***
— Федь, Федя, — Смолов слышит, как через вату, голос Артёма глухой и хриплый. Федор не совсем понимает, просит ли тот о чём-то или просто зовёт. Но зачем? В голове белый шум, под руками горячая кожа груди. Смолов находит на ощупь сосок, стискивает его пальцами и слышит приглушённый стон. Он прижимается всем телом к Тёминой спине, льнёт как можно ближе, утыкаясь в колючий затылок носом, вдыхает его личный запах и лёгкую нотку пряного геля для душа. Его уносит так далеко, что, кажется, ещё чуть-чуть и Федя сам себя не найдёт в этом мареве желания. Он судорожно водит по гладкой коже, то опускаясь к уже готовому члену, слегка касаясь головки, то снова поднимаясь по плоскому бархатному животу, периодически попадая пальцем в лунку пупка. Как же Федя хочет сейчас, он с ума сходит, как хочет обладать этим телом. Этим горячим гладким телом его, только его Артёма. Желание сладкой судорогой сводит низ живота. Смолов кусает Артёма в изгиб плеча и шеи, прихватывая ощутимо, но не пытаясь причинить вреда, вдыхая аромат своего разгоряченного мужчины. Тот шипит сквозь зубы и, хихикнув, хрипло произносит: — Федь, дай повернуться, ну, чё ты вцепился словно клещ, — Смолов только крепче вжимается, попадая стоящим членом между бархатных половинок. И это правильно, как сложившийся пазл — вот там Феде самое место. — Нет, стой как стоишь, — говорит он прямо в Артёмово ухо, трогательно покрасневшее на кончиках. Смолов не знает, на что он рассчитывает, но от того, как звучит его голос, сам слегка пугается — в нём такая твердость и сталь, что, будь он на Тёмином месте, тоже бы послушался. Федя немного размыкает свои крепкие объятия, утыкается носом в седьмой шейный позвонок, что так трогательно выступает. Он целует чуть влажную кожу, а Тёма замирает, дышит еле слышно, ждёт, что будет дальше. Смолов делает шаг назад, рассматривая широкие плечи, длинную спину, плавно переходящую в узкую талию, и аппетитные полукружия ягодиц. Кое-где на коже плеч видны капельки воды — Тёма так торопился, что толком не вытерся. Федя просто становится на колени перед всем этим великолепием, касается средним пальцем ложбинки позвоночника, ведёт вниз к треугольнику крестца, изящно обрамлённого ямочками поясницы. Смолов опускает руку и заменяет её губами, он касается легонько боковой дуги таза, что образует букву «V» и, немного подумав, легонько лижет бархатную кожу. Тёма вдыхает, уже громко и судорожно, он заводит правую руку назад, пытаясь схватит Федю за голову, но тот легко уходит от прикосновения. Тёма так и замирает с рукой, отведенной в сторону, зависнувшей в воздухе, потому что Федя увлечён вылизыванием доступных ему впадинок и ямок. Он ведёт языком вверх и вбок, слегка прикусывая за упругий бок, проделывает то же самое с противоположной стороны. Тёма дышит, как паровоз на всех парах, стонет и всё это — музыка для ушей Смолова. Он буквально задыхается в сводящем с ума, окутывающем его мареве желания. Федя, отпрянув, любуется на аккуратные упругие аппетитные ягодицы, руки чешутся их потрогать. Он не отказывает себе в этом желании — касается всей ладонью горячей кожи, ведёт сверху вниз, надавливая и слегка сжимая пальцами. Под руками упругая горячая плоть, а в голове одна мысль — обладать. Федя подаётся вперёд, утыкаясь носом в ложбинку между ягодиц, вдыхает пряный запах чистого тела и слегка высунутым языком лижет кожу над копчиком. На языке горечь, а в руках уже ничего нет. Потому что Тёма с громким: «Аа!» отскакивает, разворачивается к Феде, прикрывая возбуждённый член ладонью. На лице его растерянность. Он выдыхает, громко возмущаясь: — Феееедь, ты чего это задумал такое? Федя смотрит удивлённо. Разве не очевидно? Он встаёт с колен, подходит к Артёму. Тот облизывает губы, взгляд его плывет, но в нём, помимо желания, таится что-то ещё, не поддающееся пока Фединому пониманию. Ему сейчас ни до чего. Он берёт лицо Тёмы в ладони, гладит большими пальцами острые скулы, целует влажные от постоянных облизываний губы и шепчет в них, пытаясь интонацией своего голоса передать, что чувствует сейчас: — А как ты думаешь? — поцелуй, уже более глубокий. Федя лижет языком по внутренней стороне Тёминых губ. Он пытается уговорить, соблазнить и подчинить. Отрывается от горячего рта, тянется вперёд и шепчет в пылающее ухо: — Хочу тебя, так давно хочу. И чувствует резкий толчок в грудь. Артём стоит напротив, дышит глубоко и шумно, но это уже не возбуждение — он зол. Федя чувствует всем естеством чужую энергию гнева. Тот выглядит оскорбленным, и вот теперь Смолов точно абсолютно ничего не понимает: — Что не так? Он спрашивает, но как будто знает ответ. Дзюба открывает рот, пытаясь что-то сказать, трясёт головой, снова открывает рот и выдаёт ожидаемое: — А что это вдруг я должен быть снизу, ты что хочешь этим сказать? Тёма весь напряжённый, плечи слегка приподняты, брови нахмурены, и говорит он с вызовом, как будто воюет сейчас со Смоловым. Федя отходит к кровати, садится и смотрит на Тёму другими глазами. Ему казалось в какой-то момент, что Дзюба не является носителем этих глупых предубеждений, но он ошибался. Смолов качает головой, гася внутреннее разочарование, он утыкается лицом в ладони, потирает лоб кончиками пальцев и снова поднимает взгляд. Тёма уже натянул трусы и ходит туда-сюда по комнате, как зверь по клетке. Федя выдыхает и спрашивает: — Но почему нет, в чём вообще проблема? Артём останавливается, хмурится, поднимает руку вверх, водя ей из в стороны в сторону, как будто пытается обрисовать для наглядности и начинает нервно говорить, невнятно и сбивчиво: — Я думал, мы договорились. Я думал, уже и так всё понятно, что… ох, бля. Федь, ну, это как-то… Сука, как сказать-то… А бля, это… — Ну, и как? Договаривай, — Федя не выдерживает, он подстёбывает растерявшегося мужчину, ситуация кажется комичной. Он улыбается, пытаясь относиться ко всему легко и с иронией, но внутри ему несмешно. Смолов уже чувствует, к чему всё движется. Он, посмеиваясь, произносит вроде как шутливо: — Унижает твоё достоинство, да, Тём? — Ох, бля, — Артём стоит такой растерянный, всю злость как рукой сняло. Он чувствует, что Федя на грани, пытается смягчить. — Да не, Федь, почему, просто… — Моё не унижает, мне нормально, хорошо и приятно. Так в чём твоя проблема, Дзюба? — Ну, это же ты, — выпаливает Артём как ни в чём не бывало, будто о чём-то само собой разумеющемся, — тебе не привыкать! А я… — Что? — Смолов прямо чувствует, как скрипят его зубы, челюсть сводит, и он, еле-еле разлепляя губы, шипит. — Произнеси это вслух. — Федь, ой, ну, это… Ну, ты же и раньше был… — С большим количеством мужиков, это хотел сказать? — Нет! Нет, твою мать, Федя, подожди, — Тёма хлопает глазами, разводит руки в стороны, он растерян и огорчён. Выдыхает, опускает руки, ладони шлепают о бёдра, — Ну, ты же сам всё понимаешь. Дзюба такой сейчас нелепый. Федя просто больше не хочет его видеть. Он встаёт, берёт лежащие на кресле домашние шорты. Всё зашло слишком далеко, слишком глубоко Федя вляпался. Он не собирается больше делать первых шагов, хватит. Смолов медленно надевает на себя шорты, разглаживает мятую ткань ладонями (бесполезно) и, развернув плечи, поворачивается к стоящему в той же позе Дзюбе: — Понимаю. Поэтому уходи. — Ну, Федя, — жалостливое Тёмино. — Пошёл. Вон. Отсюда. Смолов больше не смотрит в его сторону, пытается найти хоть какую-то футболку в куче одежды на кресле. Натыкается только на Тёмины вещи — толстовка, штаны, носок (один, тоже потерялся, бедолага). Он методично скидывает всё на пол и, убедившись, что ничего его тут нет, поворачивает голову в сторону шкафа. В зеркале отражается испуганное лицо Артёма. Федя повторяет ему в Зазеркалье: — Уходи. Сам идёт в душ ещё раз, только бы деть себя хоть куда-то. Когда возвращается из ванной, Дзюбы уже нет. Только рядом с креслом лежит одинокий белый найковский носок.***
Без Феди тошно. Вот именно такое определение подходит больше всего. Тёма понял, что облажался, в тот момент, когда произнёс нелепую и грубую фразу, и у Смолова поменялось лицо. Его холёный красивый Федя, сияющий ещё пару минут назад улыбкой и желанием, тут же превратился в ледяную статую. Артём не знал, как всё исправить. Он искал слова, но в голову приходили одни лишь глупости, а их и так сказано с перебором. Последнюю неделю Смолов его игнорировал. Тёма писал и звонил, но Федя не отвечал. Странно, но все Артёмовы послания доходили, значит, он не был внесён в черный список, и у Феди просто период молчания. Тёма, по крайней мере, на это надеялся. Поэтому он извинялся, как мог. Он очень давно не строчил так много электронных посланий и голосовых. Он писал, чтобы помириться, но на самом деле не чувствовал себя виноватым. Умом всё понимал, но сознание протестовало, что Артём защищал свою честь и невзначай обидел. Он этого не хотел, но и ложиться под Смолова не собирался. Он не мог себе такого позволить, нет, просто невозможно. Тёма задавался вопросом, почему он сопротивляется. Ему ведь интересно, он же видел, как Феде хорошо, ему тоже хотелось испытать подобное, но одна только мысль о процессе вызывала страх и панику. Он боялся, боялся отпустить поводья. Он боялся… Звонок прерывает его мысли. Тёма берёт трубку, Богданыч как всегда краток и лаконичен. Он ждёт Дзюбу завтра на тренировках, хотя Тёма по-прежнему не очень себя чувствует. Но Богданыч сказал, Тёма сделал. После разлада со Смоловым Артём резко заболел. Он догадывался, что не инфекцию подцепил, а его внутреннее напряжение дало очередной сбой в иммунитете. Горло драло нещадно, температура держалась 38, и ничего не помогало. А Тёма всё диктовал и диктовал голосовые. Он так хотел чтобы Федя перезвонил, так хотел. Тот молчал, тишина в эфире угнетала, и Тёме становилось только хуже. Дзюба выпил на ночь Нурофен и постарался заснуть. Рядом Кристина тихо дышит в подушку, а у Темы крутятся одни мысли, как он сильно скучает по Феде. Если бы тот сейчас позвонил, Тёма бы рванул к нему, не задумываясь, но телефон нем, и Дзюба забывается кошмарным душным сном. Артёму кажется, что вокруг ничего, темнота поглощает даже небольшой свет, идущий от его фонарика. Он пробирается по узкому коридору, в помещении влажно и слышно, как вода капает с потолка. Тёма отчётливо ощущает, что за ним следят, но он боится повернуться. Ужас поглощает его с головой, он на автомате продвигается вперёд, но тихие шаги сзади гонят ещё дальше, ещё быстрее. Дзюба ускоряется, переходя на бег. Преследователь уже не скрывается, его шаги тяжёлые и глухие. Рывок вперёд, и Тёма сталкивается со стеной. Преграда впереди, преграда сбоку. Он судорожно обшаривает руками стену из бурого старинного кирпича, классическая английская кладка. Это так смутно напоминает что-то. Артём понимает, что именно. Под руками уже не кирпич, под руками горячая кожа и чернильная нарисованная стена. Он трогает грудь, вздымающуюся под его ладонями, смотрит на горошины сосков, поднимает взгляд вверх на Федино лицо. И видит то самое выражение — разочарования и боли. Федя едва открывает рот, говорит, но его не слышно, а слова будто звучат у Артёма в голове: — Почему, нет, Артём, что не так? Почему ты мне не доверяешь? Тёма опять не знает, что ответить, он опускает взгляд на свои голые ноги по щиколотку в воде и, когда поднимает глаза, Феди снова нет. Но он слышит шаги сзади и знакомый голос: — Повернись, я за твоей спиной. Страх и ужас накрывают опять с головой. Он хочет увидеть родного своего Федю, который только что стоял напротив, был так близок, что можно было прикоснуться, обнять, но Артём опять ничего не успел. Он чувствует горячую ладонь между лопаток, он хочет повернуться, но не может, его сковывает страх, его связывает ужас. — Почему нет? Снова этот голос, снова эти интонации, и Артём чувствует, как ладонь исчезает, и он остаётся один в ловушке из страхов. Дзюба просыпается от собственного крика. Он слышит голос Кристины, которая обнимает его со спины, успокаивая. Он чувствует заботу, но этого так мало, это совсем не то. Тёма закрывает глаза, видя перед глазами образ Феди, что выплывал из той злополучной стены, и надеется, что не кричал вслух его имя.***
Игра с Сочи сложная, утром ему стало получше, но Артёма не поставили в старт. Он сидит на скамейке и смотрит, как его ребята мотаются под проливным дождём. Они все такие красивые, одухотворённые и захваченные игрой. Он редко смотрит на них так, со стороны, каждый раз чувствуя, как тело и душа рвутся на поле, помочь. Счёт скользкий, как и само поле. Он внимательно смотрит на Семака, тот орёт, как обычно, на Игоря. На уверенного Семака, и вспоминает их недавний разговор. Тёма уплетает за обе щеки мясную пиццу, что притащили им в раздевалку. Богданыч стоит рядом и обсуждает с Оливейрой очередные важные тренерские дела. Тёма не слушает, он на автомате протягивает кусок пиццы Сергею, тот только отмахивается и продолжает разговор. Тёма вспоминает: — Точно, Богданыч же у нас веган, — Тёма счастлив, они победили, может и какой-то Тамбов, но это по-прежнему победа. Никакая субординация его не останавливает, он закидывает руку на плечи Семаку и, хихикая, говорит, — прогнулся под жену. Семак меняется в лице, скидывает с себя руку зазнавшегося футболиста и, иронично улыбаясь, произносит, слегка повернув голову в его сторону: — Это называется не прогнуться, Дзюба, это называется взаимоуважение и доверие друг к другу. Я решил ей довериться в своём рационе и не разу не прогадал. Тёме стыдно, он чувствует, как краснеют щеки, он всегда безумно уважал этого человека, а тут нахамил, сам того от себя не ожидая: — Блин, Богданыч, прости, я дебил. Сергей качает головой, подходит ближе и сам теперь кладёт руку на голое Тёмино плечо: — Ты не дебил, Артём, ты просто не понимаешь важного. Мы все тут такие мужики со стальными яйцами (а некоторые и с золотыми). А хочется, на самом деле, иметь ещё место, где можно расслабиться и не принимать решения. Иметь за спиной стену, которая защитит тебя от внутренних проблем и решит то, что совершенно не хочется решать. Анна моя стена, — он смотрит внимательно на оторопевшего Артёма и добавляет, — А вам я найду диетолога. Тёма пропускает последние слова мимо ушей. Он думает о той самой стене. И почему-то на ум ему приходит совершенно не Кристина. После матча, где Артёма всё-таки выпускают на замену, он и команда — уставшие и разбитые — сидят в автобусе, который повезёт их в аэропорт. На душе немного легче и он на автомате набирает знакомый номер. Ждёт длинных гудков, но трубку берут мгновенно. Тёма просто произносит первое, что приходит в голову: — Федя, можно я приеду. — Когда ты будешь в городе? — они оба прекрасно понимают, о каком городе речь. Вроде просит Тёма, а вопросительные интонации у Феди. Голос Смолова уставший и хриплый, у них сегодня тоже был матч, и Артём запоздало думает, что Федя уже точно спал: — Послезавтра. — Я тебя жду, — Федя вздыхает и отключается. Три слова — лучшее, что случилось за сегодняшний вечер.***
Федя ждёт, он всегда ждёт на самом деле. Он себя убеждает, что ничего подобного и он просто занимается своими делами у себя дома, но каждый грёбаный раз притворяется перед собой. Он не знает почему, но всегда чувствует, когда Дзюба приедет, на каком-то эмпатийном уровне. Тот сказал, что будет завтра, но Федя уверен — не выдержит и прилетит сегодня. Звонок в дверь подтверждает его правоту. Он слушает мелодичную трель, долгую и громкую, но совершенно не торопится. Смолов аккуратно расправляет красивую резную закладку из какой-то безумно дорогой бумаги, что когда-то подарила ему Вика, и кладёт её между хрустящих страниц новой книги. Удивительно, но он никогда не избавлялся от подарков. Старался помнить только самое лучшее от своих отношений и не хранить внутри зла. Он отгородился от лишнего, оставив себе только самое светлое, что было в их совместной жизни. Но с Тёмой хочется помнить всё. Смолов берёт и нарушает собственные запреты — те самые, которые внушал Тёме — и хранит в памяти каждую минуту, мысли и ощущения. Особенно крепко засело то время, когда они оказались порознь, уже побывав вместе. Феде кажется, что больнее не было никогда в жизни, даже травмы и расставания с Сашей не доставляли такого физического и душевного дискомфорта, как разлука с Дзюбой. Для Феди последняя неделя становится пыткой — Артём пишет, извиняется, а Феде просто невыносимо. Каждый раз, слушая хриплый, больной голос, у Смолова сердце кровью обливается. Он простил непутёвого Дзюбу с языком без тормозов. Федя, как мужчина, его вроде бы понимает, но Смолов всегда отличался широтой взглядов, а Дзюба выставил себе рамки и придумал глупые законы, набравшись этого от окружающего мира, и загнал себя в придуманные правила. Насколько болезненно оказалось понимать, что дорогой тебе человек сознательно отгораживается, и ты, в общем, ничего не можешь с этим поделать. Федя терпит и раздумывает неделю, но на дольше его не хватает. Смолов сознательно медлит, понимая, что именно оттягивание момента грядущей встречи подарит самое безумное облегчение. Он спокойно встаёт с кресла и направляется в коридор, где до сих пор надрывается дверной звонок. Фёдор открывает дверь, такой привычный жест, но каждый раз, когда на пороге стоит Артём, это как распахивать шкаф в Нарнию — новое и неизведанное. Тёма снова взбудоражен, в нём нет привычной вальяжности и расслабленности. Какое-то дежавю, как в судьбоносную встречу, когда Федя принял для себя решение. Но тут совсем другая ситуация. Тогда Федя думал, что он обидел Тёму, и тот к нему больше не вернётся, Смолов был в себе неуверен. Но теперь понимает — нет никого, кто был бы уверен в себе меньше, чем Дзюба. Оттуда всё его поведение, оттуда весь его страх. _____ Весь вечер Федя не торопится. Они пьют кофе, ужинают заказанными роллами. Федя прикасается к Артёму и чувствует его внутреннее напряжёние. Он не может больше это выносить и безумно расстроен от такого Тёминого состояния: — Что ты из меня изверга делаешь, а, жертва принуждения? — он водит ладонью по Артёмовой острой коленке. Они сидят на диване за просмотром какого-то бессмысленного любимого Тёминого сериала: — Никто не будет тебя ебать против твоей воли, не хочешь, не надо, — Федя целует Артёма в плечо, затянутое в белый хлопок. Тот такой сейчас смешной — в одних трусах, но по-прежнему в футболке. В комнате душно, а Тёма ссылается на прохладу и недавнюю болезнь, но на самом деле пытается хоть как-то защититься. Однако Федя не тиран, он не собирается никого насиловать. О чём и сообщает: — Давай просто трахнешь меня, как обычно, как ты это умеешь, — и целует мягкий Тёмин рот. Тот поддаётся и уже усаживает Федю себе на колени, хватает его за задницу и трётся вставшим членом о живот Смолова, но резко отстраняется и говорит, зажмурив глаза: — Но я хочу, — он так и не размыкает веки и подаётся вперёд, целуя с напором, жадно, влажно и удушающе. Федя с силой отстраняет его от себя: — Нет, так не пойдёт, — Смолов в испуганных небесных глазах видит такое разочарование, как будто Артёмом пренебрегают и его не хотят. Но всё совсем наоборот! — Ты сейчас как будто со скалы прыгаешь, я не поощряю самоубийство. Тём, всё должно быть взаимно. — Взаимно, всё взаимно, я хочу, но… У Дзюбы сейчас такой растерянный взгляд, что Федя очень сомневается в правдивости заявления. Артём хочет, правда, хочет. Он так старательно обдумывал последние сутки сложившуюся ситуацию. Вся его гордыня улетучилась, когда понял, что может потерять Федю. Он перечитал тонну разной литературы, даже залез на какой-то англоязычный сайт. Там, не поняв толком ни слова, лишь посмотрел на картинки и, закрыв его, всё-таки решился. Он понимает, что в этом нет ничего страшного, хочет доверять Феде. Хочет отдать ему инициативу и получить заботу, тепло и удовольствие. Но никакие доводы рассудка не могут побороть ту панику, что поднимается в нём сейчас. Он твёрдо решился преодолеть себя и прыгает как в омут головой. Федя смотрит на него скептически, приподняв свою красивую бровь, кривя в иронической улыбке пухлые губы, и вторит Артёму: — Но? — Ой, не еби мне мозг, Смол, лучше выеби, — Артёму кажется, перейти побыстрее к делу, лучший выход. Он ссаживает с колен Смолова, изгибается, снимая с себя остатки одежды, и поворачивается к Феде спиной. Опирается грудью на спинку дивана и садится на колени, прогибаясь в пояснице. Ох. В голове у Феди никаких мыслей. Только желание прикоснуться и проверить, ни бред ли это, реален ли Дзюба или это очередной сладкий Федин сон с участием Артёма? Эта картина достойна кисти великого художника — это слишком прекрасно. Смолов смотрит на длинную гибкую спину, переходящую в узкую талию, и соблазнительные полушария ягодиц. Любуется трогательно торчащими из-под них розовыми Тёмиными ступнями и переводит взгляд на разведённые полукружия аппетитных персиков, покрытых лёгким пушком. Там, между ними, виднеется звёздочка ануса, такая желанная и манящая. Как ворота в мир удовольствий, ещё не открытые и недоступные, но увлекающие своим наличием. Но Федя не хочет торопиться. Он размещается позади Артёма, присаживаясь на пятки. Легко касается кожи спины — Артём вздрагивает, но это больше похоже на удовольствие, нежели страх, и Федя двигается дальше. Кончиками пальцев он ведёт вверх по бокам к крыльям лопаток и огибает широкие Артёмовы плечи. Кожа Дзюбы покрывается мурашками, и Федя слышит лёгкий мурлыкающий стон, поэтому продолжает. Его собственный член стоит и сочится. На светлых дорогих боксерах напротив головки образовалось влажное пятно. Федя лишь поправляет член, повернув его наверх, чтобы минимизировать дискомфорт, но больше не собирается к нему прикасаться. Он хочет подарить все тактильные ощущения Артёму, потому что этот вечер для него, его удовольствия и комфорта. Боксеры Федя тоже не снимает, чтобы не напугать ненароком еле решившегося Дзюбу. Артём тем временем косится из-за плеча на Федю и в нетерпении передёргивает плечами. Федя думал, он будет максимально болтлив и несдержан, но Тёма лишь тяжело дышит приоткрытым ртом. Когда Смолов кладёт свои руки ему на спину, тот снова отворачивается, утыкаясь в изгиб плеча. Федя продолжает касаться давно желанного тела. Уже с большим нажимом он ведёт вниз, по бокам, обрисовывая заманчивые окружности ягодиц, ловя пальцами лёгкую Тёмину дрожь и слушая сладкий глубокий стон. Дзюба любит прикосновения, он любит касаться сам и получать взаимность. Смолов не может ему в этом отказать. Он подхватывает Тёму снизу под задницу и подаётся вперёд, касаясь губами между лопаток, тут же заменяя их языком. Проводит вниз по впадине позвоночника и слышит ласкающий слух звук — Тёмино протяжное «аааааа». Это поощрение продолжать, и Федя следует подгоняющим вперёд звукам кайфующего от всего происходящего Артёма и собственному желанию. Как же Федя его хочет, это просто невыносимо, он столько раз фантазировал, но в реальной жизни всё намного круче, чем в мечтах. Язык движется вниз к крестцу, смачивая все доступные места и продолжая начатое, но так грубо прерванное в первый раз. Движется кончиком к копчику и ложбинке, ведущей вниз к заветной цели. Тёма стонет, уже не сдерживаясь. Федя вылизывает методично и не отвлекаясь — шов промежности, ложбинку ягодиц, яички, каждое поочерёдно, но так и не касается Тёминого входа. Тот подставляется, выгибается в пояснице, предоставляя Феде максимальный доступ. Он сейчас такой шикарный, как такой сильный, мощный и большой, но он весь Федин, весь в его руках и под языком. Смолов берёт в рот одно яичко - задушенный всхлип, отрывается и поднимает вверх взгляд, видя, как Тёма вцепился обеими руками в спинку дивана до побелевших костяшек. Артём от долгого ожидания разочарованно стонет. Смолов смотрит ему между ног - член стоит и сочится, но Тёма его не касается. Ну что. Пора. И Федя широким мазком проходится вверх от яичек, проталкивая кончик языка в расслабленную дырочку и слышит громкий вскрик Артёма. Тот откровенно получает удовольствие, а Федя ликует. Артём не помнит, чтобы ему когда-то было так хорошо. Секс это всегда хорошо, это удовольствие, но так, чтобы перед глазами плясали звёзды, а сам забывал кто ты и где ты, такого с ним ещё не случалось. Дзюба ничего не чувствует помимо глубокого, всепоглощающего желания, ему так мало языка Феди, который сейчас орудует в его заднице. В заднице, внутри, неглубоко… но все-таки там, где подобным образом никто, тем более мужчина, не должен был побывать. Но это же Федя и это жутко возбуждает. Откровение сама мысль — его настолько сильно хотят, что стоя на коленях, вылизывают ему зад. Артём чувствует, что сейчас кончит. Он хватается за член и начинает дрочить. Федя замечает манипуляции Дзюбы и прерывает своё увлекательное занятие. Одной рукой перехватывает Тёмино запястье с хриплым: «Нет, нельзя» — Дзюба тут же опускает руку. Смолов вытирает второй рукой влажный от собственной слюны подбородок. Федя понимает, что этого точно будет недостаточно, ему уж точно, он хочет продолжить. Артёму слишком рано кончать, у Феди на него совершенно другие планы... Он дует на влажную нежную кожу (Артём воет в голос) и прикасается кончиком пальца к анусу. Отводит Тёмину руку в сторону и сам берется за тяжёлый текущий член, проводя рукой в такт своих движений. Артём настолько расслаблен, что палец входит свободно, Федя не тянет и добавляет второй. Дзюба шипит, но по-прежнему прекрасно принимает. Федя не может понять, откуда тогда возмущения, страхи и предубеждения? Ведь всё, что он видит сейчас — открытый и доступный его любимый Артём, без этих ужасных предрассудков. Он трахает Артёма своими пальцами и одновременно стягивает с себя трусы, вспоминая, где лежит смазка. Тёма кайфует. Это такие странные ощущения: внутри всё горит и жжётся, но при этом возбуждение только усиливается, яйца полные и тяжёлые, член стоит аж до боли и течёт, пачкая обивку дивана. Артём периодически опускает взгляд вниз, смотря на него, но так и не прикасается. Он хочет получить всё, что может дать ему Федя. По-максимуму. Когда тот пропадает, чмокнув его в плечо, внутри начинает подниматься странное чувство. Умом Тёма понимает, что Федя пошёл за смазкой, но внутри растет и заполняет его паника. Как пятно нефти, расползается всё выше и шире, заставляя захлёбываться и задерживать дыхание. Дзюба пытается закрыть глаза и глубоко дышать, но становится только хуже — темнота и тишина комнаты вокруг только добавляют ощущение угрозы. Он даже не замечает, когда возвращается Федя, всё, что он чувствует, как к нему приставляют головку члена. Он не думает о том, что это Смолов, он не помнит, чем они только что занимались, он просто ощущает опасность, и его воспалённый мозг кричит громкое «SOS». Артём действует на автомате. Федя не успевает среагировать, как чувствует звонкий удар и видит мушки, вспыхнувшие перед глазами, в спине отдает острой болью. Он запоздало понимает, что отлетел назад и стукнулся спиной о стоящий неподалеку журнальный столик. Скула ноет, кружится голова. Федор хватается за щеку, фокусирует взгляд, пытаясь понять, что произошло. Дзюба стоит перед диваном, взгляд его бессмысленно мечется, он явно не в себе. Тёма замирает и смотрит удивлённо на Федю. Тот медленно встаёт, пытаясь делать как можно более плавные движения, понимая, что состояние Дзюбы больше похоже на аффект. Федя не хочет напугать его ещё больше, он сам испуган, он не знает, что делать в таких случаях, он просто действует по наитию, как кажется правильным и менее пугающим для Дзюбы. Он подходит к Артёму, пытается прикоснуться к плечу и слышит шипящее: «Не трогай меня». Тот продолжает озираться по сторонам слабо осмысленным взглядом. Глаза Тёмы сейчас как блюдца, это дикий испуг, и Федя кое-что для себя понимает. Он ошибался в Артёмовых мотивах, всё было намного сложнее. Вопрос только в том, сам Дзюба вообще осознает, в чем причина его страхов или нет? Федя показывает открытые ладони, поднимая их вверх, и говорит четко, громко и внятно: — Артём, это я, Федя. Тёма, посмотри на меня. Дзюба резко поворачивается к нему, изучает каждую чёрточку и в какой-то момент во взгляде появляется облегчение. На глазах выступает влага, и Тёма тянется руками к Смолову, прижимая его к себе в удушающих крепких объятиях. Они стоят так некоторое время, пока плечи Артёма не начинают покрываться гусиной кожей. Федор ведёт его в спальню, быстро расправив подушки и сдернув покрывало, ложится на кровать и тянет Артёма на себя. Он обнимает притихшего Артёма, и слегка приподнявшись, начинает его разглядывать. Смолов смотрит на покрасневшие нос и глаза Тёмы, и теперь уже не может остановиться. Он должен знать: — Когда и с кем это случилось, Тём? — Что? — Дзюба удивлённо хлопает глазами и абсолютно искренне ничего не понимает. — Ты не помнишь, да? Артём смотрит на него недоумённо. Федя лишь качает головой и целует его в губы. Он гладит плечи Дзюбы, целует скулы и обросшие щетиной щеки. Смолов чувствует горячую отдачу (Артём снова возбуждён и страстно жмется к нему всем телом) и думает, что им надо остановиться. Но Артём, похоже, по-прежнему настроен пойти до конца сегодня. Дзюба осознает — Федя ему сейчас так сильно нужен, просто необходим, он хочет его, он желает его, стать одним целым и чтобы тот никогда его не покидал. Тёма просит, он умоляет: — Федь, давай, а… Федь. Смолов чувствует сквозь одеяло, которым он прикрыл Артёма, когда они легли, его возбуждение, его грубую хватку на своих плечах и видит дикое желание в голубых глазах. Желание, смешанное с упрямством и отголосками паники. Смолов понимает, как глубоко они оба вляпались. Они сейчас, если это случится, будут буквально повязаны и своими чувствами, и общей тайной. Тайной не только об их связи. Тайной, корни которой уходят слишком глубоко в подсознание и глубины памяти (беспамятства) Артёма. Но прямо сейчас Федя понимает, что готов на всё ради Артёма, что хочет, слишком хочет быть с ним рядом. Это пугает и одновременно придает сил. Он смотрит на Тёму, который снова выглядит как обычно (красивый, вальяжный, с кошачьей улыбкой и огнём в огромных прозрачных глазах), и даёт себе разрешение. Федя готов, и будь что будет. Он срывает с Артёма покрывало, вклинивается между его бёдер и притирается членом о член. Дзюба подаётся вперёд и вверх, они оба стонут от удовольствия. Федя опускает руку между Тёминых бедер, трогает влажную от смазки дырочку, смотрит в глаза и произносит: — Артём, это я, Федя, — Тёма лишь хлопает глазами, и он продолжает, — я просто хочу, чтобы ты понимал, слышишь, это не акт унижения, это доказательство любви. Федя замирает, ещё раз взвешивая все «за» и «против», и решается на то, за что наверняка потом будет себя корить, но и так уже нарушил все свои правила. Слишком поздно. — Я люблю тебя, Артём, — и целует мягкий сладкий рот. Дзюба рефреном слышит в голове три слова и своё имя. Они несут за собой восторг и ощущение неимоверного счастья. Тёма дышит полной грудью, раздувая ноздри и вбирая их общее дыхание, наполненное невероятными эмоциями, плавится в сильных и умелых руках. Тёма хотел бы ответить, но всё, что он может, это громко вскрикнуть на первый Федин толчок. Странно, но он больше не боится. Смотрит во все глаза на лицо Смолова и плывёт на волнах удовольствия. Он никогда ничего подобного не испытывал — немного больно, тянуще и распирающе, но всё, что следует за каждым толчком, компенсирует неудобства. Лицо Феди расплывается, но Дзюба не закрывает глаза. Он пытается всмотреться в темные омуты, отражения в них. Слушает горячечный шёпот: «Тема, Тёма, Тёмааааа… ааааах…» и свои ощущения. Когда Смолов немного меняет угол, попадая по простате, Дзюба понимает, зачем вообще всё это было. Какой-то дикий фейерверк, на долю секунды он вообще не понимает, где верх, а где низ. Чувства такие потрясные и волнующие, что, когда Федя замирает, всматриваясь в его лицо, Артём подкидывает бёдра вверх и шлёпает Федю по заднице: — Ну, чё остановился? — понукает. — Работай! Федя задорно улыбается и снова подаётся вперёд. И это как американские горки, просто дух захватывает — ощущения настолько яркие и насыщенные. А когда Федя одной рукой берется за его член, Тёма больше не может сдерживаться, он ухает вниз за глубоким удовольствием и снова поднимается в небо, с каплями оргазма рассыпается радугой. Тёма под Смоловым кончает, мечется и стонет. Федя ощущает обхватывающие член стенки и испытывает полное благоговения восхищение этим сильным и прекрасным человеком. Он кончает с именем «Артём» на губах и валится на него сверху. Ничего, Дзюба выдержит, уж он-то точно выдержит такую мелочь, как тяжесть собственного любовника. Федя улыбается собственным мыслям. Внутри сейчас пресыщенность и нега. Он гладит Тёмины плечи, грудь, живот, вспоминая наиболее приятные моменты их секса. Но когда Тёма начинает ворочаться под ним, пытаясь выбраться, чувство тревоги снова гложет его душу. Тёма встаёт, обтирает член и живот салфетками, которые всегда лежат в прикроватной тумбочке. Смолов внимательно за ним наблюдает. Тот, подумав, берет ещё одну и лезет между ног, неловко улыбаясь. Федя произносит: — Может тебе нужен психолог? — Зачем? — Артём удивлённо открывает рот, потом качает головой и, собирая использованные салфетки, говорит, глядя на Федю удивлённо. — Я не понимаю, о чём ты? Тёма не отводит взгляд, он ведь, правда, не понимает. Феде кажется, может он просто всё себе придумал, может не было ничего «такого», может… — Да нет, ничего, забудь, — почти шепотом произносит Смолов. Федя уверен, Артём забудет, он в отличие от самого Смолова четко пользуется его советами. Дзюба в потешном жесте трясёт членом вправо-влево, доводя Федю до истерики. Смолов ржёт, как умалишённый, наблюдая за его ребячеством. Довольный произведенным эффектом Тёма натягивает первые попавшиеся ему в шкафу Федины трусы (конечно, самые дорогие) и с возгласом: «Жрать хочу не могу, пошли жрать!» удаляется в сторону кухни. Смолов смотрит на перекатывающиеся как ни в чём не бывало мышцы ягодиц, на расправленные плечи (и где, спрашивается, сутулость? гордый павлин!) и понимает: Они справятся, однозначно. Всё будет просто отлично. Ведь это Дзюба! А Федя Смолов по-прежнему остаётся собой, хоть он и влюбился, как безбашенный подросток.