Одиночество крови

Jasmine You «Вокруг меня – зеркала. Они бесконечны, они составляю лабиринт, и в каждом я вижу своё отражение и… тебя. Ты улыбаешься, манишь к себе, а у меня глаза испуганные, широко распахнутые. Я слышу свой голос, окрашенный нотками обиды, злости, ненависти, раз за разом твердящий, что ты – предатель. А ты продолжаешь улыбаться, манить к себе. Я подаюсь, срываясь с места, но раз за разом сталкиваю руками с холодной поверхностью зеркал. Бег по лабиринту, жарко, душно, а ты всё продолжаешь улыбаться. Я пытаюсь разбить зеркала, найти тебя, тебя настоящего, но у меня ничего не выходит. А потом в один момент, все лабиринт трескается и обрушивается на меня мелкой зеркальной крошкой с оглушительным звоном…» Резко открываю глаза, чувствуя, что начинаю задыхаться. И в тот же момент, помимо рвущегося изнутри кашля, разрывающего горло, лёгкие, не дающего сделать хотя бы один полноценный вдох, я чувствую дикую головную боль, как будто кто-то навязчиво, монотонно, со всей возможной силой вбивает маленькие, острые гвозди в виски и затылок. Кое-как сажусь на диване, зажимая рот рукой, давя в себе кашель, а перед глазами всё плывёт, и неприятная, омерзительная дрожь по всему телу, к которой тут же, как только я принимаю более-менее вертикальное положение, присоединяется тошнота, подкатывающая к горлу вместе с кашлем. У меня горят ладони, ступни, глаза, каждый участок кожи, и чувство, будто по венам гоняют огонь. Нужно узнать, сколько времени, позвонить сестре, чтоб она забрала меня отсюда, нужно ехать домой, к родителям. Но как только я поднимаюсь с дивана, кутаясь в одеяло, у меня перед глазами всё плывёт, как будто я и не протрезвел с прошлой ночи. Ночи, которая стала, кажется, началом моего персонального ада. По стене добираюсь до телефона, даже не стараясь фокусировать на чём-то взгляд. И такая слабость во всём теле, как будто я не ел ничего неделю. И очень хочется спать. Дрожащими пальцами набираю номер сестры, слушая длинные гудки в трубке, как эхом отдающиеся у меня в голове. — Да? — Мали..? – Не узнаю своего голоса. Вернее, голоса у меня в принципе нет. — Юичи? – Обеспокоено выдыхает она в трубку, а я давлю в себе новый приступ кашля, и буквально шепчу в трубку: — Помнишь, куда ты привозила вещи тогда для меня? Приезжай, пожалуйста, забери меня... Я не доеду один до вокзала, и мне нужна нормальная одежда. — Что случилось? – Я слышу, как она тут же начинает собираться, и не хочу знать, сколько сейчас времени. — Потом расскажу… — Меня знобит, и я лишь сильнее кутаюсь в одеяло, опускаясь в кресло, подтянув к груди колени. — Я скоро буду. Вешаю трубку, закрывая лицо ладонями, часто и тяжело дыша. И каждый вдох даётся с трудом, воздух кажется таким же обжигающе горячим, как и моя кожа. А ещё будто отравленный чем-то, раздирающим лёгкие. Так плохо мне не было, кажется, очень давно. Дико хочется пить и спать, но я понимаю, что сил добраться до кухни у меня просто нет. Как я доеду сегодня до Нагои? Кажется, это одному Богу известно. И пускай путь от твоего дома до моих родителей не займёт больше трёх часов, сейчас даже такая цифра кажется мне пыткой. Kamijo Слышу, как ты с трудом поднимаешься и ходишь по квартире, как звонишь сестре, и что говоришь ей, а в груди острыми шипами пульсирует боль. Почти та самая, что пронзила меня вчера. Ты даже не заметил меня. Я наблюдал за тобой сквозь веки, и видел, насколько ужасно ты себя чувствуешь. Похмелье плюс простуда. Плюс впечатление от моих вчерашних выходок в читлауте. Неужели это настолько задело тебя? И почему ты звал меня предателем, кого я предал? Тебя или себя? Ответ приходит сам по себе, когда я вспоминаю миг поцелуя с Аароном. Я предал твою кровь. …С трудом встаю, завернувшись в одеяло, потому что странно морозит, и в голову приходит мысль – а не простыл ли я тоже вместе с тобой? За окном пасмурно, солнце еле-еле пробивается сквозь тучи. Странно, но я всегда любил такую погоду. А еще больше любил мелко накрапывающий дождь за окном, когда в доме становится так темно, что можно зажечь свет. Ты сидишь на корточках, явно опустившись по стене, такой мертвенно бледный, что в первый миг я пугаюсь. — Жасмин… Приоткрываешь глаза, в них отражается вся гамма твоих чувств ко мне, отчего мне становится очень и очень не по себе, а вчерашний поступок высветляется в ужасном свете. Но все-таки – почему ты так…? — Не трогай меня, идет? – С усилием встаешь, тоже подтянув на плечи одеяло. И медленно бредешь в комнату, садясь на диван, слишком растеряно обводя взглядом комнату. — Кофе? – Смотрю на тебя, в глубине души опасаясь отказа, — Просто кофе, тебе же нужно… Неуверенно киваешь, а я быстро выхожу, юркнув с соседнюю комнату и быстро одевшись. Тело ломит, а внутри мороз, хотя кожа горит. Хор-р-рошенький вечер получился, Ю. Пока готовлю тебе кофе, размышляю о том, что скоро тут появится твоя сестра, и ты уедешь, возможно, на неделю, а то и больше. И на это время останется недосказанность, повиснут в воздухе вопросы и недомолвки. И твоя смертельная обида на меня за то, что я пробовал чью-то еще кровь, кроме твоей, да еще и с другом твоим уединился. Это действительно смахивает на предательство, и в данном случае старый номер с Хизаки не прокатывает – ты не станешь, как он, послушно глотать фразу о том, что секс на стороне ничего не значит. Наверное, это потому что Химэ любил меня, а ты сейчас – ненавидишь. И это горько. — Я не знаю, как ты любишь, поэтому сварил как себе. – Протягиваю тебе чашку, остановившись рядом с диваном, глядя, как ты с отсутствующим видом берешь ее из моих рук. — Юичи. Мне надо кое-что сказать. В самом деле, почему нет? Вдруг свершиться чудо, и ты меня послушаешь? Переводишь взгляд на меня, плохо скрывая раздражение. И мне неуютно. А еще обидно. Потому что я помню твой взгляд другим – горящим нежность и страстью. — Я тебя внимательно слушаю. Только побыстрее, идет? – хрипишь ты, а я отмечаю, что это, по всей видимости, похоже на бронхит. Отчего-то сейчас я чувствую больший стыд, чем за все те разы объяснений с Хизаки. Возможно, это потому что с ним я связан душой, а с тобой – кровью. Навсегда. — Я знаю, что ты увидел в читлауте. Ты только не до конца досмотрел… — Да ну?! – Тут же перебиваешь, хрипло закашлявшись. — Ю, там произошло кое-что, что меня напугало. Смотришь на меня исподлобья, видимо, все еще не веря, что я не вру тебе и не оправдываюсь. — Когда я… когда я почувствовал его кровь, а ты заглянул за драпировку – у меня сильно заболело здесь. Кладу руку на грудь, припоминая, где именно была боль. Это даже не сердце. Это именно то место, где на твоей коже был нарисован анк. Не могу сказать сейчас, что выражают твои глаза, но губы усмехаются. Либо ты догадывался, что так будет, уже тогда ненавидя меня за это, либо тебя это все веселит. Закрываю лицо ладонями, низко опустив голову, так, что волосы падают на лицо. — Прости меня… Пожалуйста… Я не предатель… — Осторожно кладу руку на твое плечо, и в ту же секунду раздается звонок в дверь. * * * Для меня сейчас все твои слова какой-то далёкий шум, средь которого выхватывать суть и истину мне не хочется. Сейчас это слишком сложно. Ты просишь прощение? Ха, дорогой мой Оджи, неужели ты и правда думаешь, что одним «прости» ты искупишь свою вину передо мной? Если это так, то ты наивен и глуп. — Прибереги все эти слова на потом, идёт? – Мягко убираю твою руку с плеча, ставя чашку с недопитым кофе на стол, и с трудом поднимаюсь, идя до двери. Общее состояние не только не стало лучше, а, наоборот, кажется, ухудшилось за эти несколько минут. Я совершенно точно понимаю, что у меня температура и одним днём валяния в кровати дома я никак не отделаюсь. Уж кто-кто, а сестра и мама знают очень хорошо, что такое, когда я заболеваю. Если нормальные люди умудряются вылечиться за неделю, то мне можно даже не пытаться, обязательно пойдёт какое-нибудь осложнение, врачи будут вздыхать, разводить руками и гонять меня на сдачу анализов и совсем не приятные процедуры по больницам, очень желая, чтоб я в стенах больниц задержался подольше – сутки, двое, трое – всё зависит от диагноза, который люди в белых халатах решат мне приписать. Справляюсь с замком, впуская сестру в квартиру, а сам цепляюсь пальцами за стену, чтоб не выдать своего истинного состояния. Впрочем, Мали понимает всё сразу, это видно по её глазам. — Юи… — она буквально подхватывает меня под локоть, проводя в комнату, и вообще ведя себя в твоей квартире как у себя дома. Бессильно опускаюсь в кресло, закрывая лицо руками, и вновь давя в себе приступ кашля. Мали не говорит больше ни слова, за что я ей благодарен, но чувствую, как она буквально прожигает тебя взглядом, явно виня именно тебя в моём состоянии. А, знаешь, ведь не так уж она и не права. — Камиджо, это Мали, сестра моя. Мали, это Камиджо, вокалист мой. – Подавив в себе всё-таки кашель, сиплю, забирая из рук сестры вещи. — Да, я так и поняла… — Вздыхает она, присаживаясь на подлокотник кресла. Наблюдая за мной. Быстро переодеваюсь в принесённые вещи, морщась от того, что ткань очень неприятно соприкасается с горящей кожей, и вновь бессильно опускаюсь в кресло. — Ты совсем плохо выглядишь… — Тихо произносит она, прикладывая прохладную ладонь к моей лбу. — Я в курсе, знаешь ли… И чувствую себя так же совсем плохо… Во сколько поезд? — Через час. Ты уверен, что..? — Да. Я хочу домой. – Цежу сквозь зубы, косясь на тебя. Сказать по правде, ты выглядишь немногим лучше меня, и я вообще не узнаю тебя сегодня. Ты слишком тихий, даже почти неэмоциональный. Молча наблюдаешь за нами, по инерции поднося к губам уже пустую чашку. — Пойдём тогда… По дороге в аптеку заскочим, надо тебе хоть что-то от жара купить, зная тебя, ты не доедешь до дома просто в таком состоянии. – Мали помогает мне подняться, ворча себе под нос, что я её личное, персональное несчастье, и что теперь она понимает, почему же отец так настаивал, чтоб мы вместе переехали в Токио. — Проводишь нас, м? – Кошусь на тебя через плечо, ловя твой взгляд. Знал бы ты, каких трудов мне стоит контролировать себя сейчас. И знаешь, такое моё состояние, можно считать, спасает тебя. В противном случае, в этой квартире бы вряд ли выжили оба. Я никогда не думал, что ненависть может быть таким сильным чувством, и никогда бы не подумал, что может быть настолько больно от этого. * * * Невыносимо трещит голова, такое чувство, что твое состояние странным образом сплетается с моим, будто мистически. А ты смотришь на меня с такой плохо скрываемой злобой, что мне уже хочется просто схватить тебя за плечи и выбить, вырвать слова о том, что близость между нами не была плодом моего воображения. Я уже перестаю верить в это. — Проводишь нас, м? – Это звучит из твоих уст уже почти нереально. — Да, конечно… Только погодите… Ухожу в комнату, быстро влезая в джинсы и теплый свитер, привычно цепляя на нос темные очки. И выхожу в коридор, четко понимая, что не хочу и не могу отпустить тебя куда-то вот так, с такими мыслями. С таким лицом. — Я имел ввиду – дверь за нами закрой. – Хрипло цедишь ты, в изнеможении опираясь на дверь. — Мне нужно в город. – Коротко бросаю, обуваясь и вдруг подняв взгляд на Мали. – Вы меня до вокзала не подбросите? Все равно туда надо… — Юджи, какого… — Свою машину я возле клуба вчера оставил. Твоя сестра смотрит на нас по очереди, переводя взгляд с одного на другого, и кажется, теперь она не даст тебе покоя, выпытывая, когда и зачем ты ходил вчера в клуб, что там делал и почему в таком состоянии. Хотя, думается мне, теперь она и на меня смотрит как на источник всех твоих бед и несчастий. — Подвезешь, Мали? – Выжидающе смотрю на нее, одной рукой пытаясь собрать не слушающиеся волосы в хвост. — Ладно. Если ты и хотел запротестовать, то попросту не успел. В машине, по дороге к вокзалу, все становится еще хуже. Бледный, измученный кашлем, ты сидишь рядом со мной на заднем сидении, судорожно кутаясь в пальто и шарф, а я не могу заставить себя заговорить с тобой, потому что чувствую – если бы не твое состояние, ты бы уже давно свернул мне шею. Мали тормозит у аптеки, и пара-тройка минут в моем распоряжении есть. Выхожу следом за ней на дождь, так некстати начавшийся буквально минут пять назад, не давая тебе никаких объяснений и игнорируя твой удивленный взгляд. …Мали стоит у кассы, безуспешно пытаясь рассовать по маленькой сумочке ворох лекарств и лечебных спреев для тебя, поэтому совсем меня не замечает и от моей руки на своем локте нервно вздрагивает. Прежде чем она успевает задать свой вопрос, взглядом прошу ее молчать. — Мне нужна твоя помощь. — С какой стати?.. — Дай мне ваш домашний адрес в Аичи. Девушка смотрит на меня так, как будто впервые видит, или я сломал ногу и что-то у нее прошу. — Камиджо, не надо… Когда он такой – Юи невыносим. Приедет, разберетесь… — Нет-нет, ты не поняла. Мне надо. Сейчас. Наконец ей удается запихнуть в сумку все лекарства. Глядя на меня со смешанным выражением суровости и грусти, Мали еле слышно вздыхает. — Он никогда не говорил мне ничего о тебе. О других да, постоянно… Забавные истории, смешные истории… Но о тебе – тишина. Знаешь, что это значит? — Догадываюсь. Выглядываю в окно, глядя на машину и смутный, еле различимый силуэт тебя в ней. — Юичи меня убьет. Хотела бы я знать, зачем это делаю… — Мали достает маленький отрывной блокнотик и ручку, после чего быстро пишет на бумажке адрес и протягивает мне. – Держи. Только я тебя умоляю… не сделай чего-нибудь, от чего мой брат станет большим мизантропом, чем сейчас. — Да он вовсе и не… — Я лучше знаю. – Она мягко улыбается, идя на выход. – Ю не умеет любить по-человечески, ему вечные противостояния подавай. Идя следом за твоей сестрой в машину, размышляю над этими словами. Наверное, и правда она знает тебя лучше, чем кто-либо. …Провожая вас обоих на поезд, идущий до Нагои, понимаю, что домой теперь добираться в лучшем случае час на метро, потому что, выбегая впопыхах из дома, я не взял даже денег на такси. Небеса разверзаются, проливая на мою голову резкий, какой-то бешенный весенний ливень, но все равно холодный, как последний снег. Постояв минут пять на перроне, закуриваю, досадуя, что сигарета тут же намокает и дым получается едким и горьким больше обычного. Вдруг вспоминаю, что совсем недалеко живет Хизаки. Наверное, если я решил поступать в этой жизни по-человечески, мне надо сейчас зайти к нему, объясниться и извиниться за все. Я так давно не думал о Хизаки, что теперь мысли о нем кажутся нелепыми. Любил ли я его все еще? Вопрос имеет только один ответ – да. Но эта любовь… она как маяк, освещающий путь, как свет далекой звезды, позволяющей собраться с силами и жить дальше. Мой вечный светлый идеал, стать которым я так и не сумел и которого я не достоин. Ни при каких обстоятельствах не достоин. …Подняв воротник пальто, шагаю на мостовую, радуясь темным очкам и сжимая в руке бумажку с адресом, которую, дала мне Мали. Послезавтра тебя ждет сюрприз, Жасмин. Идти к Химэ как к незнакомому человеку – такого не было даже в самом начале нашего с ним общения. Правда, тогда я и предположить не мог, что кто-то кроме него будет мне близок и необходим настолько, что я решусь на то, чтобы привязать себя к одному-единственному человеку. И я думаю теперь – а настоящее ли то, что я чувствую? Не результат ли спонтанно и неумело проведенного обряда с твоей кровью и моей злостью? Что будет, если я жестоко ошибаюсь сейчас, сжигая за собой все мосты, кроме одного – который ведет к тебе. Оккультизм, конечно, вещь хорошая, но может, имеет смысл обратиться к специалистам в этой области, попросить избавить нас обоих от этой болезненной связи. В те минуты, когда я думаю что ты сейчас с каждой минутой все дальше и дальше от Токио, на душе у меня становится все тяжелее и муторнее, и вползает понимание, что это – тоска. Мне плохо без тебя, уже даже почти физически плохо. Изводи меня, зли и насмешничай, давай пощечины, смейся надо мной – только будь. Будь, слышишь? Я верю, что ты слышишь. Верю даже в ту минуту, когда стою перед дверью квартиры Хизаки, морально готовясь к тому, что он может оказаться не один. Но Хи дома один. И даже почти привычно приглашает меня в кухню, садится напротив, сиротливо поджав под себя худые ноги, убирая с глаз растрепанную челку. — Что ты хотел? – Голос прежний, чуть хриплый. И без каких-либо ноток агрессии или обиды в моей адрес. Сажусь рядом на табуретку, рассеяно повертев в руке чайную ложку, но не прикоснувшись к самому чаю. — Извиниться. — Принимается. Изумленно поднимаю на него глаза, и вижу знакомую улыбку. И пугаюсь, что он мог понять меня неправильно. — Хизаки, я… Мы не будем больше вместе. Он встает, подходя к окну и задумчиво глядя на улицу, а я смотрю ему в спину, где сквозь тонкую футболку четко очерчиваются лопатки, между которых я так любил целовать его. — Оджи, я понимаю. – Хи оборачивается, — Правда, понимаю. И ты меня тоже прости. — За что? Хизаки неуверенно пожимает плечами, взглядом указывая куда-то в сторону. Я смотрю туда, и на столике в углу кухни вижу букет белых лилий. — От Юки? — Он сказал, что любит меня. Значит, все-таки они вместе. Есть или будут, но – вместе. И тут же я понимаю, без какой-либо внутренней обиды, что драммер подходит Хизаки как никто другой. Спокойный, уравновешенный… С ним принцесса будет счастлива до конца своих дней. Пока я задумчиво смотрю на цветы, Хи подходит, привычно вороша мои волосы пальцами, аккуратно приподнимая мое лицо за подбородок и глядя в глаза. — Ты, наверное, слишком хорош для меня. Слишком недосягаем. Как звезда… Мой далекий идеал. – Он осторожно гладит меня по щеке. Но это не жест любовников, это просто непонятная внутренняя нежность. А я будто эхо слышу. Потому что точно так же думаю сам о нем. Почти теми же словами. — Юджи, ты знаешь… Вы с Юи так подходите друг другу. Даже внешне, без образов, но еще больше – в них. Я же видел. – Хи чуть вздыхает, отстраняясь от меня, — Тебе тяжело с ним будет, как и ему с тобой, но… Видно, тут ничего не поделаешь. — То, что было в студии – это игра. – На всякий случай уточняю, припоминая, остались ли у меня дома вещи Химэ. — Да знаю я… Это все знают, кроме, может, Теру. Но даже за всей этой напускной видимостью отношений, я заметил, как ослепительно сияют твои глаза, когда ты смотришь на него. В самом деле? Значит, уже тогда было заметно, значит все-таки близость и непонятные узы, связывающие нас слишком заметны. — Вначале это и правда был просто секс. Это случилось лишь раз, Хи. – Стараюсь не смотреть на него, но взгляд так и притягивается сам. – Но потом… Я сам не понял, как Жасмин стал мне необходим. И, кажется, я ему тоже. — Где он сейчас? — В Нагое… Домой поехал, с сестрой. Зачем все эти ненужные слова? Зачем условности и вежливость? Я бы так хотел не причинять сейчас Хизаки боль, но не выходит, а я вижу, что несмотря ни на что – ему больно. Пока еще больно. — Поедешь за ним? — Откуда ты знаешь..? — Да я тебя просто знаю хорошо… И теперь уже улыбаемся мы оба, по-прежнему избегая смотреть друг на друга, но я чувствую, что узел разрублен. Хизаки отпустит меня и, наверное, даже безболезненно. Теперь главное мне самого себя простить и отпустить. И постараться забыть, вычеркнуть еще живые чувства к Хи. Потому что они есть, но где-то очень, очень глубоко в моем сердце. И всегда будут. — А как у тебя с Юки? – Спрашиваю, чтобы сменить тему, ставя локти на стол, и все же решаясь отпить уже остывший чай. — Пока что никак. Я ему ничего не ответил. – Хизаки осторожно гладит одну из хрупких лилий, обводя пальцем контур лепестка. – Сегодня отвечу… — Ты будешь с ним счастлив, я знаю. — Да, наверное… Вернее, я знаю, что буду. Юки ни на кого не похож. – Тень улыбки, и от нее лицо Хи, лицо, сейчас лишенное всякого макияжа, становится удивительно красивым, словно освещаясь изнутри. — Можно, я не буду забирать свои вещи, что здесь оставил? Это будет слишком удручающе, пусть у тебя лежат. — Ну, конечно. Пусть. Хизаки подходит ко мне, вдруг наклоняясь и обнимая, но с совершенно иным чувством, нежели раньше. Все-таки мы навсегда останемся близкими друзьями и близкими людьми, любя друг друга, но теперь уже иначе. Наверное, просто быть вместе мы должны были в другой жизни, не в этой. В этой у него будет свой спутник и необременительная любовь и нежность – то, что он и заслуживает. А у меня ты, Ю – беспокойное, опасное пламя, которое и согревает и жжет, оставляя следы на теле и в душе. — Да, я и забыл… — Уже в дверях Хизаки берет меня за рукав пальто, — Съемки The Revenant Choir поставлены по срокам через полторы недели. Снимать будут по очереди, тебя первого. А совместные в последнюю очередь. – Заканчивает он, ежась на сквозняке от распахнутой двери. — Значит, дней на пять я могу уехать из города? — Можешь. Только не больше. И Ю вместе с собой привози. – Хи на прощание заматывает мою шею шарфом. — Если Жас не прибьет меня на пороге своего дома в Аичи… И пока я спускаюсь по лестнице, вслед мне летит тихий смех лидера – самого удивительного человека, с каким я имел счастье познакомиться. Он навсегда останется в моем сердце, навсегда будет владеть каким-то уголком в нем. Дорога до Нагои – почти три часа в машине, и выезжая на следующий день, я даже не взял бутылку минералки с собой. В окна бьет ливень, дворники не успевают его убирать, и вновь все лобовое стекло в каплях и разводах, никакой видимости. С каждым новым кругом счетчика, я чувствую странный подъем, понимая, что все ближе и ближе к тебе. В кармане куртки бумажка с адресом, и сейчас это для меня самая большая драгоценность. Я не звонил тебе вчера, когда вернулся от Хи, не звонил и сегодня утром. Хотя в душе еще со вчера сходил с ума от тревоги, едва проводив вас с сестрой на поезд, как ты и что с тобой. Хочется верить, что тебе лучше, ты ведь сильный, правда? А еще я сейчас очень надеюсь, что пребывание у родителей заставит тебя хоть немного сменить гнев на милость, хотя бы внешне. Честно сказать, я сомневаюсь, пустишь ли ты меня вообще на порог, или придется уныло коротать время в гостинице, но если уж черт понес меня в Аичи – просто так я оттуда не уеду, и наверняка ты это понимаешь, Ю. И почти все время пути я думаю о тебе, о нас. Как так вышло, что буквально за пару недель все так перевернулось, словно кто-то свыше позаботился, чтобы свести нас разными окольными путями на одном перекрестке, и безжалостно столкнув, едва не разбить друг о друга? Ты сделал мне больно – я сделал тебе больно в ответ. Это как на ринге. Только почему-то сейчас, впервые в жизни ударив противника сильнее, я не чувствую радости, и больше не хочется драться. Надо было подумать и попросить у Мали еще и номер ее телефона, чтобы хотя бы узнать, дома ты будешь или нет. Впрочем, если вспомнить то состояние, в котором ты уехал – шагу ты из дома не ступишь. А у меня есть еще время обдумать, под каким липовым соусом я заявлюсь к тебе, какую причину выдумаю, оправдывая свое необходимое участие так тесно в твоей жизни. …В лобовое стекло в грохотом врезается что-то большое, мокрое и темное, от чего я резко торможу, и меня сильно бросает вперед. Пару секунд ошеломленного понимания, и я выхожу из машины на дождь, чтобы посмотреть, что такое в меня врезалось. Это оказалась птица. Разумеется, от такого удара о лобовое стекло она не выжила, и теперь бесформенным комком перьев лежала на асфальте. Ворона, кажется, или… Приглядевшись повнимательнее, понимаю, что это никакая не ворона, а ворон. Черный. Ах ты, ж черт, не хватает только алой розы в клюве, а так картина более чем впечатляющая. Каким-то странным образом мне это кажется связанным с тобой, Ю, хотя бы по внешним аспектам. Еще бы, к кому я еду… К самой настоящей ведьме, иначе мне тебя назвать сложно. Убираю мертвую птицу с проезжей части на обочину. Можно было и не делать этого, но мне отчего-то не хотелось, чтобы несчастное создание превратилось в кусок мяса от колес случайно проезжающих машин. До Аичи еще час езды, и если я потороплюсь, то успею даже до наступления темноты. …Я остановил машину у твоего дома — если верить адресу, написанному рукой Мали – едва начало смеркаться. Дождь все не прекращался, у меня даже такое чувство, что он еще усилился. Может, в этом есть какое-то предзнаменование? Так или иначе, я совершенно не чувствую пресловутого страха неизвестности, нажимая кнопку звонка, успевший весь промокнуть, как мышь, пока шел по гравиевой дорожке к твоему дому. Страха нет, а вот непонятная радость от того, что скоро увижу тебя – есть. Пускай даже ты совершенно не настроен меня видеть.