***
В центре города проводился какой-то фестиваль: а Николаю с Иваном это только на руку. Быстренько закупятся в супермаркете, да в логово скорей — что им ещё делать здесь? Иван нажраться не позволит, а Николай удержит Ивана от внезапного рвения к храмам. — Фу блять, чё так жарко? — Гоголь фыркнул и снял кофту, кинув её в тележку для продуктов. Гончаров ничего против и не сказал: наоборот, в знак согласия положил уже свою кожанку в ту же самую тележку и кивнул, повернув с ней внутрь супермаркета. Уже наступил поздний вечер: фестиваль снаружи стихал, из помещений среди стеллажей и холодильников потихоньку уходила толкучка, и Иван флегматично шёл вдоль полок, выглядывая, что обойдётся подешевле, но не настолько дёшево, что проест при стирке несколько дырок и железо в барабане машинки: какой рис здесь самый доступный по цене. Так приятно думать о том, с каким удовольствием хозяин пил (да и пьёт) буквально копеечный чай да нахваливает: а ведь это Иван может заварить его так, чтоб было также вкусно, как если бы это был настоящий английский Эрл Грей. Но про чаи поразмышлять да мысленно передёрнуть на то, как же он поразительно, бесподобно и неподражаемо их варит, он успеет ещё "на дне" — а сейчас нужно живенько набрать продуктов да моющих средств, и бегом отсюда. Гончаров дёрнул головой, взбадривая себя от лезущего в глаза сна, и потёр пальцами веки. — Николай, давайте вы... — Бля, смари, сосиски "Ядрёна копоть", Япония, мать её. Как те такое? — Николай сдавленно ржал в себя, тыкая пальцем в упаковку русских сосисок. С пояса сползла спортивная кофта: и с тихим "ой" он наклонился за ней, пытаясь одной рукой завязать её рукава у себя на поясе заново. —...Ах, вы уже. Иван выдал короткий смешок. Пока он, кажется, попросту бессознательно, одной частью мозга засыпая, бродил по магазину, оглядывая полки и удивляясь ценам на хлеб в Японии как впервые, Николай бегал среди уже знакомых полок и холодильников, собирая по списку нужное. Обер-камергер недоумённо глянул в тележку, внезапно наполнившуюся необходимым. Двенадцать пачек риса, макарон, чай, стиральный порошок и многие другие вещи — всё в миг оказалось там, где и нужно было, Иван, как ему казалось, и моргнуть не успел. — Вань, ну не смотри ты на меня так. — Он грубо перехватил тележку в свои руки. — Я всё заплачу, а ты возьми куртки и иди на ту сторону кассы. Да сука, еблан, не бузи, ты и так дрыхнешь на ходу. Я всё сам. Я не тупой. Гончаров неловко кивает, разрешая Гоголю делать то, что ему вздумается.***
День действительно выдался тягостным, и мягкое сиденье ночного автобуса казалось благословением, упавшим с небес. На такси Гоголь поскупился: к вечеру, так ещё и под дождь цена приумножилась втрое. До пункта назначения ехать час-полтора, а может и дольше, и Иван, глядя на сверкающую огнями Йокогаму, отворачивается от окна, и кладёт голову на плечо Николаю. Под барабанящие о стекло капли и тихие разговоры японцев, едущих с работы домой он, широко зевнув, разрешает себе задремать. — Спи, спи, — шепчет ему Гоголь, когда Гончаров рефлекторно дёргается из-за грозы. Ехать ещё долго.