gerard

у него руки всегда были в чём-то испачканы. то ли это была краска, то ли пятна крови, что так часто просилась наружу. врачи давали ему не много, повезет, если протянет еще полгода, говорили они, пожимая плечами. мол, ничего не поделаешь, тут наука бессильна. но каждый раз, когда я держал его теплые ладони в своих, я радовался, как ребенок. ну вот же он, живой и невредимый! совсем не кажется больным. он излучал этот обманчивый свет, который дарят нам звезды. они ведь все давно уже пали, а мы смотрим на них, улыбаемся. так было и с ним. он щурил глаза, когда я долго заглядывал в них, смущался, опускал голову, просил меня не быть таким. таким. но я просто не мог. зная, что у меня мало времени, чтобы им налюбоваться. пытался ловить каждое его движение, каждую мелочь отпечатывал в памяти, собирал мысленные его фотокарточки, чтобы потом пересматривать этот альбом, который я назову его именем, вечно. перелистывать страницы нашего прошлого, зная, что наше время на исходе. но ведь ничто не длится вечно? наше «вечно» прожило всего каких-то пару лет и месяцев, но я до сих пор помню его запах, храню вкус его губ на своих. я никогда не целовал ничьи больше, просто чтобы сохранить его присутсвие рядом. я любил. и отчаянно не хотел сознавать, что это наши последние месяцы. а он все еще выглядел хорошо, будто все это глупая шутка. врачи нам соврали, а его руки и правда всего лишь измазаны в краске. он рисовал ею мои портреты, алые закаты, оставлял свои отметки на моем теле. он по-детски, в том самом невинном и хорошем смысле, целовал мои щеки и плечи, согревал своим теплом, и я боялся позволить себе слишком к этому привязаться, ведь отдавая мне частичку себя, он постепенно становился чуть холоднее. скоро его руки уже не были теплыми, а глаза не искрились детской невинностью. целыми днями он спал, а я проводил время у его кровати, держа его за руку, будто пытался вернуть обратно все, что он мне отдал. все чаще я находил на постели алые пятна и все чаще ночью я боялся сомкнуть глаз. слушая его дыхание и всматриваясь в его приоткрытый рот, я боялся вдруг осознать, что сижу в полной тишине. и однажды он нашел меня плачущим, сжимающим его пальцы так сильно, как это возможно. я бормотал что-то несвязное, а он, спросонья, не мог понять, что происходит. и всё-таки из нас двоих, это у него была эта железная выдержка. это он все смотрел судьбе прямо в глаза, ее он не просил перестать быть «такой». принимая все ее прихоти, он поддавался течению и да, из нас двоих он определенно лучше умел плавать. а я тонул. но я даже не был болен. мне не нужны были курсы химиотерарии, не нужны были таблетки, чтобы просто просыпаться по утрам. а он так ловко приспособился и к одному и к другому. будто всю жизнь его готовили к тому, что придется не сладко. нытик. я так боялся, что это однажды сорвется с его губ. одно слово, сказать которое он был в полном праве. но он лишь привычно улыбался, успокаивая меня, говоря, что все будет хорошо. в конце концов, у нас есть еще время, в конце концов, моя жизнь еще не закончена, но врачи все-таки нам соврали. ведь, очень скоро, проснувшись однажды ночью, я все же ничего не услышал. лишь стук собственного вырывающегося наружу сердца и подступающие к глазам слезы. его черные волосы разметались по подушке, но даже мертвым он казался мне ярче любых чертовых звезд на небосклоне. нет, я ошибся, сказав, что ничто не длится вечно. отдав всего себя мне, ты позволил жить нам обоим. и я живу, барахтаясь в этом океане один, но ведь ты научил меня плавать. я снова и снова вспоминаю тебя. я пересматриваю тот альбом под названием «джерард».