Незнайка

Плахов вытер с лица капли мороси, сыпавшейся откуда-то сверху и висевшей в воздухе. В сероватом дневном свете виднелись широко раскинутые голые ноги девчонки, лежавшей за мусорными баками. Кровь, успевшая подсохнуть и побуреть, неприятно контрастировала с белизной ее тонких ног в порванных чулках. — Кто ее нашел? — спросил он куда-то в пространство. Откликнулся всезнающий Виригин. — А вон пацаны, Вася с ними разговаривает. Плахов перевел взгляд на скучковавшихся у облупившейся желтой стены дома во дворе-колодце трех мальчишек. Старшему из них было лет двенадцать, не больше. Кто-то говорил с Роговым, кто-то жадно разглядывал убитую девчонку. Она была совсем молоденькой, дай бог, школу закончила. В распахнутые серые глаза лилась все та же вездесущая мокрядь, лицо было искажено ужасом, болью и страхом. Один глаз ей выдавили, и глазница зияла пустотой. В рот запихнули какую-то грязную, замызганную тряпку, успевшую пропитаться кровью. На левой щеке виднелась грязь и подсохшая кровь из разбитого носа, на правой — ссадина и глубокая рана с запекшейся кровью. Легкий светлый плащ разорвали так, что пуговицы отлетели на пару метров, залитую теперь кровью футболку задрали кверху, к ключицам. Плахов торопливо отвел взгляд от змеившихся в грязи серых колец кишок. Руками она до последнего, по всей видимости, зажимала рану на животе, но безуспешно. Кишки свешивались вниз, свивались в клубки в луже. На груди, животе, плечах были видны резаные раны, явно от ножа, будто она защищалась, закрываясь руками. От медной вони крови Плахова замутило, к горлу подкатил кислый ком. Он отчего-то почувствовал иррациональную жалость к валявшемуся в грязи на всеобщем обозрении худенькому и хрупкому телу, и ему захотелось укрыть убитую девушку, спрятать от мороси и взглядов зевак, которые уставились в окна, перешептывались у лавочки, толкались локтями и показывали что-то жестами. Он заставил себя отвернуться и перестать смотреть на сбившуюся на бедрах в неопрятный ком, пропитанную кровью голубую юбку-разлетайку и пошел к участковому. Участковым был Коля Васин, полный тезка известного битломана всего Советского Союза. Отчасти из-за этого и тупых шуточек он ненавидел «битлов», пожалуй, даже больше, чем что-либо еще. Даже больше Бориса Моисеева с его голубизной. Васин почесал в затылке. Плахов устало посмотрел на него, ощущая, как в голове потихоньку долбится боль. Скорее бы закончилось дежурство. — Коль, она ваша? С твоей земли? Васин замялся, сунул руки в карманы. — Ага. Из соседнего дома, Лена Машукова. Училась на вечерке в институте, днем где-то подрабатывала. Родители инженеры, мать сейчас на рынке торгует, отец болеет. Обычная семья, не буянили, я вообще к ним не ходил даже. Жалко ее, девятнадцать, что ли, ей. Было. — Спасибо, Коль, — кивнул Плахов. — Напиши адресок, где она жила, будь другом. Родители знают? Васин покачал головой, нехотя вытащил руки из карманов, засуетился в планшете. Плахов отошел к Васе, который уже отпустил пацанов. Те настороженно смотрели на девушку, Лену Машукову, девятнадцати, что ли, лет, вокруг которой суетились эксперты, и на всякий случай не отходили далеко. Будет о чем рассказать одноклассникам в школе. Рогов тяжело вздохнул и поежился. — Шли гулять, забурили школу, решили вон бутылок пособирать в мусорке, чтобы сдать и завалиться в компьютерный клуб, оболтусы. А она вот… Потом еще раз с ними и с родителями поговорю. Плахов рассеянно оглядывал дома. По всему выходило, что Лену убили прямо здесь, следов волочения или крови на мокром асфальте не было. Только там, где она лежала, все было залито. Скорее всего, кто-то что-то видел. И наверняка слышал. Звуки во дворах-колодцах хорошо разносятся, тем более ночью, это он знал по опыту. — Мне вот интересно, Вась, почему ее пацаны нашли, а не позвонили, например, вон из той квартиры. Там же сверху видно и мусорку, и ее. Рогов пожал плечами. — Спроси чего полегче, Игорь. Ладно, пойду к родителям, что ли, с Колей. Плахов кивнул. Что-то зудело на краю сознания и не давало покоя, тормошило и теребило, и его никак не удавалось поймать. Он временно отложил это в дальний уголок мозга и прошагал, обходя лужи, к зевакам. Те шарахнулись, толпа рассыпалась на отдельные группки. — Граждане, кто-то что-то видел или слышал ночью? — спросил он. Люди забубнили, пожимая плечами и переглядываясь. Из бубнежа выходило, что никто ничего не видел, не слышал и не знает, а сюда просто пришли постоять. Плахов профессиональным взором выцепил женщину средних лет, по виду типичную домохозяйку в поношенном халатике и накинутом на плечи стареньком плаще, которая потупилась и начала чересчур пристально рассматривать желтый лист на асфальте, и осторожно отвел ее в сторону. — Вы что-то знаете, так? — настойчиво спросил он. Женщина спрятала глаза. — Я слышала, что на улице ночью кричали, муж хотел пойти разобраться, но я не позволила. Подумала, что там опять алкаши буянят. Их там несколько было, что ли, они бы и его тоже, понимаете? Я… Я не думала, что так будет! Она смотрела так, словно ждала понимания и прощения своей трусости. Плахов точно не мог ей этого дать и закрыл глаза, пробормотав: — Вы сможете их узнать? Женщина заколебалась. — Я их только сверху видела. У одного фиолетово-зеленая олимпийка была, а другой стриженый, все, что запомнила. И еще один в кожанке, их трое там было. Вы спросите у Софьи Аристарховны, она живет на первом и вечно за всеми шпионит, — она указала в сторону щуплой старушки, закутанной в шаль по самую макушку. Плахов окинул взглядом двор — Виригин опрашивал соседей, Вася Рогов вместе с участковым ушли к родителям Лены, эксперты заканчивали работу — и подошел к старушке. — Капитан Плахов, уголовный розыск, — привычно выдал он. — Софья Аристарховна, нам очень нужна ваша помощь. Вы видели что-нибудь этой ночью? Старушка прищурилась. Плахов понадеялся, что правильно оценил ее. Выглядела она как любопытная бабка, которой необходимо быть важной и нужной хоть кому-то. — Молодой человек, а со мной точно ничего не сделают? Плахов проглотил язвительную реплику, прислушался к бульканью голодного кита в желудке и доверительно сообщил: — Обещаю, что с вами ничего не произойдет, если вы расскажете, что видели ночью. — Вы знаете, — с готовностью начала Софья Аристарховна, пригладив куцый седенький пучок на голове, — я в последнее время страдаю бессонницей. Никак не могу уснуть и иногда смотрю в окно, когда совсем невмоготу. — Плахов отстраненно подумал, что это отличная отмазка для подглядывания за соседями. Наверное, ему никогда не попадется пенсионерка, которая сразу перейдет к делу без рассказа о родословной всей своей семьи, собачки Глашки и домработницы Наташки, которые жили у них, когда половцы на Советский Союз напали. — Я Леночку знала, она жила в соседнем доме и иногда гуляла и у нас. Она часто возвращалась поздно, в институте училась. Вчера я видела парней, один, кстати, в соседней парадной живет, на пятом, кажется, этаже. Сережа Гладышев. Они на кого-то напали, я испугалась. Сами понимаете, я пожилая женщина, что бы я смогла с ними сделать? Плахова замутило. Пока выходило так, что из-за трусости и равнодушия этих людей погибла совсем молодая девчонка. Старушенция требовательно смотрела на него, ожидая ответа, и он выдавил: — Да, Софья Аристарховна, лично вы ничего сделать не могли. Кроме как позвонить в милицию, пожалуй. Вот мы бы смогли что-то предпринять. — Вы что, обвиняете меня в чем-то, молодой человек? — скрипуче и несколько напоказ удивилась бабка. — Да вы представляете себе, через что я прошла? В вашу милицию только позвони, сама же виноватой и останешься! — Нет, Софья Аристарховна, — устало сказал Плахов, — я ни в чем вас не обвиняю. Просто девушка могла бы остаться в живых, если бы хоть кто-нибудь вышел или хотя бы позвонил нам. Вы сможете опознать этого Сережу Гладышева? Во что он был одет? Бабка поджала губы куриной жопкой и неодобрительно посмотрела на Плахова. — Смогу. У него вся семья алкаши, весь дом от них стонет. В спортивную куртку, знаете, такую с фиолетовыми и зелеными пятнами. Молодежь их сейчас часто носит, модные, наверное. И дружки его с ним были, но их я не знаю. Плахов подобрался. Вырвиглазная олимпийка фигурировала уже в показаниях двух свидетелей, если их можно так назвать. С одной стороны, сейчас каждый третий щеголяет в подобной, но проверить это необходимо. Да и раскрыть убийство по горячим следам, без «глухаря», заработав «палку», тоже было бы некисло. За «палками» он не гнался — на удивление, в этом месяце ему и так их нападало, спасибо «Маку», — но найти мразь, которая убила девушку, и схлопотать для разнообразия премию, а не выговорешник, было все же довольно соблазнительно. Он отогнал мечты о шкуре неубитого медведя и медленно, четко проговаривая каждое слово, сказал: — Софья Аристарховна, я буду очень вам признателен, если вы скажете или покажете мне, где живет Гладышев. Если вы опасаетесь мести с его стороны, просто назовите, пожалуйста, адрес. Старушенция еще раз смерила его взглядом и нехотя ответила: — В последней парадной на пятом этаже. Квартира слева от лифта. Но вы узнали это не от меня, молодой человек! Плахов торопливо кивнул и огляделся по сторонам. На его счастье, пока он говорил с Софьей Аристарховной, приехал Жора Любимов, и к Гладышеву они пошли уже вместе. В парадной воняло кошачьей мочой, под лестницей валялась пара шприцов с кровью. Плахов поморщился, вспомнив и недавнюю операцию «Мак», и «русалку»-наркоманку, которую сбили у него на глазах, когда она пыталась свистнуть его кошелек с невеликой ментовской зарплатой. Ее приятель, перевитый цепью, недолго отмалчивался и вскоре сознался, что берет наркоту у нового на районе барыги, Леоныча. По его словам, тот толкал довольно неплохой «хмурый», не сильно бодяженный, и вроде как у него была такая же некислая крыша. Выяснилось, что номер его телефона всего на одну цифру отличался от плаховского. Брали Леоныча, впрочем, уже не они — дело перехватили ребята из ОБНОНа, и Плахов не слишком удивился, когда вскоре увидел того же Леоныча на свободе. Он не любил дурно говорить о коллегах, но обноновцы славились тем, что предпочитали трясти рядовых торчков и отпускать барыг. Конечно, показатели от этого взлетали если не до небес, то довольно значительно. Жаль только, наркоты и самих нарков от этого на улице не становилось меньше, и безопасности тоже не прибавлялось. Само собой, лифт не работал, и на пятый этаж пришлось подниматься пешком. На четвертом Плахов решил, что, пожалуй, не помешало бы начать заниматься спортом, и обрадовался, что не курит. Смолившему сигареты одну за одной Любимову явно было тяжелее. — Плаха, это точно он? — отдуваясь, спросил Жора. Неизменная черная кожанка, обтянувшая плечи, поблескивала каплями мороси в тусклом свете лампочки. На высоком подоконнике между этажами сиротливо стояла жестянка из-под томатной пасты, видимо, для окурков. — Хер знает, — коротко отозвался Плахов, поднявшись еще на пролет. — Бабка сказала, вроде он. Ща проверим. Он коротко и властно постучал в дверь. Жора замер чуть поодаль. В квартире зашлепали тапки, и заспанный женский голос хрипло спросил: — Кто? Плахов сунул «корочки» в глазок: — Милиция, капитан Плахов, уголовный розыск, откройте! За дверью завозились, защелкали замками, загремели цепочкой и наконец открыли. В ободранной прихожей без обоев возвышалась изрядно побитая жизнью женщина лет пятидесяти на вид. Специфический нежно-баклажановый цвет лица выдавал как минимум третью стадию алкоголизма. Халат ее был засален и, кажется, вполне мог стоять самостоятельно, без человека внутри. — Чего надо? — осведомилась женщина. — Опять соседи вызвали? — Типа того, — уклончиво отозвался Плахов, прикипев взглядом к выделявшемуся на фоне серых стен зелено-фиолетовому пятну на вешалке. — Типа того. Сергей Гладышев тут проживает? Женщина кивнула. — Да, только он спит сейчас. А чего вам от него? Жора нелюбезно сдвинул ее с дороги и вломился в прихожую. Вслед за ним протиснулся и Плахов, направившись прямиком к вешалке, кривовато приколоченной к стене. Олимпийка заскорузла от крови и стояла колом. Чистой была лишь спина. Ну, с-сука!.. Плахов в ярости дернул кадыком. Жора нехорошо прищурился и процедил, обернувшись к застывшей в дверях женщине: — Где, говорите, он отсыпается? Та ткнула влево, в сторону двери, некогда покрытой белой краской. — Вам чего надо от него? Он, между прочим, еще несовершеннолетний, так что это вам так с рук не сойдет! Любимов молча ткнул ей в лицо несгибающуюся олимпийку. — На кровь глянь, мамаша! А потом в окно посмотри, курва. И только попробуй тронуть олимпийку! Женщина зажала рот руками и как-то утробно заскулила. Плахов, не обращая на нее внимания, саданул ногой, распахнув дверь, и ворвался в комнату. С одной стены сурово смотрел Кинчев, на другой висел черно-красный флаг «Алисы». На старом диване с торчащими во все стороны нитками спал парень. Длинные грязноватые волосы разметались по подушке, рот был полуоткрыт. В комнате отчаянно несло совсем свежим еще перегаром. Плахов невольно поморщился. Жора встряхнул парня и отвесил ему звонкую оплеуху. — А ну вставай, гнида! Ты Гладышев? Тот открыл мутные, ничего не понимающие глаза, автоматически кивнул и что-то промычал ссохшимся ртом. Любимов дал ему еще одну затрещину. Плахов обежал глазами комнатушку, забитую всяким хламом. На вытершемся скрипучем паркете виднелись пятнышки крови. — Нож где? — сквозь зубы спросил он у Гладышева. Тот осоловело смотрел на него и моргал широко расставленными, как у совы, глазами. — Какой еще нож? Я никакого ножа не знаю, — промямлил он. Жора от души дал ему подзатыльник, от которого парень дернулся и поджал ноги, освобождая место плюхнувшемуся на диван Любимову. — Такой нож, которым ты ночью, падла, девчонку зарезал, — выплюнул Плахов. — Что она тебе сделала, пидор? А? Гладышев замотал головой. — Это не я! Я вообще никакой девчонки не знаю, я всю ночь дома был, вон мать подтвердит. Чего сразу я? Вы заебали: как чо, так сразу Гладышев, как по расписанию ходите! — А олимпийка в прихожей на вешалке чья висит? Приметная такая, фиолетово-зеленая. Тоже, скажешь, не твоя? Плахов почти слышал, как скрипят мозги этого пидараса. Гладышев осторожно сказал: — Ну, допустим, моя. Ее друг недавно подарил. — А кровь там чья? Голубей, падла, потрошил? На бойне подрабатывал? — не сдержался Жора. Гладышев почти рефлекторно втянул голову в плечи. — Какая еще кровь? Я ничо не знаю, ничо не пришьете! — Ты погляди, какой Незнайка! — протянул Плахов, с брезгливостью глядя на Гладышева. — Руки-то покажи, литературный персонаж. Гладышев спрятал ладони под задницу и промолчал. Плахов разъярился и изо всей силы рванул его за правую руку так, что тот едва не слетел с дивана. Как он и думал, под ногтями темнела засохшая кровь, и она же кое-где не отмылась с пальцев до конца. — Жор, зови наших, — устало бросил он, пододвигая к дивану стул с висевшей на нем одеждой и усаживаясь. — Я этого фрукта постерегу. Любимов кивнул и вышел из комнаты, едва не запнувшись о высокий порог. Стоило ему закрыть дверь, как Гладышев заныл: — Да я правда не знаю ничего! Чего вы опять ко мне привязались-то? Перед глазами у Плахова встала Лена Машукова с вывалившимися кишками, выдавленным глазом, избитая, искалеченная, наверняка изнасилованная и уж точно непоправимо мертвая. Он не сдержался и ударил Гладышева так, что тот стукнулся головой о стену. — Ты не знаешь, мудозвона кусок?! Так я тебе расскажу, падаль! В окно выгляни, сразу память улучшится! — он сгреб его за застиранную футболку и подтащил к окну, из которого были видны и мусорные баки, и беспомощно-тонкие ноги убитой Лены. Гладышев что-то заблеял, и Плахов со всей силы швырнул его на диван, ощутив, как бешено дергается жилка под глазом и на подрагивает слева верхняя губа. — Что она тебе и твоим дружкам сделала, сука?! Гладышев посмотрел на него круглыми испуганными глазами и затараторил: — Да мы с ребятами просто тусовались во дворе, водку пили. Если б сразу дала, ничо бы ей не было. Нет, бля, закочевряжилась. Ей чо, жалко, что ли, было? С каждым бы по разику, и все, вали домой, свободна. Брыкаться начала, мне по яйцам заехала, когда Черный отвалил уже, ну я и не сдержался. Она опять отбиваться стала, орать, я ее и приласкал, она и не дергалась больше. Узкая была. А потом Леха взялся, и она поцарапала его, что ли. Ну он ее и расписал немного. Сама виновата, не выебывалась бы, ничего бы не было. Плахов чувствовал, как от ненависти к этому малолетнему подонку раздуваются ноздри и сводит скулы оскоминой. Сквозь зубы он просипел: — Расписал немного — это глаз выдавил и выпустил кишки?! Ножом всю ее истыкать — это тоже расписать немного?! Гладышев пожал тощими плечами и нахально заявил: — Ну да. Вы все равно ничего не докажете, я на вас жалобу в суд подам. Я еще несовершеннолетний ваще. Понял, ментяра? Плахов медленно поднялся, нависая над диваном и перетрусившим Гладышевым, и ощутил, как внутри бурлит кипящий сплав ярости и ненависти и перед глазами все белеет. Ему захотелось разнести голову этому малолетнему засранцу, так, чтобы ало-белые мозги и кусочки черепа заляпали стены, залепили лицо Кинчеву с плаката, осели на черном полотнище флага, чтобы эта мразь никогда больше не существовала, не дышала и не отравляла воздух одним своим присутствием. Невероятным усилием воли он сдержался, чтобы не придушить Гладышева, и взял его за шкирку, ощущая при этом пальцами, как бы стучала кровь, как сминались бы под ними хрящи глотки, мечтая, как посинело бы его лицо, как вывалился язык, и никогда, никогда больше этот гаденыш бы никого не убил. — Поднимайся, тварь, — процедил он вместо этого. — Одевайся, иначе я выволоку тебя прямо так и протащу пинками по всему двору, ты меня понял? Гладышев изрядно струхнул, поджал хвост и, видимо, на автомате натянул вымазанные в засохшей крови треники. Плахов ничего не сказал, лишь на мгновение прикрыл глаза от вновь проснувшейся головной боли. Казалось, что она мечется в черепе, пробивает себе русло, как горная река, сметает все на пути. Плахов позволил себе помечтать о скором конце дежурства, диване и убойной дозе болеутоляющего, которое один черт не поможет. Перед глазами расплывались разноцветные яркие круги, и он с трудом мог вспомнить, как сдал этого ублюдка Жоре и Максу и вместе с Васей доехал до дома на служебном «уазике». Кажется, Вася что-то ему говорил, вероятно, о встрече с родителями убитой девушки, но Плахов кивал невпопад, и разговор быстро заглох. На следующее утро он не смог встать с постели и всю неделю провалялся с гриппом, изредка, по стеночке, доползая до туалета и даже до больницы. Когда он вернулся в отдел, сияя зеленью лица и изрядно отощавший, оказалось, что Гладышева сотоварищи уже отпустили под подписку о невыезде. Мрачный Жора, сидя на столе, рассказывал: — А у одного из этих пидоров батя-бизнесмен и мать-судья. Ясен перец, он жил подальше, не в том же доме, где и Гладышев. И познакомились они, прикинь, на секции карате. И их, похоже, всех сразу скопом и отмажут. Нож-то так и не нашли. Ни одному из трех восемнадцати нет, ни одному! Старшему, Гладышеву этому, который Незнайка, семнадцать, остальным и того меньше. Ах, деточки маленькие не понимали, что творят, она их сама спровоцировала! — он похоже передразнил квохчущего адвоката и зло сплюнул. — Следак, сука, еще доебывается до мышей и, похоже, дело разваливает. Бля буду, на лапу кому-то сунули! Плахов прислонился к дверному косяку и спросил: — Жор, а почему он Незнайка? Любимов тяжело слез со стола и угрюмо ответил: — А погоняло у него такое. Коля Васин, участковый, сказал. Типа, ничего никогда не знает, ничего не понимает. Так что ты прям в лузу. Плахов задумался и чуть погодя сказал: — Если так, то там целый двор незнаек. Что мать его, что соседи. Ничего не слышали, ничего не видели, ничего не знают. Бабка-то его хоть опознала? — Опознала. И соседка сверху, по олимпийке. Как и думали, там кровь Машуковой, и под ногтями у него тоже, — отозвался сидевший в углу под раскидистым фикусом Макс. — Этот, конечно, ничего не знает, случайно вымазался и вообще я не я, лошадь не моя. Плахов кивнул, сжал губы и открыл старое дело, которое давным-давно уже надо было сдать Шишкину и забыть, как ночной кошмар. Как он и думал, Незнайку-Гладышева и его друзей отпустили. По сердцу тогда будто железной перчаткой скребанули, а перед глазами вновь встало искаженное мукой лицо Лены Машуковой. Через пару месяцев, впрочем, в районе барыги начали толкать слабо разбодяженного «белого китайца», и пошла волна передозов. Поэтому, когда, прибыв на очередной вызов, Плахов увидел знакомый двор и парадняк, а в нем — того самого Незнайку, то ощутил слабое чувство стыда за мерзенькую радость и довольно неприятное облегчение, что больше этот подонок никого не убьет. Лицо его потемнело от удушья, глаза вылезли из орбит, язык запал, и из вены на сгибе левой руки торчал шприц. Плахов вышел из темного парадняка и осторожно прикрыл дверь. С хмурого питерского неба так же, как и в тот день, капала нескончаемая морось.