Ты убил меня

       В высоком сером доме с развивающимися грязно-белыми занавесками в спальнях, с пустынным двором с кое-где проклевывающейся травкой, над которой даже жарким летом не встретить ни единой пчелы, потому что им нечего искать в этом безмятежном покое почти голой земли, лабиринты-коридоры пересекаются между собой, сталкиваются и снова расходятся, не сходясь никогда вновь.        Чёрный сидел на диване и курил. Лазурные глаза были устремлены к потолку – наблюдали за постепенно тающим в воздухе дымом, который плавной извилистой ленточкой утекал наверх и постепенно бледнел, растворяясь. Его белая безрукавка выставляла напоказ его мускулистые руки, плечи и шею, на груди виднелось несколько охрово-золотистых пятен, стоит предполагать, что от ликёра, голова безжизненно лежала на спинке дивана.        Но вот из тумана выплыл искусительный образ – ветви яблони, сплошь усыпанные бело-розовыми цветами. В каждом пять лепестков и сияют они свежестью и красотой, подобно Венере. Богиня в саду. Она танцует под дождём, напевает разные песни, выглядывает из-за ветвей, смотрит из розовых бутонов, словно для того, чтобы напомнить, что она где-то тут, рядом, неуловимая и невидимая, которой не ощутит и рука слепого. И в его голове завертелся образ девушки. Он и сам толком не знал, кто она такая и существует ли вообще на этой трижды проклятой им земле, но его тешил периодически воскресающий перед его глазами облик юной красавицы с печальными глазами. Он помогал забыться, расслабиться, успокоиться, ведь хотя бы в мыслях должны расцветать, как бутоны неземного великолепия, идеальные люди.        Её зелёное платье, на которое, наверное, пошло ярдов двенадцать муслина, воздушными волнами лежало на обручах кринолина, находясь в полной гармонии с зелёными сафьяновыми туфельками без каблуков. Лиф платья как нельзя лучше обтягивал безупречную талию, кажущуюся неправдоподобно тонкой, и достаточно хорошо сформировавшийся бюст. Обнажённые хрупкие плечи, округлое очертание груди, чуть прикрытой кружевными рюшами, кружевная мантилья, небрежно наброшенная на полусогнутые руки, веер – расшитый стеклярусом, собранный из воздушных лебяжьих перьев, подвязанный к руке на тонкой бархатной ленточке. Каштановые, гладко зачёсанные вверх над ушами волосы, стянутые на затылке тугим, тяжёлым уложенным в сетку узлом, кокетливо оттягивающим голову назад. За ухом красовалась маленькая белоснежная чайная роза со слегка поникшим бутоном, потихоньку начинающим желтеть от краешков лепестков. Её бледное лицо в ореоле тёмных волос было как вырезанное из белой бумаги сердечко, в огромных зелёных глазах застыла печаль, – спокойные, поблекшие (о, сколько в них было учтивости!), они выдавали подлинную сущность этой особы. Ей было на вид не больше девятнадцати, но не скрывалось в её взгляде того самодовольства, своенравия и огня, присущих всем девятнадцатилетним. Эта девушка, казалось, пережила многое на своём веку, и её в жизни уже ничем было не удивить и не обрадовать.        С волной горячего воздуха она проскользнула из комнаты в коридор, прикрыла за собой дверь, и можно было увидеть, как скользят ее пальцы по шлифованной стали — ногти того же цвета, что и губы. Бледно-розовые. Прямо как цветки сакуры или дикой вишни. Она может согреть или заморозить, одарить или ограбить, полюбить или возненавидеть, обнять или ударить, при этом даже не прикасаясь к тебе и пальцем, она — как древнее Божество, прекрасное, но такое недосягаемое. – Чем занимаешься? - вдруг спросил голос прямо над ухом. Чёрный так замечтался, что даже не заметил, как к нему подошёл Помпей. Крепкотелый, с подтянутой фигурой, без всяких сомнений, он обладал своим собственным шармом. На нём была надета кожаная жилетка с высоким воротником и десятком заклёпок «для красоты», виднеющейся под ней полосатой футболке с коротким рукавом не удавалось закрыть рельефные руки больше, чем до половины плеча, свободные джинсы собирались в небольшие гармошки и краями штанин заправлялись в сапоги, достающие почти до колена, а на загривке, скованная связанными её верёвками, дёргалась летучая мышь, висящая в окружении десятка её родственников, уже постепенно отходящих в мир иной. Его чуть смуглая кожа лоснилась в холодном свете лампы, в тёмных глазах сверкал вечный насмешливый огонёк, на поясе висел чехол с торчащей из него рукоятью ножа, замаскированный под широким ремешком. Гребень, подобно гладиаторскому, был чуть ли не вдвое больше головы, виски же были выбриты почти подчистую. В целом это был красивый парень, ни дать ни взять. – Ничем, как обычно, - ответил Чёрный, небрежно развалившись на диване и вытянув скрещенные в лодыжках, длинные, в сапогах до колен, мускулистые ноги. – А ты? - разговаривать сейчас с кем-либо ему не сильно хотелось, потому говорил он резко и достаточно сухо, всем видом стараясь показать, что не настроен на светские беседы. – А я тебя искал, - с неожиданным энтузиазмом сказал Помпей, присаживаясь рядом на софу и как будто не замечая нелюбезности в голосе собеседника. – ...Кто, ответь мне на милость, давал тебе разрешение сюда сесть? – Эко ли видано спрашивать разрешения садиться на общественные диваны, - Помпей усмехнулся и закинул одну руку на спинку, обитую ситцевой тканью и оказавшуюся порванной прямо под его ладонью. Парень задумчиво ощупал пальцами шершавый паралон, лезущий наружу через небольшую прорезь. – Зачем ты меня искал? - со вздохом спросил Чёрный, только и мечтая побыстрее отделаться от этого надоеды и вернуться к своим сладким грёзам. – Зачем я тебя что? - как-будто сквозь сон переспросил тот. – Ах, да, да, да! Искал! Чуть не забыл об этом. – Не прикидывайся идиотом, меня это раздражает. Выкладывай, что тебе от меня надо. – Ничего не надо. Просто хотел посидеть с тобой, поболтать о том, о сём, о минувших годах... – Каких годах? - Чёрный постепенно начинал доходить до точки кипения. – Чёрт бы тебя побрал с твоими хождениями вокруг да около. Если ты вздумал ко мне в лучшие друзья набиваться, то три раза сплюнь и постучи по дереву. Я был занят, чем – не твоё Собачье дело, и ты меня отвлёк, так что теперь говори, что хотел сказать, и иди себе с богом. И можешь не врать мне сейчас, будто ты пришёл просто так «поболтать», просто так «поболтать» не приходят с такой настойчивостью и навязчивостью. – Порой ты мне бываешь на редкость забавен, Чёрный, - Помпей засмеялся. – Но кое в чём ты всё-таки прав, я действительно пришёл тебе кое что сказать, - вдруг он встал с дивана и опустился на колени. – А пришёл сказать именно то, что люблю тебя. Честное слово, люблю. Чёрный посмотрел на почти валяющегося на полу под его ногами парня и почувствовал, как внезапное отвращение пробрало его до самых костей. Эти жалостливо глядящие глаза, в которых погасла искорка иронии и безразличия, не покидавшая его прежде ни на шаг, эти простёртые к нему руки, словно излагающие молитву в церкви перед иконой, этот дрожащий голос, мямлящий что-то так тихо, что невозможно было разобрать и слова, это всё настолько сильно раздражало его, что он готов был стиснуть горло Помпея мёртвой хваткой и задушить его, только чтобы больше не видеть этих жалких попыток самоунижения. Где-то внутри него проснулась залежавшаяся вселенская злость и ему еле-еле удавалось удерживать её, чтобы она не выплеснулась трёхэтажным матом на несчастного парнишку, познавшего безответной любви. – Уходи. – Как?! Но почему? - вскричал раздосадованный Помпей, хватая Чёрного за ногу. – Неужели ты даже не хочешь узнать меня поближе, Чёрный? Хотя бы попробовать узнать? – Уходи живо, пока я сам тебя не спровадил. Помпей поднялся с земли и отряхнул штаны. Он смотрел прямо на Чёрного и в его глазах появилась искра обиды и злости, которая, казалось, с каждой секундой разгоралась всё сильнее. Наконец его взгляд открепился от лица его собеседника и он яростно дёрнул летучую мышь за её ослабевающее тельце, намекая, чтобы та прекращала дёргаться и извиваться. И действительно, как по щелчку пальцев, мохнатая тушка безжизненно обвисла на загривке, больше не шевеля ни лапкой. – Ты убил её, ты в курсе? - холодным тоном спросил Чёрный, стараясь разрядить накаляющуюся атмосферу, всё больше и больше сулящую драку не на жизнь, а на смерть. – В курсе, - так же холодно ответил Помпей, презрительно фыркнув. – Так же, как и ты убил меня. – С этими словами он развернулся и пошёл прочь. Через минуту его мрачная фигура исчезла из виду, а гулкий звук шагов стих.