Не смотреть в глаза

Смотреть на нее было опасно - утонешь. Провалишься в ее темные глаза и больше не вернешься. Я ощущала эту опасность кончиками пальцев - легкое покалывание, как будто скучающее электричество подкрадывалось ко мне и намекало осторожно: "Эй, я здесь, бойся меня". И я боялась. Глупо не слушаться электричества. Время было настолько тягучим, что в нем вязли слова и мысли. Тиканья часов не было. Точнее, не было настенных часов, а тиканье было. В моей голове. Мерно отмеряющее секунды молчания. Я гоняла вилкой по тарелке непослушный помидор, перемазанный в сметане, и старалась смотреть куда угодно, но не в глаза. Старалась зафиксировать взгляд на кистях рук и их действиях. Но правая рука постоянно поднималась вверх, доставляя кусочки помидоров в рот. Рука-то, конечно, потом опускалась обратно, а вот мои глаза - нет. Тогда я стала следить за ее губами. Наблюдала, как они пытались складываться в улыбку между порциями помидоров, подъезжающих наверх на вилке как на лифте. Улыбка все никак не получалась - времени не хватало. И тут я поняла, что молчание тягостно не только мне. - Как ты? - я все-таки решила нарушить тишину своим вопросом, сокращая до двух слов по старой нашей с ней общей традиции фразу "А как ты живешь сейчас?" . Тут же куда-то утекло электричество, прекратился стук воображаемых часов в голове и время разлилось по столу, как шампанское из неудачно открытой бутылки. - Я? Да в принципе нормально, - дальше она начала говорить про работу. Вилка звякнула о тарелку - в дело пошли руки. Ох, лучше б она этого не делала! За танцем рук я могла наблюдать бесконечно - как отдельно работает каждый палец, как плавно сгибается кисть, резко выпрямляясь и подкидывая расслабленные пальцы вверх. Как эти самые пальцы фиксируются в жесте - указательный чуть повыше, а остальные слегка полусогнуты. А линия запястья? А рука до локтя - длинная и тонкая... Это же я опять зависнуть могу! Да что там могу - уже снова зависла. Электричество опять начало подступать, теперь оно как будто обвивало шею, затягиваясь потихоньку. Тиканье воображаемых часов - пульс у моего правого виска - застучало чаще и громче. И я даже успела испугаться, что она может услышать этот стук - настолько он был громкий. Время объединилось с пространством и стало заполнять комнату, заменяя с собой воздух. Я поняла это потому что стало сложно дышать. Выхода не было, и я подняла взгляд и посмотрела ей прямо в глаза. Первый раз за вечер. Близко друг к другу посаженные. Темные. Притягивающие. Страшные. Она тут же замолчала, оборвав рассказ о рабочих проблемах на полуслове. Как, оказывается, сложно бывает просто посмотреть человеку в глаза! Губы ее дрогнули, и она все-таки улыбнулась мне: - Слушай, а можно я тебе вопрос задам? После этих слов я поняла, что дышать я больше не умею. А что если она спросит то, чего я боюсь? Я же не смогу ей соврать! Я же всегда говорю ей правду. Так уж повелось - мы друг другу не можем врать. А если я скажу правду, то уже не смогу сюда так просто приходить. Ужас и паника поползли по ногам вверх. Ощущалось это как будто что-то одновременно ледяное и жаркое обвивает сначала мои ступни, потом подползает к коленям. Но нельзя же позволять себе умирать от ужаса. Я улыбнулась в ответ: - Конечно, спрашивай. Руки ее коснулись томика стихов, быстро перелистнув странички, пальцами постучали по открытому развороту: - Я вот это хотела тебе прочитать. Мне кажется, тебе понравится. Можно? И второй раз за вечер пытка внезапно сменилась радостным облегчением. Стук, электричество, вязкое время - все мигом куда-то испарилось. Это про стихи, это только про стихи! - Можно. А еще можно больше не спрашивать и сразу читать. Она рассмеялась в ответ, спонтанным жестом поправив упавшие на лицо пряди волос. А я дышала про запас, на будущее. Дышала и радовалась, что вот, оказывается, как просто человеку дышать. И уже по дороге домой, копаясь в недрах интернета в телефоне, я поняла смысл услышанного. Точнее, не смысл самого текста, а то, что она хотела этим текстом сказать. Это было про то, что я могу не бояться. Что она в курсе, но никогда не спросит. Что я могу приходить и так вот смотреть и дальше, а она не спросит. И мне не придется говорить эту страшную правду никогда.