- Я хочу тако!

2:34. Коул Спроус в который раз убедился в безумии подарка, который судьба ему так «ласково» преподнесла, когда сквозь глубокий и сладкий сон о бульдожьей стае и бесконечных ромашковых равнинах, он почувствовал как кто-то требовательно встряхнул его за плечи. — Коул. Его потрясли еще сильнее. Он глухо замычал и перевернулся на живот. — Коул! Вставай, Коул! Спроус застонал и, скрипнув пружиной матраса, кое-как полу сел на подушки. Едва разлепив веки, он увидел перед собой беспокойную блондинку с забытым в волосах карандашом, обеспокоенно стрелявшую глазами по сторонам. — Лилс? Что… м-м.такое? — пролепетал  сипло Коул, съежившись от дунувшего холода из настежь распахнутого окна, которое Лили, несмотря на любые погодные условия всегда оставляла открытым. В Лос-Анджелесе сейчас середина ноября — а этой девушке хоть бы хны! — Коул, я хочу тáко, — на полном серьезе заявила Лили, не моргая глядя тому прямо в глаза. Спроус уставился на нее, непонимающе выпучив глаза. Внезапно его прошиб холодный пот, а поток воздуха из окна, вызвал табун мурашек по спине парня. — Ты… ты что беременна.? — выдохнул он, и Лили после секундной задержки, скорчила рожу, выразив все эмоции одним взглядом. — Что? О Господи, да нет же, придурок… Я просто хочу тáко. Коул облегченно выдохнул, ведь он слышал, что женщинам беременным, изредка страстно желается то попить горячего мятного чайку в самом разгаре лета, то полакомиться снегом — буквально — когда на улице минус 30. Спроус снова уставился на ее полное решительности лицо, не понимая, серьезно ли это она сейчас или нет. — Ты хочешь тáко, значит? Лили твердо кивнула, и несколько раз. Мозг Коула на данный момент был не в лучшем состоянии чтобы мыслить, но он знал Лили слишком хорошо, и такие безумные непроизвольные желания, которыми она загоралась по крайней мере раз в неделю, стали уже обыденностью Девушка-экспромт. Он перевел все еще сонный взгляд на Лили, нетерпеливо облизывающую губы, с небрежным пучком на голове и торчащими оттуда карандашами, с мазком зеленого цвета гуаши на крыле носа. Она активно потерла нос и теперь краска размазалась по всей щеке. Одно слово — художник. — Ну?.. Ну Коул, ну пожалуйста… — жалобно протянула Лили, привставая на коленях и обвивая его шею руками в пятнах краски, запуская в волосы длинные пальцы. Он вяло взглянул на выпятившую нижнюю губу Лили, все еще будучи не в силах полностью постигнуть смысл ее просьбы. Нет, он знал, что его девушка сумасшедшая, но каждой ее одержимости какой-либо навязчивой идеей, появлявшейся как гром среди ясного неба, находилось вполне разумное объяснение, — причина по которой Лили взбрело в голову то или иное. И обычно, хотя нет, практически всегда она крылась в ее рисунках. Тогда Спроус повернул голову к ее рабочему столу, всему в пятнах, освещавшемуся луной из окна. На настенном мудборде аккуратно крепились осенние пейзажи, творения Лили перемешивались с фотографиями Спроуса, кое-где встречались силуэты собак, были и наброски самого Коула. В стеклянной баночке на столе одиноко лежали палочки апельсинового дерева, запах которых Лили просто обожала, в углу стоял контейнер недоеденной мятной помадки, желуди и каштаны были разбросаны по столу, а центром всей этой творческой экспозиции служили ворохи рисунков. На бумаге были запечатлены далекие воспоминания о Мексике. Пустынные горные ландшафты, зеленые кукурузные поля, босой мальчишка с охапкой газет в руках, Коул восседающий на пегой лошади, и… тако, с сочными ломтиками наливных томатов, с поджаренным до хрустящей корочки мясом, и горячей острой подливкой из перца. Все это выглядело так реалистично и аппетитно, что Коул невольно подавился слюной. — Так вон оно что… — пробормотал он переводя взгляд на Лили, еще более жалостливей глядящей на него и будто говорившей ему «прости меня, милый, твоя девушка чокнутая, а теперь я хочу тако, и мне плевать как ты его достанешь». — Ладно, было одно место… Рейнхарт радостно подпрыгивает, смачно чмокнув его в губы, и вскакивая с постели, привычно хватает свой скетчбук и кардиган Коула со спинки кресла, и как было, в своих растянутых пижамных штанах с бананами скачет на улицу. Коул провожает теплым взглядом и отчего-то нетерпеливой улыбкой удаляющиеся бедра Лили, попутно натягивая растянутый свитер, привычно хватает свой фотоаппарат с тумбы и спешит за ней. Очередное ночное путешествие. Будто мало им всего, что есть. *   *   * Лили находит волну какой-то круглосуточной радиостанции и — не понятно откуда она знает слова песни — бессовестно начинает подпевать Эминему. Мелодия печальная, совсем не похожа на рэп.* И всегда сентиментальная Рейнхарт, начинает слезливо рассказывать Коулу жизненную историю рэпера, пока тот рассеянно скосив на нее глаза, пытается одновременно следить за трассой B-6. Шины Вранглера визгливо останавливаются перед до смерти напуганным оленем на дороге, после того как Коул узнает у Лили о разводе репера с женой, о его дочке, и мертвом лучшем друге, и о разводе мертвого лучшего друга с женой… И когда это Лили успела стать поклонницей хип-хоп-культуры? — Коул, черт, стой! — Что? Что такое? — Я забыла карандаш! О нет! Бл… Поворачивай назад! Коул сдавленно хрюкнув от смеха, выуживает из волос Лили карандаш, пытаясь попасть им ей в ноздрю. «Паникерша…» — слышит она снисходительно-шутливое, перед тем как ткнуть его локтем в бок. Холодный ветер хлещет из окна по лицу; центр шумного «города Ангелов» давно остался позади них, и густые рощи секвой сменили светящиеся неоновые вывески. Лили, с ногами забравшись на сиденье, водила карандашом по бумаге, рисуя недавнего напуганного оленя. Коул понятия не имел, что они сейчас делают здесь, за десяток миль от Лос-Анджелеса, в три часа ночи, разъезжая по окрестностям рощи в поисках старой мексиканской забегаловки с тако. Он бросил внимательный взгляд на девушку, сидящую рядом с ним, ветер трепал ее волосы, она уже успела испачкать руки в графите, и, почувствовав острый взгляд Коула на себе, улыбнулась, не отрываясь от бумаги, а на щеках появился предательский румянец. Минутное смущение прошло, и она снова принялась за рисунок, погружаясь в работу с головой, пока его родной и чуть сонный взгляд путался у нее в завитках волос на виске, останавливался на ключицах и заметив, что ее плечи покрылись мурашками, а сама она одета в тонкую фуфайку, в которой Лили и выскочила из дома, Спроус, продолжая пялиться на нее как маньяк, накинул на нее вязанный плед. Лили улыбнувшись уголком губ, коснулась его слегка небритой щеки рукой — в качестве благодарности, — другой продолжая растушевывать линии. *** Тепло исходящее со стороны кухни в этом грязном обшарпанном, но от этого не потерявшим все свое очарование заведении, опять заставляло веки тяжелеть. И чтобы хоть как-то взбодриться, Лили заказывает у официантки с гуарачи** на ступнях двести грамм текилы и взобравшись с ногами на потертый диванчик, вновь открывает свой скетчбук, начиная зарисовывать контуры лица Коула в приглушенном свете, мигающей лампы. Дремлющий Коул, вздрогнув, обреченно просыпается, когда темнокожая официантка с бейджем «Хулия» со стуком ставит корзинку с тортильями*** на стол. От противной сухости во рту он избавляется, залпом осушив рюмку текилы, и замечает Лили, рисующую его очередной портрет, коих в ее коллекции штук пятьдесят. Медленная ухмылка расползается по лицу, и Лили смело отвечает ему тем же, разве что легкий румянец на щеках выдает ее смущенное состояние: ведь она же, в конце концов, девушка. Спроус нащупывает рядом на диване свою камеру. — Ты везде тащишь этот свой скетчбук с собой? Даже в туалет? — усмехается Коул, пытаясь сделать кадр с Лили, которая в свою очередь, пытается закрыть ладонью объектив камеры. Он уже заранее знает ее ответ на вопрос. Поздно — фотография запечатляет очередной уникальный момент жизни. — А ты свой фотоаппарат? — не остается в долгу Рейнхарт, перенося изображение парня на бумагу легкими движениями. Коул фыркает и отложив в сторону фотоаппарат, подхватывает Лили, и усаживает ее к себе на колени, спиной к себе, обвив длинными руками ее ноги, согнутые в коленях. Вдыхает дурманящий аромат красок в ее волосах и прижимает Лили еще ближе к себе, пока горячее дыхание опаляет мочку уха. — Коул, прекрати, — с каменным лицом заявляет Лили, никак не поменявшись во взгляде, продолжая растушевывать линии карандаша пальцами. Затем добавляет более убедительно, но все равно знает, что последует за этим и ожидает самого худшего. — Я работаю. Коул медленно и как-то лениво улыбается закрытыми глазами, водя пальцами по бедрам и достигая талии. Внизу живота тяжелеет и скоро так сидеть станет невыносимо тяжело. — Ты что предпочитаешь его мне? — шепчет Коул ей на ухо, имея ввиду свое лицо на листе, и знает, что она сейчас застыла с пустым взглядом в глазах, напряглась всем телом, с силой стискивая в руке карандаш, и одновременно ожидая сладостную пытку, что будет после, и одновременно мечтая от нее избавиться. — К-коу-у-ул… — рвано тянет Лили, когда шершавые горячие губы касаются кожи шеи, и лижут ее, проводя мокрую дорожку по щеке до виска. Он причмокивает губами, облизывая их и пальцы, на лбу у Лили проступают капли пота. Карандаш и альбом падают на пол, жалобно звякнув, и Лили зажмурив глаза, запускает пальцы в густые волосы Коула, чувствуя как внизу живота начинает нестерпимо тянуть. Коул неровно дышит, продолжая пробовать ее кожу на вкус, пока она оттягивает его пучки волос на затылке назад, и он понимает, что сходит с ума, когда хочет ее сейчас, такую сонную, и чудную. Лили ерзает на бедрах, требовательно потираясь о его пах сквозь ткань шорт, и издает громкий стон, да так, что кажется будто вся забегаловка услышала его. — Тише, тише… Твои стоны — только моя привилегия, Лилс. Она дышит сквозь зубы — горячо и опрометчиво, и он начинает нестерпимо возбуждаться, когда понимает что кроме тонкой полупрозрачной майки на ее теле больше ничего нет. — К черту..! — шипит, облизывая губы Лили, и резко поворачивается к Коулу лицом, бесстыдно топча под ногами альбом. Умело целует его глубоко и развязно, размазывая серый грифель на пальцах по его щекам. *** В крохотной уборной, неизвестно кому она предназначена, пахнет так, что даже если закрыть нос, от концентрации вони заслезятся глаза. Но сейчас все это как-то на автомате отходит на второй план, и Коул, бессознательно закатив глаза от удовольствия, пытается удержать Лили на руках, пока она яростно терзает кожу шеи и аппетитно выступившие ключицы зубами. Коул толкает пяткой дверь, слышится щелчок, который будто пробуждает в Лили первобытные инстинкты и она рычит, скрещивает ноги у него на поясе, сильно прижимается к паху, издает короткие пошлые стоны, кусая его шею, и от этого ему без преувеличения сносит крышу. — Черт, Лили. Он обессиленно вываливает ее на стиральную машину, а на плиточной стене над ней по каким-то непонятным соображениям, здесь повесили портрет Конфуция. Лили внезапно быстро оставляет в покое шею Коула, пока на ней багровеют пятна, она откланивается назад, оперевшись руками о стиральную машину, и совершенно очаровательно, черт ее дери, улыбается, словно это не она рычала две секунды назад как зверь. Она совершенно не пытается ничего делать, с завидным спокойствием и научным интересом наблюдает за действиями Коула, а у того пальцы трясутся от желания побыстрее ощутить ее тепло и влагу, когда пытаются расстегнуть с чертов десяток пуговиц. Он с громким рыком срывает последние пуговицы, а Конфуций на стене укоризненно глядит на парня. Лили вдруг начинает громко хохотать. Он хочет припасть губами к ее грудям, но она не дает ему, игриво двигает плечами, продолжая хохотать как сумасшедшая и отпрявать — неясно почему. «Я тебе покажу как смеяться…» — мелькает в голове у Коула зловеще, когда он смотрит на ухмыляющуюся блондинку, и вдруг резко подается вперед. Лили удивляет своей быстротой реакции; она делает какой-то ей одной известный финт — один его вздох и она оказывается сверху. Толкает его на стиральную машину, прижимая спиной к портрету оскверненного Конфуция, сама взбираясь на нее с коленями. «Это я тебе покажу…» — мелькает у нее где-то на задворках сознания, когда она разрывает на нем рубашку, проводит языком по торсу, чувствуя как Коул выгибается навстречу, мышцы живота перекатываются под горячей кожей. И он обещает себе уже в который раз, что это был последний раз…всё, больше он не даст себя так…вот чёрт…не даст фору. Но все становится очевидно, когда ещё один поцелуй, дикий, голодный, почти переходит в укус и пульсирующий ритм касаний, соединяет их в хаос, плавит разум. Она безумно мокрая, потная, страстная, сочная… Она стонет, почти кричит, шепча что-то неразборчивое пересохшими губами, пока выбившиеся из прически локоны бьют по плечам — «к черту…» — плюет он на всех в мире. Он стонет, почти кричит, шепча что-то невнятное потрескавшимися губами, пока на груди и шее багровеют все новые и новые укусы — «к черту…» — отмахивается она — «он — мой». К черту! Ей не нужны никакие скудные перекусы тако, когда у нее всегда есть возможность насладиться этим острым, пикантным сытным горячим блюдом, которым она, впрочем, никогда не успеет насытиться. К черту! Ему не нужны девушки, клянущиеся в бесконечной любви и подчиняющиеся ему глазами полными слепого обожания и любви, когда у него есть возможность упиваться этим властным созданием из безумной адской смеси с бурлящей страстью в крови и с жадностью в ласкающем его тело языке. *** В машине Лили засыпает, закутавшись в вязаный плед, Коул закрывает окно, на что она бурчит что-то про жару, но все же замолкает. Спроус протяжно зевает, следя за наличием на дорогах оленей и изредка кидает на Лили взгляд, каждый раз с поднятыми вверх уголками губ. Хотелось именно в эту секунду сказать что-нибудь такое…такое слащавое… вроде признания в любви, хоть он и знал, что она его не услышит. А если даже и услышит, то не подаст виду. Она же не такая, как все другие. Звучит как избитая фраза из сопливых фильмов про любовь, но ведь так оно и есть! Лили то была такой непритязательной, когда забывала фантики от мятных конфет посреди шершавых страниц классических книг, то она после секса неожиданно становилась уж слишком бодрой и, вскакивая с постели, гибко и чувственно танцевала под песни Шакиры, пока Коул, медленно затягиваясь, похотливо оглядывал ее формы. И пересматривая в тысячный раз Титаник с ее любимым Лео, рыдала навзрыд, пропитывая футболку Коула солеными слезами, да так, что он одновременно боялся ее внезапно нахлынувших эмоций, в испуге пытаясь успокоить ее, и одновременно глупо ревновал ее к Ди Каприо, думая о том, что Лили никогда бы не заплакала так из-за него. Глупо было конечно так думать… Лили никогда не стеснялась показывать свои чувства на публике, обвивая его шею на газоне парка, она страстно его целовала, показывая средний палец зевакам с фотоаппаратами вокруг. Хотя Коул считал личную жизнь чем-то очень интимным, частным, с ограниченным доступом. Он был уверен, что ее лицо было самым открытым, все эмоции можно было читать по ней как по книге, и она не стыдилась кривляться, показывая язык его спине и запрокидывая голову назад, оглушительно хохотала, вызывая недовольные взгляды пассажиров самолета. А он предпочитал прятать все внутри, но только с ней был искренен. Коул все зевал и зевал, подсознательно понимая, что мог бы продолжить этот список бесконечно. ***** **** ***** Лили в полудреме шепчет его имя, блаженно растягивая губы в улыбке, и обвивает его плечи руками, пока он несет ее в спальню и аккуратно кладет на кровать. Выключает свет, и ложится рядом, приобнимает за спину, она дышит ему в ключицы ровно и умеренно. — Коул, — тихо зовет его она, и он может поклясться, что она сейчас улыбается. За окном потихоньку начинает светать, и солнце лениво вторгается в их спальню, освещая своими лучами-щупальцами постель. — Да, Лил, — шепчет он в ответ, крепче прижимая ее к себе, и чувствуя запах красок от ее волос. Было бы правильнее всего услышать сейчас от нее пару ласковых слов, которые согрели бы душу холодным Лос-Анджелесским утром, и Коул постепенно начинает погружаться в дрему, будучи уверенным, что ничто не сможет испортить наступающий новый день, да вот только… — Коул, я хочу васаби.