Перемирие

Все начинается странно: Катай тянется за очередной пачкой быстрорастворимой лапши и не находит ее в ящике. Вначале ему кажется, что он сам забыл или заказал в прошлый раз меньше, чем должен был, но этого не может быть: список продуктов проверял Куникида, а Куникида никогда ничего не забывает, даже самые мелкие детали. Катай оборачивается медленно, нервно поправляет очки, оглядывает комнату. Если присмотреться — можно догадаться: чашек у постели на одну меньше, чем прошло дней с последней уборки — она была в воскресенье, по воскресеньям приходит тот же Куникида и жесткой рукой и крепким словом разгребает тот уютный бардак, который во все остальные дни царит в квартире (Катай ему на самом деле очень благодарен, пусть даже каждый раз для него похож на маленький апокалипсис) — так вот, одной чашки нет, монитор подмигивает ему игриво-желтым светодиодом, на полке с книгами нет пыли - будто кто-то смахнул ее походя, по привычке и из любви к чистоте. Катай чувствует, как потеют ладони, крепче вцепляется в пижаму и неуверенно зовет: — Эй? В тишине не слышно ни шороха, за исключением прерывистого дыхания самого Катая. Он вслушивается в нее боязливо, не ощущая угрозы — но, разумеется, он никогда не был достаточно хорош в этом — и пробует еще раз: — Эмм... Прости... не могли бы вы... ты... показаться? — и, сжав кулаки добавляет: — П-пожалуйста? В спину ему прилетает шарик из скомканного листа бумаги, и он поворачивается так быстро, что поскальзывается на собственной штанине и грохается на пол. Ямато Надэсико сидит на его рабочем столе между двумя системными блоками и, наверное, немного улыбается под маской. Ему немного обидно, что смеется она с его неуклюжести, но, может, он это себе придумал и уголки ее тонких губ вовсе не подняты вверх. — З-здравствуй, — выдавливает он из себя с трудом: язык превращается в бесформенный тофу прямо во рту и слова отказываются складываться в какое-то подобие связного текста. Возможно, неизвестный грабитель просто ляснул его по голове, и теперь Катай валяется в отключке и видит прекрасный сон. "Как ты меня обнаружил?", пишет она в блокноте быстрым, резким почерком со скосом вправо. Обычная шариковая ручка мелькает в изящных пальцах. Чашка и пыль — непростительные ошибки, если бы она действительно от него скрывалась, Катай знает, но Ямато-сан делает вид, будто то, что она позволила себя обнаружить, это заслуга Катая — и от такого хочется уткнуться носом в подушку или влюбиться в нее еще сильнее. — Н-ну, — он запинается, утыкаясь взглядом в пол, — я же все же работал в детективном агенстве, верно? Если Ямато-сан служит в мафии, то она об этом точно слышала, особенно после заварушки с Каннибализмом, но перед ней хочется казаться чуть сильнее, чуть значительнее, даже кому-то вроде Катая. В конце концов, ради нее он даже вышел на улицу, что сложного сейчас расправить плечи и посмотреть ей в лицо. Катай называет себя тряпкой и размазней, но его взгляд, едва дойдя до края ее сапог, упорно отказывается подниматься выше. — Ты можешь остаться до воскресенья, — предлагает Катай, еще не зная причины, почему она пришла в его дом. — Т-то есть, я совсем не против, чтобы ты осталась подольше, но, я... в смысле, в воскресенье придет Куникида, он может рассердиться, и... Ямато-сан, легко соскользнув со стола, небрежно и мягко ударяет его по лбу рукояткой ножа — жест то ли симпатии, то ли одобрения, то ли еще чего. Катай ойкает и наконец смотрит на нее — на то, как она скидывает изорванную по низу накидку на вешалку и берет с полки книгу, устраиваясь на полу возле окна. Ямато-сан остается — как символ приближающейся бури, как примета скорой беды. "Перемирие", вырисовывает она на счете из службы доставки, когда они ужинают вместе. Или обедают, Катай не уверен, какой это по счету прием пищи для каждого из них. Ему страшно, потому что у него вызывает страх все неизвестное и он не совсем понимает, что происходит. Должен ли он теперь есть три раза в день, как делает большинство людей? Открывать жалюзи, чтобы комната освещалась не только мониторами? Выходить наружу, если ей захочется погулять? — П-перемирие? — он уточняет, едва не роняя палочки. Ямато-сан глядит на него, как на ребенка, без осуждения или презрения, и ему чуточку менее неловко, чем обычно в обществе других людей. Может быть, жить с настоящей Ямато-сан, не с ее фотографией, которая у Катая стоит на абсолютно всех рабочих столах, будет куда лучше, чем он предполагал. Она смотрит на него чуточку грустно, прежде чем беззастенчиво украсть с его тарелки кружочек помидора. Катай думает, что это очень похоже на то, что делают парочки, и краснеет так, что может посоревноваться с помидором в цвете. Перемирие, думает он, когда просыпается утром и видит, как Ямато-сан расчесывает волосы: под гребнем они черной волной стекают вниз, до пола. Перемирие звучит как что-то хорошее, но будь оно таким, ассасину мафии было бы нечего делать в его квартирке, и это наполняет его беспокойством — тем более, что место жительства он сменил совсем недавно, после того, как его прежнюю обитель навестил крайне невежливый русский. Или, может, в России так принято: стрелять в людей в их доме даже не поздоровавшись. Катай в этом не разбирается, если честно. Утром пятницы — он даже специально открывает календарь и проверяет день недели, чтобы знать, сколько еще времени он будет не один — Ямато-сан готовит ему завтрак, и это оказывается чертовски здорово: раньше он ел домашнюю еду, только когда к плите становился Куникида. Катай пару секунд готов попросить ее выйти за него замуж здесь и сейчас, но потом вспоминает, что ему уже отказали. Вечером пятницы Ямато-сан находит черновики того самого письма — пятнадцать штук, не считая порванных на мелкие клочки, Катай все собирался уничтожить и остальное, но рука так и не поднялась — и, боги, забудьте обо всем, о чем он говорил прежде, ему в жизни никогда не было так стыдно, как сейчас. Он с головой прячется в Ёсико и отказывается выходить на белый свет, потому что на его лице сейчас можно жарить яичницу. Ямато-сан тяжело вздыхает, садится рядом, привалившись спиной к его боку, и, судя по шелесту бумаги, читает его жалкие признания. Катай определенно собирается исчезнуть куда-нибудь прямо сейчас. Когда он наконец находит в себе смелость выглянуть из своего укрытия, Ямато-сан спит на краешке футона, зажав в руке последний из черновых вариантов. Катаю очень хочется ее обнять, но он не уверен, что не лишится за такое руки. Спящей она кажется младше и беззащитнее, чем есть на самом деле, и у Катая внутри что-то щемит от больной нежности. Перемирие, думает он зло, и слово горчит на кончике языка, а потом он понимает, что так и не спросил, как ее зовут по-настоящему. — Было такое аниме, про семь обличий идеальной девушки, — говорит он ей утром, когда она показывает ему нож. Нож — это символ того, что с ним случится, если он продолжит от нее прятаться, и Катай, хоть и косится в сторону Ёсико, но движений в ту сторону не делает. — У тебя их всего два, но ты прекрасна в обоих. Когда до Катая доходит, что именно он сказал, он издает очень испуганный звук и закрывает лицо ладонями. Может быть, сейчас на него упадет шкаф и ему не придется умирать от смущения. Или с неба спустится шинигами и заберет его живым в царство мертвых. Или еще что-нибудь. Взгляд у Ямато-сан прохладный, как каменные листья плюща на барельефах перед надвигающимся дождем, но она встает и садится рядом, прижавшись плечом к его плечу. Если бы у него хватило отваги задать ей вопрос, понимает Катай, она бы ответила. Наверное. Она бы сказала, что убийцам нравится тьма, поэтому жалюзи раздвигать не обязательно. Что лапша быстрого приготовления мало чем отличается от того, чем она перекусывает на работе, когда на отдых ей отводится пять минут и ни секундой больше. Что она выйдет с ним на улицу, если он переоденет пижаму и сбреет щетину, потому что не хочет, чтобы его приняли за ее сумасшедшего родственника. Что война, начинающаяся в Йокогаме, заставляет чувствовать страх не только Катая. — Т-так как тебя зовут? — спрашивает он вместо этого и, сглотнув, тянется к ее маске дрожащими пальцами. Он готов к тому, что к его горлу сейчас прижмется острое лезвие, но этого не происходит. Ямато-сан наклоняет голову, чтобы ему было удобнее стащить резинку. — Гин, — отвечает она чуть слышно. Голос у нее нежный, как перезвон сюрикенов, падающих на дно хрустального кувшина. Катай успел об этом забыть, но готов вспоминать хоть по тысяче раз на день. — Гин-сан, — повторяет он за ней. — Как "серебро"? — Как серебро, — соглашается она. Выбившаяся из хвоста прядь расчерчивает ее лицо пополам. Та часть, что скрыта в тени, кажется, ей вовсе не принадлежит. Катай берет ее ладонь — небольшую и тонкую, с мозолью от оружия возле линии жизни — в свою, и, когда она не отдергивает руки, ему кажется, будто он способен воспользоваться возможностями эспера и так, променяв обьятия Ёсико на едва ощутимые касания убийцы на службе мафии. Перемирие, сказала она ему, и если бы она произнесла это вслух тогда, Катай бы различил в ее голосе не только дрожь серебряных ложечек, но и тихое позвякивание кошачьего колокольчика. — Ты мне поможешь? — просит он. Ему уже ясно, что пришла пора устраивать маленький апокалипсис самому — темные, как грозовое небо, глаза его Ямато Надэсико, его Гин-сан, говорят ему о том, что никогда не опаздывающий и ни о чем не забывающий Куникида в это воскресенье не постучит в его дверь. Она поднимает голову и наконец улыбается — все так же прохладно, но ласково и понимающе. Катай гладит ее запястье большим пальцем, и мониторы в комнате начинают зажигаться один за другим.