Ригидность

Просто тренировка, думает Кьюбей, закусив губу. Ничем не отличается от часового просиживания под ледяными струями водопада или упражнений с мечом. Колени подрагивают. От зелья, которое она выпила по настоянию Тоджо, в трусах мокро — Кьюбей течет и знает это. В отвратительной дырке, которая у нее спереди, вместо члена, влажно и хлюпает от желания, она сочится горячей густой слизью и до безумия хочет, чтобы это прекратилось. Чтобы кто-то сделал с ней это. Истязание тела укрепляет дух, повторяет себе Кьюбей, но собственные реакции по-прежнему кажутся неестественными; ее грудь, обычно незаметная, как и положено, будто стала больше. Она сладостно ноет, соски торчат, как пулеметные дула, твердые, напряженные, горячо пульсирующие. Мысль об этом приносит подобие успокоения — Кьюбей знает, что так должен торчать и пульсировать напряженный член. Самураи тоже проходят через это, думает Кьюбей. Тренировки бывают разными; пойти с товарищами в бордель и отсасывать одному из них, пока второй пользует тебя в зад, а на твой собственный член опускается влажная узкая дырка... Такое бывает. Особенно когда эти товарищи для тебя — ближе всего на свете и хотят как лучше. Кьюбей не знает, что для нее лучше. Но отказываться от тренировки не собирается — даже истекая незнакомым соком, как никогда остро чувствуя все особенности будто чужого тела. — Будьте со мной грубее, — говорит она, зайдя в мужской туалет. Члены клана Ягю ждут ее здесь — их так много, она не уверена, что сумеет справиться. Она постарается. В полном молчании Кьюбей начинает раздеваться. Сняв фундоши, последнюю деталь одежды, она проходит к свободному месту посреди туалета и ложится на пол — на заботливо подстеленное женское кимоно. Сегодня она надела глазную повязку в форме цветка, которую ей подарила Таэ-чан. Не думать о Таэ-чан. Не время. Кьюбей приподнимает ноги, согнув их в коленях и разведя как можно шире. Она чувствует, что влага стекает с нее прямо на кимоно, пачкает его, ну да и мужской туалет — не самое чистое место, пусть Тоджо распорядился вымыть его по такому случаю до блеска. Это место выбрано не случайно. — Приступайте, — велит Кьюбей. С Шинсенгуми было бы лучше. Она бы чувствовала себя униженной в большей мере, чем сейчас, но такие вещи нельзя выводить за пределы клана. В своих людей Кьюбей, по крайней мере, верит. Она открывает рот так широко, как только может, и принимает в него напряженный член первого. Он проникает глубоко, приходится бороться с рвотным рефлексом, но Кьюбей справляется. Просто тренировка. Она издает низкий незнакомый звук, пока второй член ее клана хватает за грудь — грубо, без лишних сантиментов, будто кусок мяса на прилавке. Между бедер мокро и щекотно, она все еще течет, елозит задом по подстеленному кимоно, не понимая, почему они медлят. — Как интересно, что же у госпожи внутри, — говорит Тоджо. — Заглянем в нее?.. Остальные отвечают одновременно, по въевшейся привычке — единодушное согласие. Тоджо дотрагивается до клитора Кьюбей. У него холодные, влажные от пота пальцы, и они чуть подрагивают — Тоджо так давно мечтал об этом. Он фотографировал бы Кьюбей, если бы она позволила, или снимал бы на видео, чтобы просматривать запись раз за разом холодными зимними ночами. Потому что этот раз не повторится больше никогда — Кьюбей не пойдет на такую тренировку снова, даже если будут улучшения. Она справится самостоятельно, без помощи своего клана. Она не имеет права забирать у них силы, поэтому больше не примет зелье, после которого ее отвращение к мужским прикосновениям сменяется их жаждой. Кьюбей посасывает член во рту, время от времени оборачивая его языком. Он толкается в нее сладостно-медленно — все в клане Ягю терпеливы с ней. Все они... защищают ее. Она не чувствует себя униженной, как могла бы. Не чувствует себя туалетом. Она чувствует себя защищенной и распаленной донельзя, и мелко вздрагивает, пока Тоджо теребит ее клитор, а пальцы двух других раскрывают ее, растягивают, делают так, чтобы все видели, что внутри. Чтобы все могли посмотреть. Грудь ноет и будто сама ложится в чужие руки. Это по-прежнему не ласка, скорее — ощупывание. Где-то так же ветеринары проверяют вымя у коровы, не воспалено ли. Кьюбей чувствует себя животным. Грязным и отвратительным. Но они, опекающие ее, полагают иначе. В прикосновениях, пробуждающих пожар внутри ее естества, Кьюбей чувствует заботу, и эта забота, граничащая с насилием, вызывает у нее почти тошноту. Кьюбей не хочет быть женщиной. Их семя горячее и липкое, и едва уловимо горчит на вкус — но это приятная горечь.