Как горы и реки

Когда Эрейнион был маленьким, взрослые родичи казались ему такой же неотъемлемой частью мира, как горы и реки, Луна и Солнце. Они были еще до того, как появился он, значит, вечно. И они будут вечно. А как иначе? Всегда рядом будет мама, так что можно оглянуться и увидеть ее. И позвать, чтобы посмотрела. А если вдруг сделается больно или страшно, подбежать к ней, обнять крепко-крепко, услышать стук ее сердца, и сразу станет легче. Всегда будет папа, который среди тысячи тысяч дел никогда не забывал об Эрейнионе. Время на рассвете было их часами друг для друга. Часами, когда они говорили, пели, гуляли вместе. Когда отец учил его танцевать, играть на арфе, ездить верхом. А позже еще стрелять из лука, управляться с мечом и копьем. Были у Эрейниона и иные наставники, но самым первым во всем, самым лучшим и любимым оставался отец. Всегда будет дедушка Финголфин, с другими достойный и строгий, все время немного печальный где-то глубоко внутри... Но с Эрейнионом веселый. Это от него Эрейнион слышал все самые интересные шуточные стихи. От него же слышал и многие серьезные вещи, которых в то время не мог хорошенько понять, но про которые дедушка говорил: "Пригодится, когда вырастешь...", а Эрейнион кивал, не очень представляя, когда же наступит такое время. Для него в ту пору существовали только "сейчас" и "всегда". Всегда будут мама, папа и дедушка... и, конечно, Эрнис. Эрнис была... Эрнис. Она врывалась домой — в мир Эрейниона — неожиданно, как вихрь. Мощный радостный вихрь. Серебряный, как ленты в ее темных, таких же как у Эрейниона, волосах. Эрнис, называла маму Эрейниона мамой, папу — папой, а дедушку Финголфина — дедушкой, самого Эрейниона она называла братишкой, а он ее звал сестрицей. Эрейнион знал из рассказов, что она тоже была маленькой, и совсем недавно. Но не мог представить этого. Эрнис была высокой и сильной, носила на поясе длинный меч, как у деда и отца, легко натягивала тяжелый лук... Она была такой же вечной, как остальные. Такой же хрупкой, как остальные. Эрейниону было тридцать пять лет по счету Новых Светил, когда Эрнис погибла. К тому времени он, конечно, давно уже знал, что ни горы, ни реки, ни Солнце и Луна не существовали и не будут существовать всегда. А эльфы умирают и вовсе легко. Слишком легко. Эрейнион не был достаточно взрослым для поля битвы, но после Внезапного Пламени видел много смертей в Доме Исцеления крепости, куда доставляли самых тяжелых раненых. Самых тяжелых из тех, кто не умер сразу. Многие умирали здесь. Потому что дорога забирала их последние силы, или потому что их раны были слишком тяжелы, или потому что они не хотели больше жить, после такого поражения, каким стала для эльдар Дагор Браголлах. И конечно, Эрейнион знал о смерти деда. Не видел ее, не чувствовал — к счастью, потому что он вряд ли мог бы пропустить через свою душу такое и выжить, даже отец, хотя был одним из самых сильных духом и отважных эльфов, выдержал с трудом — но о ней знал, и от этого знания веяло жутким, нестерпимым холодом. Однако окончательно мир — личный, домашний мир Эрейниона — рухнул после гибели Эрнис. В ту ночь, как и многие дни и ночи до этого, Эрнис была на границе Хитлума. Они с отцом и леди Иримэ находились там практически постоянно, на случай если орки захотят попробовать прорваться внутрь этого края. Хотя Морготовы твари уже успели свести знакомство с нравом хитлумских защитников и на новый штурм границы не рвались. Но вдруг, именно на том участке границы, где обороной командовала Эрнис, орки словно обезумели... Или скорее, оказались во власти иного, не принадлежащего им, разума. Жестокого разума, который погнал их в атаку. Они продвигались вперед, рыча, как звери, не отступали и не прятались, если им наносили раны или поджигали их, норовили зубами вгрызться в плоть вполне еще живых и здоровых эльдар, чего обычно не делали... им наносили удары, которые в другое время уложили бы любого орка, а они поднимались снова и снова... им отрубали лапы, а лапы и отрубленные продолжали впиваться когтями... Среди защитников возникло замешательство, которое могло бы плохо кончиться. Но Эрнис приказала: — Рубите этим тварям головы! Не пытайтесь ранить в другие части тела! А из луков цельтесь только в глаза! Это помогло. Хотя ночь все равно выдалась тяжелой. Зато на рассвете орки наконец выдохлись. Или, скорее, выдохся их хозяин. Но Эрнис... Как только все было закончено, она присела на минуту отдохнуть... и больше не поднялась. Когда с нее сняли искореженные доспехи, ее рубашка была черной и жесткой от крови, а на теле обнаружилось несколько ран, ни с одной из которых эльда не должен больше быть способен сражаться. Но Эрнис сражалась, пока опасность не миновала, не чувствуя ни боли, ни слабости. А после ей уже нельзя было помочь. В Барад Эйтель принесли только ее тело, пустую оболочку. И когда это тело предали земле, отец объявил Эрейниону, что они с матерью должны уехать в Эгларест, город владыки Кирдана, друга отца. Эрейнион не раз слышал про Эгларест и Бритомбар — от отца же и слышал — и про владыку Кирдана тоже слышал, и когда-то, в дни мира, ему хотелось увидеть эти города и гавани и познакомиться с этим эльфом. Но теперь, в дни войны, Эрейнион не хотел покидать дом, и особенно отца. Он все отдал бы за возможность поскорее окончательно вырасти и встать плечом к плечу с отцом на поле боя. Но, глядя на изможденное горем лицо, Эрейнион не мог спорить, не мог причинить отцу еще большей боли. И он сказал очень официально: — Как пожелает мой отец и король. Но отец все равно застонал, как от боли. Потом притянул сына к себе, так крепко, как будто никогда не собирался отпускать. Прошептал совсем тихо: — Меньше всего на свете я желаю разлучиться с тобой и с мамой. Но у моря вы будете в большей безопасности, чем здесь. А я, зная, что вы в безопасности, смогу исполнять свой долг, долг короля и воина. До конца. До конца. Эрейнион вздрогнул, когда услышал это. До конца. Как дедушка. Как Эрнис. В хороший конец ни Эрейнион, ни его отец, Верховный король нолдор-изгнанников Фингон, в то время не верили. Это были темные годы, и тьма становилась только непроглядней с каждой потерей. Вскоре маленький отряд, состоявший из самого Эрейниона, его матери и полудюжины сопровождающих — чем меньше народу, тем проще проскользнуть незамеченными мимо Морготовых тварей, которые шныряли тут и там, чувствуя себя хозяевами большей части Белерианда, — покинули Хитлум и кратчайшим путем направился к морю, полагая скрытность и скорость залогом своей безопасности. Во время этого путешествия Эрейнион узнал свою мать с новой стороны. Именно королева Мериль вела отряд, руководствуясь знаниями о землях Белерианда и опытом кочевой жизни, который получила в дни юности, до своего замужества. В ней видно было то же сочетание спокойствия и собранности, осторожности и отваги, которое можно было встретить у умелых и опытных воинов. Хотя воином, в обычном смысле этого слова, она не была: умела обращаться с луком и кинжалом, но дела войны не привлекали ее, как леди Иримэ или Эрнис, а отталкивали. Народ любил ее за ум и добрый, спокойный нрав, и за то, что она подарила счастье лорду Фингону, своему мужу, которого все любили... В песнях и хрониках ее называли Серебряной Розой Нолдор, хотя по крови к народу нолдор она не принадлежала (зато ее имя — Мериль — и в самом деле означало "роза"), а Эрнис, ее дочь, позже стали называть Стальной Розой Нолдор. Как-то раз Эрейнион слышал, как леди Иримэ раздраженно сказала дедушке Финголфину, своему брату: — Придет день, и хранители знаний запутаются с этом цветнике, а потом просто избавятся от него, чтобы было яснее. Сама она настаивала на том, чтобы появляться в любых сказаниях и записях только под своим настоящим именем, но теперь явно переживала за невестку и внучатую племянницу. Дедушка Финголфин в тот день пребывал в мрачном расположении духа, к тому же не видел, что Эрейнион слышит его, так что сказал: — Об этом стоит беспокоиться, только если считать, что наши летописи переживут нас, и на долго. Но очень возможно, они пропадут вместе с нашими крепостями и с нами. А может, некоторые из нас даже переживут и летописи, и стены наших крепостей. Эрейнион тогда ушел, потому что не хотел слышать, что ответит леди Иримэ и что еще скажет дед. Но летописи уже пережили и деда, и Эрнис, и кто знает, что будет дальше... Король Фингон был, конечно, не единственным, кто боялся новых потерь. Сам Эрейнион боялся их еще больше, хотя у него не хватило бы духу признаться в этом вслух. То, какой он видел мать в дороге, и восхищало его, и заставляло бояться за нее сильнее. Но на этот раз страхам не суждено было сбыться. Отряд благополучно добрался до залива Дренгист, где их подобрал корабль филатрим, и остаток пути до Эглареста они проделали по морю, с краткой остановкой в Бритомбаре. Это было первое в жизни Эрейниона морское путешествие. И море его очень тревожило, он не знал и не мог представить, что еще привыкнет к морю и даже полюбит. А вот филатрим Эрейниону понравились сразу. И их города. И владыка Кирдан, который принял их с матерью, как принимают ближайших родичей, хотя они не состояли в родстве и даже принадлежали к разным народам. Владыка Кирдан часто беседовал с Эрейнионом. О самых разных вещах: о древних днях, о море и кораблях, об управлении городом и правлении народом... И конечно, об отце Эрейниона. Делился новостями, которые хоть редко, но доходили на побережье из глубины материка. Из Хитлума. Там в годы после отъезда Эрейниона все неожиданно успокоилось. Орки, разгуливавшие по Белерианду и время от времени появлявшиеся на границе, разумеется, все еще не давали защитникам ни жить совсем уж спокойно, ни покидать Хитлум по своему желанию, но крупных боев и больших потерь не было. И ни разу Моргот не пытался вести в бой свою орду, полностью контролируя разум каждого орка. Может быть, потому что в предыдущий опыт не дал ему заметного успеха. Узнав об этом, Эрейнион первым делом подумал, что Эрнис была бы очень рада... и тут же почувствовал, как к глазам подступают слезы. Время шло, но вспоминать о сестре и о ее гибели (а одно неминуемо тянуло за собой и другое) было все так же больно. Но кроме скорбей прошлого и тоски по дому и отцу, у Эрейниона в Эгларесте печалей не было... сначала. А потом вести из Хитлума не пришли, когда их ожидали. И вскоре после этого разведчики, которых Кирдан регулярно отсылал в поисках новостей, рассказали, что орды Моргота снова атакуют Хитлум... Пока не прорвали границу и вроде бы не одержимы полностью волей Моргота, но их много, так много, что хитлумским эльфам не справиться одним. Тогда Эрейнион обратился к Кирдану: — Владыка, позволь мне собрать тех из твоего народа, кто пожелает помочь, и повести их в Хитлум. Кирдан в ответ посмотрел на Эрейниона с состраданием, но ясно было, что он не согласится. Эрейнион, видя это, сбился с тона, сказал: — Мне исполнилось сорок лет, я научился владеть оружием, изучал стратегию и тактику, могу вести войско. "Я уже взрослый," — мучительно хотел добавить он, но удержался, зная, что это прозвучит совсем уж по-детски. Кирдан покачал головой: — Нет, Эрейнион. Тебе нужна еще дюжина лет, а лучше несколько дюжин, чтобы твои дух, разум и тело по-настоящему окрепли. Я не могу отпустить тебя. Это было бы нечестно по отношению к твоему отцу, ведь он надеется, что я позабочусь о тебе. А я не хочу подвести его в час, когда ему и так тяжело. — И поэтому мы будем просто смотреть, как Морготовы твари захватывают Хитлум? — угрюмо спросил Эрейнион. Он уважал Кирдана, даже любил его, и где-то в глубине души знал, что тот прав... Но ничего не сделать, когда отец и остальные там, дома, в беде?.. Вся его сущность восставала против этой мысли. — Конечно, нет, — твердо ответил Кирдан. — Я сам соберу добровольцев из моего народа и поведу их на помощь твоему отцу. Сердце Эрейниона радостно встрепенулось. — Но взамен ты должен пообещать мне одну вещь, — продолжал Кирдан. Эрейнион удивился, торговаться в таких делах было вообще не в обычае эльдар и точно не в обычае Кирдана, но вслух Эрейнион сказал: — Да, что угодно. — Пообещай, что ты не будешь пытаться отправиться с нами ни открыто, ни тайно, останешься здесь, за стенами Эглареста, ждать моего возвращения, какие бы вести ни дошли до тебя. Эрейнион и не думал о том, чтобы скрыто присоединиться к войску или последовать за ним. Еще не думал. Но Кирдан не даром так долго жил на свете. — Даю слово, — сказал Эрейнион со вздохом. Данное слово — это очень серьезно. Серьезнее, чем полученный приказ. Так Эрейниону говорил дед, и чем старше Эрейнион становился, тем больше убеждался в верности этих слов. Так что теперь он был привязан к Эгларесту до возвращения Кирдана. Причем эти узы обрели тяжесть цепи, когда Эрейнион услышал, что орки прорвались в Хитлум и бой идет уже на равнинах. К счастью, скоро вслед за этим пришли вести, что Кирдан с войском ударили по оркам с тыла, и вся орда была разгромлена. Земли Хитлума очистились от врагов. Государь Фингон в добром здравии, Эрейниону он передал: "Я горжусь тобой, сын. Знаю, это было непросто". Отцовы слова согрели душу Эрейниона, но все равно он твердо решил, что в следующий раз, когда отцу понадобится помощь, будет сражаться. Время пришло. Но перед битвой, которая потом осталась в истории эльдар, как Битва Бессчетных Слез, Кирдан сказал: — Нет, время еще не пришло. — И напомнил: — С последнего нашего разговора об этом не минула дюжина лет. Но на этот раз Эрейнион не собирался сдаваться так легко. Он возразил: — Десять лет не намного меньше, чем дюжина. Что значат два года для эльдар? — Иногда два мгновения означают разницу между жизнью и смертью, для кого угодно, — ответил Кирдан. — К тому же, твой отец в письме ясно просит меня удержать тебя в Эгларесте, — продолжал Кирдан, не дав Эрейниону времени снова попытаться возразить. — Тебе он тоже прислал письмо. С этими словами Кирдан протянул Эрейниону свиток, с печатью короля нолдор. Эрейнион тут же сломал печать, быстро пробежал глазами строки. Тенгвы плясали и кружились, смысл ускользал. Эрейнион глубоко вздохнул, заставляя себя успокоиться, и стал читать заново. Медленно. Представляя, как отец произносит эти, написанные, слова. "...Я знаю, как ты желаешь разделить со мной предстоящую битву, но прошу тебя, не делай этого. Пусть эта битва останется моей, но не твоей. Обещаю, в последний раз..." Эрейнион почувствовал себя загнанным в ловушку. Все в ту же ловушку, снова и снова. Можно нарушить приказ, если считаешь его неверным или несправедливым, но нельзя отказаться от собственного слова. Можно презреть повеление, но не просьбу... — Эрейнион, — окликнул его Кирдан. И только тут Эрейнион заметил, что сжимает письмо так, словно хочет растереть его в пыль, разгладил, аккуратно сложил и спрятал за пояс. Потом сказал: — Отец просит меня в последний раз остаться в Эгларесте. Что ж. В последний раз. Кирдан кивнул. Кажется, одобрительно. Но Эрейнион не хотел его одобрения. Он хотел остаться один. И поспешил на берег, как, за годы жизни в приморском городе, привык делать, когда что-то беспокоило его дух. Но на этот раз море не помогло. На душе все равно было тоскливо и горько, и эти ощущения не покидали Эрейниона все время, пока Кирдан собирал войско, которое должно было выйти на подмогу нолдор в этой битве. Мать старалась подбодрить Эрейниона, говорила: — Надо надеяться на лучшее. Это первая за все время большая атака на Ангбанд, и, если все получится, Морготу будет нанесен огромный урон. А мы сможем вернуться домой. В Барад Эйтель. "Улыбнись же, не печалься," — слышалось в ее голосе, и Эрейнион улыбался, ради нее. Но он знал, что мать и сама с трудом противостоит дурным предчувствиям. Временами видел, как она, если думала, что никто не смотрит на нее, застывала в какой-то болезненной неподвижности, словно уже получила дурные вести. Хотя дурных вестей не было. Их не было даже тогда, когда поражение было уже предопределено. Даже тогда, когда отец Эрейниона погиб... не было еще долго. Но и нужды в них не было. Эрейнион видел агонию отца. Видел и чувствовал. Не болью, но холодом и жаром, которые странным образом одновременно терзали его — всего его — и тело, и душу. Очнулся Эрейнион от того, что мать обнимала его за плечи и звала по имени. Оказывается, он все еще стоял на том же месте, где застигло его видение, и времени прошло совсем немного, а казалось, годы отделяли Эрейниона от момента, когда отец еще был жив и была жива хоть слабая, но надежда на победу над Морготом. Эрейнион судорожно вздохнул. На миг прижался к матери, как в детстве, услышал стук ее сердца, но это не принесло покоя. Впрочем, он был уже не ребенок. Теперь, когда отца больше нет, детство уж точно кончилось. Теперь он должен... должен отомстить. Эрейнион отстранился. Посмотрел на мать и с трудом сдержал крик. Она выглядела не как королева эльфов, прекрасная и драгоценная Роза Нолдор, а как смертная женщина, измученная тяжкой болезнью и многими прожитыми годами. Первые седые пряди в ее волосах появились, когда не стало Эрнис, и упорно не исчезали, так что Эрейнион начинал уже привыкать к ним, но теперь седины стало гораздо больше. Под глазами залегли глубокие тени, сами глаза лишились блеска, и все лицо как-то поблекло. Мать уже знала, понял Эрейнион. Знала, что случилось, так же определенно, как он сам. — Я знаю, о чем ты думаешь, — тем временем сказала леди Мериль Эрейниону. Голос звучал глухо и хрипло, не похоже на нее. — Не делай этого, — продолжала она. — Я должен, — сказал Эрейнион вслух. Таким же точно голосом, не своим. — Должен что? — вдруг спросила она яростно, и от этого более живо. — Умереть, ничего не достигнув? — И, прежде чем Эрейнион успел возразить, продолжила: — За свою жизнь я видела много воинов, и государь Финголфин, твой дед, был лучшим из всех, и эльфа сильнее духом, чем он, я не встречала. Твой отец был так же силен. И ты будешь однажды. Но сейчас ты еще очень молод. Ты не сможешь сделать того, что не удалось ни деду твоему, ни отцу, только погибнешь, даже не войдя в силу, и этим порадуешь Врага, а народ наш лишишь надежды. — Никого не осталось, и надежды нет больше, — с горечью ответил Эрейнион. — Всегда кто-то остается, — твердо ответила она. — И, зная, что есть ты, они найдут тебя, придут к тебе, сплотятся вокруг тебя и снова станут сильными. Не сразу, не скоро. Но однажды обязательно станут. А если не будет тебя, не станет и их. Они разлетятся по свету, растворятся и исчезнут. — Ты не можешь этого знать, — заметил Эрейнион. — Я знаю, — настаивала леди Мериль. — Я королева и быть королевой я училась у лучших. Хотя, конечно, до того как мы с твоим отцом познакомились, у меня не только народа, но и ручного ежа никогда не было. Она попыталась улыбнуться, и, хотя ей это не удалось — лицо исказилось, как от боли, Эрейнион был благодарен ей за попытку. И за то, что она не позволила ему целиком погрузиться в отчаяние. — Хорошо, — сказал он. — Думаю, мы скоро увидим, насколько ты права. Она оказалась права полностью. Его народ действительно стекался к нему в Эгларест. Поодиночке, маленькими группами и группами побольше эльдар Хитлума шли и шли, спустя недели и месяцы после Нирнаэт. О судьбе других они не знали ничего определенного. Самое большее, что мог услышать Эрейнион: — Когда мы уходили, Барад Эйтель еще стояла. Твари Моргота держат крепость в жесткой осаде, но леди Иримэ и тем, кто еще защищает стены, удается пока не пускать их внутрь. Леди Иримэ. В детстве Эрейнион видел ее редко и не был так близок с ней, как с родителями, дедом или сестрой. Но и она была частью его семьи, и при мысли о ней сжималось сердце. Она могла бы оставить крепость, уйти в горы, а потом пробраться сюда или в любое другое место, где жили нолдор. Она сумела бы наверняка. Но Эрейнион знал, что леди Иримэ этого не сделает. — Может, некоторые из нас переживут и летописи, и стены наших крепостей, — так однажды сказал дед Эрейниона. Эрейнион тогда поспешил уйти, не желая слышать ничего больше. И все-таки он слышал. Слышал, как леди Иримэ ответила: — Я стен Барад Эйтель не переживу. Эрейнион постарался забыть эти слова, но никогда по-настоящему не мог. И теперь понимал, что леди Иримэ вправду не переживет стен Барад Эйтель, потому что не оставит их. Не оставит до последнего вздоха. И ему уже никогда не увидеть ее живой. Из всей семьи у Эрейниона оставалась только мать. А еще у него оставался народ. Народ его деда и отца, который тянулся к нему, как будто он был маяком в бушующем море. Или, если искать более близкое им по духу сравнение, звезда в темном небе. Они и звали его Гил-Галад — звездный свет — сперва только между собой, а потом и в лицо. Эрейнион не возражал, хотя не знал еще в ту пору, что настанет время, когда он сам с трудом будет припоминать, что Гил-Галад не его истинное имя. Каждое мгновение Эрейнион боялся, что его хитлумцы разочаруются в нем. Но они, кажется, любили его, чем дальше, тем больше. И что ему оставалось? Только попытаться стать для них достойным королем. И он пытался. Пытался изо всех сил. А Моргот, вне стен Эглареста, продолжал утверждать свое владычество над Белериандом. И в конце концов стены Эглареста перестали быть для его орд достаточно серьезным препятствием. В последнем, заранее проигранном, но неизбежном, бою за город Эрейнион участвовал как воин и военачальник. Сражался не за победу, а за стены, за улицы, перекрестки, дома... За время, необходимое, чтобы переправить как можно больше жителей гавани на остров Балар, где само море защитит их. Матери Эрейниона в то время не было среди воинов. Она занималась отправкой беженцев, и с ней ничего не должно было случиться. Ничего. Но, когда все было почти уже кончено, и сами защитники города готовились отправиться на Балар на последних кораблях, именно ее зацепила шальная орочья стрела. Рана получилась совсем не глубокой и не казалась на вид серьезной. Но яд на острие был новым, противоядия от него не знали и не смогли найти. Королева Мериль умерла на корабле по пути на Балар. Эрейнион держал ее, умирающую, на руках. Слушал, как бьется ее сердце. Пока оно не перестало биться. Если бы в тот момент Эрейнион был один, то мог бы, наверное, броситься в море. Но со всех сторон на него с тревогой смотрели его воины, и он знал, что на острове ждут и другие эльдар, такие же несчастные и потерянные, в очередной раз лишившиеся всего, что было им дорого. Эрейнион не мог их оставить. Поэтому он продолжил путь на Балар. Там, на берегу, предал земле тело своей матери, а потом, опираясь на наставления Кирдана и опыт эльдар своего народа, из которых почти все были в разы старше него, принялся обустраивать жизнь на новом месте. И планировать вылазки в Белерианд. Эрейнион стал королем. Как его отец. Как дед. И как прадед, которого Эрейнион совсем не знал, но о котором слышал и на которого - как ему стали говорить, когда он вырос - был очень похож. И как все они, Эрейнион собирался исполнять свой долг до конца. Он чувствовал — тогда чувствовал — что погибнет в битве с Врагом. Не мог предугадать только, что это будет иной Враг, в иную эпоху, в местах, совершенно еще ему не известных. А до этого его ждала удивительная, полная событий долгая жизнь. Такая долгая, что он, в то время уже давно верховный король нолдор Эндорэ Гил-Галад, стал даже думать, что предчувствия его юности были на самом деле лишь болезненными иллюзиями тяжелых времен, а в действительности, когда его народ решит, наконец, оставить Эндорэ, он тоже сможет покинуть этот берег и отправиться на Запад. Долгим путем— на корабле под парусом. Но мечтам мирного времени не суждено было сбыться. Очень скоро, слишком скоро, они развеялись без следа. Тяжелые времена наступили вновь. Эрейнион погиб в битве с Врагом, как предвидел. И отправился на Запад. Коротким путем — дорогой смерти. Собственная гибель не ужаснула Эрейниона так, как когда-то гибель родных. И в Чертогах Мандоса он появился почти спокойным. Без криков и стенаний. Без слез. По правде говоря, у Эрейниона не было на это сил. Он нестерпимо устал. Настолько, что, не раздумывая, сказал об этом владыке Мандосу: — Я что-то очень устал. — Конечно, три с половиной тысячи лет быть королем нолдор не шутка, — ответил тот. И улыбнулся. Это настолько расходилось со всем, что Эрейнион когда-либо слышал о Намо Судие, что даже на время отогнало усталость. Как раз достаточно, чтобы с ясным умом выслушать следующие слова Намо: — Теперь отдыхай, сколько пожелаешь, и не думай о времени. Эрейнион поступил именно так. Отдыхал и не думал о времени. А потому понятия не имел, сколько находился в Чертогах, прежде чем почувствовал себя достаточно сильным и свежим для любопытства. Просто в какой-то момент Эрейнион вдруг заметил, что не просто плывет в тумане собственных мыслей, а стоит в начале длинной анфилады залов, увешанных искусно сотканными гобеленами. И он стал рассматривать эти гобелены. На гобеленах Эрейнион увидел многие события, о которых прежде только слышал, а также и те, о которых никогда не слышал, и те, в которых сам участвовал, и другие, которые произошли уже после его смерти... Там он нашел и дедушку Финголфина... во Вторую Эпоху, в Амане. Дед выглядел моложе и счастливее, чем Эрейнион его помнил. Рядом с ним была потрясающей красоты женщина, которую Эрейнион узнал — по рассказам деда о ней — леди Анайрэ. Бабушка Анайрэ. Эта мысль почему-то показалась очень забавной. Еще веселее Эрейниону стало, когда он увидел родителей, молодых и счастливых, какими он запомнил их в пору своего раннего детства. Правда, тогда он чаще видел отца с мечом, чем с арфой, а теперь тот, похоже, с арфой не расставался, а в мече не нуждался вовсе... и был бесконечно доволен этим. Увидел Эрейнион и леди Иримэ. Тоже молодую и счастливую. Рука об руку с эльда, которого Эрейнион никогда не знал и о котором не слышал, пока не стал смотреть на гобелены. И наконец, Эрнис... Признаться, Эрейнион тревожился о ней больше, чем о других. Она ведь была воином всю свою короткую жизнь в Белерианде. А в Амане, чужом и незнакомом, что с ней стало? Его беспокойство было напрасным. Среди Аулендилей, в кожаном фартуке, с молотом и щипцами вместо меча и кинжала Эрнис выглядела более довольной жизнью, чем в дни своей юности. Родители, Эрнис, дедушка, леди Иримэ... вот они все – его родные – когда-то казавшиеся вечными, а потом погибшие... снова живы и счастливы. Давно нет ни гор, ни рек, ни земель, которые Эрейнион видел в детстве. А они есть! Они и еще многие другие, кого Эрейнион тоже видел на гобеленах, и кто был или мог быть ему близок. И это было так прекрасно! Так прекрасно... что Эрейнион заплакал. От счастья. От любви к тем, кто был и мог быть ему близок. И от тоски... по ним и по самой жизни. Тоски, которую почувствовал впервые с тех пор, как попал в Чертоги Мандоса. — Если хочешь присоединиться к ним, просто скажи, — произнес знакомый спокойный голос. Эрейнион повернулся на звук и оказался лицом к лицу с Намо. — Хочу, — тут же без колебаний сказал он.