегда. Винс говорит, что так надо. Ей, как и Гарриет, Соне и всем девушкам из Группы Б, хотелось бы осесть, найти ту самую «мирную гавань» и начать новую жизнь, насколько это возможно, спокойную. — Когда устроишься и отдохнешь, зайди к Винсу, — прибавляет Мэри, обращаясь уже непосредственно к Гарриет. — Ему нужна информация об иммунах из вашей группы. Я знаю, что до лагеря добрались не все… Мэри многозначительно кивает, и Гарриет невольно улавливает в ее чертах, голосе, движениях что-то неуловимо знакомое, уютное. Гарриет на миг застывает в неопределенности, и, затем, словно проглотив ком, стоящий у нее в горле, возвращается к вопросу Мэри: — Некоторых убили хряски… И еще… когда мы бежали из ПОРОКа, то не всех смогли разыскать и спасти. Счет шел на минуты… То же самое она спустя некоторое время рассказывает Винсу, припоминая имена подруг, которых «Правой руке» еще предстоит найти. Первым она называет Ариса, единственного парня в группе Б, ставшего для них всех чем-то вроде ангела-хранителя. Или любимого младшего брата. Может, он прячется сейчас в безопасном месте? Или все еще бродит по пустыне, так же, как и его подруги, разыскивая «правых»? Они редко говорили об Арисе, словно боялись спугнуть и без того зыбкую надежду на его спасение... Винс вдумчиво отмечает на карте какие-то объекты, и обрывки воспоминаний, которые вернулись к Гарриет после метаморфозы, воскрешают в памяти… его же, но немного другого. Более сурового, решительного, даже ожесточенного, без неряшливой растительности на лице и усталости во взгляде. У Винса из воспоминаний другой взгляд — взгляд человека, который привык убивать. Он и убил… кого-то. Когда-то. — Я вас знаю, — произносит, наконец, Гарриет, — кажется. Вы были непохожи на себя теперешнего, но, тем не менее, это были вы и никто другой. — Я работал в ПОРОКе начальником службы безопасности, а до этого служил в действующих войсках, — Винс непроизвольно проводит ладонью по лбу, снимая напряжение. Похоже, ему неприятно вспоминать что-то, связанное с ПОРОКом. — Выбор между плохим и худшим — редкостное дерьмо, но ко всему привыкаешь… — Он нервно закусывает губу, словно отгоняя давних призраков. — Возможно, — с легкостью преодолев разделяющее их расстояние в несколько шагов, Гарриет подходит к нему вплотную. Винс берет ее за руку, и, ощутив едва заметное покалывание в кончиках пальцев, Гарриет шумно выдыхает. — Скоро все закончится, — резковатый, хриплый голос Винса звучит уверенно, и впервые за все время их разговора наедине в нем слышится теплота. И Гарриет тоже хочется в это верить. * * * Впервые за последнее время у Гарриет есть возможность выспаться, не опасаясь ни гриверов, ни ученых-экспериментаторов из ПОРОКа, ни безумных созданий, которых язык не повернется назвать людьми. И впервые она не валится с ног от усталости, не превозмогает подступающую дремоту — она сидит на так и не разобранной постели, обхватив руками колени, и бездумно уставившись в темноту, и прислушиваясь к редким вздохам Сони, похожим на всхлипы. Она знает, как тяжело сейчас подруге — они с Арисом успели привязаться друг к другу сильнее, чем хотели бы сами, а сейчас... то ли ПОРОК развел их по разным помещениям, то ли они разминулись случайно, но Ариса рядом с Соней нет. И неизвестно, жив ли он и что с ним... Бездействие еще мучительнее, чем постоянный риск, чем жизнь на грани, когда на всякие глупости просто не осталось бы времени и сил, даже если бы в их группе и был некто похожий на Винса. Теперь же время словно замедлило бег, а ночь обещает быть бесконечной... В ее памяти снова оживает самый кошмарный день в ее жизни — когда, собственно, все и началось. Когда она вылезла из Ящика, совершенно опустошенная, обезличенная, лишенная даже памяти и собственного «я», и устремилась в пустоту. Одна в замкнутом пространстве. Одна во Вселенной. И, точь-в-точь как тогда, Гарриет устремляется к выходу и, приподняв полог, шагает в безмолвную ночную пустыню и на мгновение застывает, оглушенная обрушившейся на нее мертвой тишиной. Ветер затих, словно уснул, или готовится сменить направление, и каждый ее шаг отдается шумом. Гарриет кажется, что шум этот слышен за милю от нее. Если, разумеется, за милю от лагеря есть кто-то живой, кроме хрясков. Грязно-желтый песок в лунном свете, редкие темные кустики, уродливо натыканные между камней. Камни, горы, песок… Трудно представить, что когда-то здесь зеленели леса и луга. И — ровный теплый свет в одной из палаток. Кажется, палатка Винса… он выбрал место, с которого удобнее обозревать окрестность. Да и кому бы еще, кроме командующего, пришло в голову не спать по ночам? Гарриет возбуждена, ей хочется идти на свет, и сердце замирает от мысли, что ее от Винса отделяет лишь некое подобие стенки из ткани. Она взбирается по камням склона легко и проворно, но одно неосторожное движение — и булыжник соскальзывает, разнося по окрестности зловещий шум. Гарриет удается удержать равновесие и даже присесть на небольшой уступ... Приближающиеся шаги за спиной заставляют Гарриет обернуться, и, узнав в прыгающих отсветах мерцающего фонаря знакомые очертания, девушка не может сдержать улыбки. — Это ты, Гарриет, — на лице Винса встревоженность сменяется облегчением. Винс присаживается рядом с ней, и большая сильная ладонь ложится на ее плечо. — Никогда больше так не делай, если не хочешь нарваться в темноте на хрясков… или на что похуже. Поверь мне, выведать наше местонахождение для Пейдж — лишь вопрос времени. — Поэтому «Правая рука» и переезжает с места на место, — в памяти Гарриет оживает недавний разговор с Мэри. На языке ее вертится еще тысяча вопросов — и Мэри, и Винс работали в ПОРОКе и знают больше, чем любая из подопытных. Но задать их все и сразу — невозможно. О чем-то она спросит завтра, а сейчас… сейчас ей просто хочется сидеть с ним рядом, прижавшись спиной к его плечу, ощущая на щеке его горячее дыхание. Однако, это длится считанные доли секунды — и, резким рывком поднявшись с места, Винс увлекает за собой Гарриет. — Иди к себе, — и это звучит скорее просьбой, чем приказом. — Обещаю, что завтра утром найду для тебя занятие, если тебя снова одолеет бессонница... например, чертить карты? Вы и в Лабиринте этим занимались, так? Она кивает. — И этим тоже. А вообще — чем мы там только не занимались, — впервые за все время ей хочется рассказать о Лабиринте и о том, что они все там пережили. — Трудно было, но это наша память, это все, что у нас осталось… Мы не знали, кто мы и откуда пришли, но знали, что будем делать завтра. За время, проведенное в Лабиринте, наш ветер не переменился ни разу… А сейчас он может резко сменить курс за одну ночь. И эта неопределенность… нельзя сказать, что пугает, но наверняка озадачивает. Возле поселения, где разместили иммунов, они останавливаются, и Гарриет, вдруг подавшись вперед, накрывает его твердые широкие ладони своими, маленькими и изящными. — Вы привыкли к переменам, мы — устали от них, — сколько Гарриет себя помнит, она впервые чувствует себя не слабой, но заметно слабее кого-то. Того, кто всегда сопротивлялся обстоятельствам, нарушал правила и, может, даже закон. — Вы лучше знаете ПОРОК, чем любой из нас… Можно, мы будем просто идти за вами первое время, пока не разберемся, что к чему? На короткое время его ладони смыкаются у нее за спиной. — Не думаю, что это «первое время» будет долгим. — Уверенность в его голосе внушает Гарриет надежду, что она справится. Они справятся. Вместе. Без памяти, без собственной личности, но с друзьями, старыми и новыми. И — с тем, кто с этой минуты стал ее ветром.