Ебанулись на отличненько!

Однажды Мирон профессионально и очень легко перекидывает ногу через ванины колени, садится удобно, и только потом смотрит в глаза. У Вани во рту пересыхает с такой скоростью, будто он подул туда феном, потому что взгляд у Мирона ненормальный, больной у него взгляд, зрачки затопили радужку, и, кажись, из их тёмной глубины вот-вот попрут демоны, которые внутри. Мирон смотрит неотрывно, как змея, и зачем-то неторопливо обнимает Ваню за шею, завершая свой потенциально смертельный захват. — Ты… ты выпил? — за кулисами нет в Ване и капли Охры, опасного и безжалостного демона, есть только Ваня и его неуверенность-осторожность. — Мирон, выпил, да? Мирон склоняет голову к плечу лениво, улыбается сухими губами, и медленно тянет: — Мне нельзя пить, я же на таблетках. Ваня согласно кивает, потому что так и есть, на таблетках, только вот не только на нужных-необходимых до боли, а ещё и на каких-то дополнительных, для бодрости, видно. — Вань? — Мирон трогает его за шею сзади, сжимает холодными пальцами загривок. — Вань, чего ты как неродной? Обними меня. Ваня не хочет его обнимать, особенно когда по позвоночнику морозом продирает от властных жёстких нот в этой «просьбе». Ваня хочет спихнуть его с колен, оттолкнуть от себя и предложить сходить на хуй. Метафорически и реально, на любой хуй в пределах досягаемости, только не к Ване. Однако он покорно обнимает Мирона за талию, даже чуть прижимает ближе, и Мирон, будто приняв этот жест за призыв к действию, легонько, почти незаметно начинает ёрзать, потираясь задницей. А Ваня живой человек, а не ебучая машина. — Нахуя ты, Мирош, ну? — он тихо вздыхает, прикрыв глаза, чтобы не видеть. Не видеть, как Мирон взглядом жрёт, препарирует до самых внутренностей, видит всего Ваню со всеми ваниными потрохами и загонами. Не видеть, как под плотной тканью джинсов ходят мышцы на ногах, отвечая на усилие, которое Мирон прикладывает, чтобы елозить, как девка не очень тяжелого поведения. Нихуя этого не видеть и не задумываться. — Замолчи, будь так добр. Мирон укладывает голову Ване на плечо, дышит жарко в шею, едва касаясь губами кожи, шевелит ими, выговаривая что-то. И даже не надо прилагать усилий, чтобы понять. Зовёт, конечно. Зовёт шёпотом своим ненормальным сбивчивым по имени. К себе, в свой ненормальный наркотический мирок. Только не Ваню вовсе. — Слав… — слова жгут кожу, едкой кислотой стекают за шиворот, оставляя ожоги. — Слава… Ваня конвульсивно дергает пальцами, комкая в ладонях чужую футболку, и прижимает Мирона ближе, ближе, так, чтобы между ними ни сантиметра, ни волоска даже не осталось. Мирон цепляется за его плечи, тянет к себе и задирает лицо с глазами-провалами. И Ваня падает, падает, падает метафорически и в реальности. Роняет Мирона на диван узкий и неудобный, и Мирон с готовностью раскладывается, раскрывается, как бы говоря: я весь твой и для тебя. Не для Вани, но. Ваня не знает, зачем это делает. Ване не нравится Мирон в таком смысле, они друганы, они даже лучшие друганы, и не было никогда неловких недомолвок и неуютных тайн. А вот сейчас и каждый раз зачем-то хочется и зачем-то нужно. Нужно стянуть майку через голову, но оставив на руках, чтобы не мог вцепится в плечи, разодрать до мяса своими ногтями. Нужно целовать вздымающуюся грудь и ходящие ходуном рёбра, вылизывать узоры на коже, оставляя свои собственные рисунки губами-зубами-языком. Нужно Мирону сделать больно, больно до хруста зубов от сдерживаемого крика, чтобы он за прикрытыми веками видел того, кого хочет видеть сейчас. Ваня сжимает чужие бёдра до синяков, прежде чем перевернуть Мирона на живот и ткнуть в подушку лицом. Они ведь со Славой не похожи ничем, кроме роста да комплекции, поэтому так проще. Проще дать, чего Мирон хочет и взять то, что хочет Ваня. Ваня хочет ещё немного спокойствия между сокращающимися приступами. Ваня хочет, чтобы они наконец-то разобрались в своих ёбнутых отношениях и успокоились. Ваня хочет Мирона. Он трахает его жёстко и быстро, не касаясь почти, будто противно. Трахает, протаскивая по дивану, не обращая внимания на стоны и просьбы. Мирон цепляется пальцами за подушку, комкает в руках её яркие бока и быстро перестает просить. Ему даже не секс нужен, но Ване просто нечего больше дать. Он в другого человека превратиться не может. — Я не могу приехать, Слава, я вообще в другом городе. Ваня застёгивает ширинку, а Мирон даже ноги не сводит, лежит на диване, и между ног у него подтекает сперма. Ванина, блядь, сперма, пока он воркует по телефону. Всё ещё под приходом, но уже более расслабленный. Лежит и, не стесняясь, диктует голосовые сообщения сорванным от крика голосом. Ване хочется его немного задушить. Он даже кладет ладонь на открытое беззащитно горло, сжимает легко под взрывающийся славиным негодованием динамик «и нахуя ты вообще мне написал, уебок, разбудил и нихуя?!» Кладёт и сжимает легко, и Мирон открывает рот, тянется вверх, к ваниной ширинке, чуть высунув язык, прикасается губами к уже увеличившейся выпуклости. И не брезгует, да, хотя Ваня всего-то влажными салфетками обтерся. Тянется не только ртом и руками помогает, расстегивает молнию привычным движением: Ваня тут же ослабляет хватку на горле, но Мирон кладёт свою ладонь поверх ваниной и сжимает обратно. А под ней чувствуется, как глубоко Мирон берёт член и даже не давится, как бывало раньше, профессионально берёт, не иначе тренировался долго и мучительно. Иногда подмывает спросить, больше ли у Славы? Или они примерно равны? А если так, на кой-смысл Мирону Слава, если Ваня может дать ему столько же и даже больше. Наверное, дело не только в сексе. Наверное, дело в чём-то ещё, неуловимом и сложном, что не опишешь. Ваня в ответ на эти мысли злится, трахает мокрый и горячий рот глубоко и сильно, пока Мирон снимает на фронтальную камеру происходящее, даже не пытаясь скрывать. Ваня сжимает чужое горло сильнее, почти на грани и спускает, как будто не кончал полчаса назад, много и бурно, позвоночник прошивает судорогой удовольствия, особенно когда Мирон кашляет и садится, не в силах восстановить дыхание. Но всё равно умудряется в процессе видео отослать и отбросить телефон в сторону. Ване гадко. Ему хочется помыться, смыть с себя чужой больной взгляд вместе с прикосновениями, но до такой роскоши, как душ, ещё надо добраться. Мирон улыбается загадочно, тапает пальцами по экрану быстро — не иначе, перешёл с голосовых на обычные сообщения. Обнажённый, потасканый, с расцветающими лиловыми синяками на коже, довольный донельзя. Ване гадко, но почему-то исключительно от себя. «Я Рудбоя сам в рот выебу, когда увижу, так и передай», — раздаётся раздражённым голосом Славы из динамиков. Раздражённым и севшим от возбуждения голосом, сука. Даже замаскировать не пытается. — Слышал, он тебе интересные вещи обещает, Вано. Мирон морщит нос смешливо, щурит глаза и тянется руками, подзывая к себе. Ваня не хочет подходить, но подходит и позволяет обнять себя за бёдра, прижаться щекой к своему животу. Молчаливая благодарность за ебанутые действия. Ваню передергивает, но он гладит Мирона по бритому затылку, и тот тихо вздыхает, и этот вздох совершенно не похож на удовлетворенный. Ваня не хотел бы оказываться в этом странном треугольнике. Он не хотел бы узнавать о том, как ‘там’ устроены ебанутые отношения, где они не могут друг друга видеть неделями, но как жадно ищут друг друга в эти дни. Не хотел бы знать, как Мирон кусает губы до крови, листая чужую страницу в инсте, с чужими счастливыми фотками. Не хотел, сука, в это ввязываться, а увяз по самые ушки. Увяз, когда попёрся разговаривать с Мироном, и тот так отчаянно просил о помощи, что получилась какая-та поебота. И ещё сильнее увяз, когда пошёл к Славе на разговор о ‘чужих’ отношениях, а попал на «Рудбой, ну вот нахуя ты такой, как» — он? Рудбой похож на Мирона хуй да нихуя, а стоял, как идиот, и позволял касаться губами своей шеи, почти невесомо и страшно горячо. И целовать себя, блядь, тоже позволил. Что-то, сука, вроде ебанутой рации, да? Проблема в том, что в этих отношениях ничего нормального уже вообще не осталось.