Обычная Женщина и Беспокойный Император

　　Её предупредили. И ей всё объяснили. 　　После долгих лет правления Беспокойный Император объявил, что пришло время показать его настоящее сердце одному из своих подданных. Он поручил это главному эмиссару, но бедное существо не успело даже напялить тело, и потому обычная женщина увидела его на пороге своего дома обнажённым, таким, каков он есть на самом деле: призрачной, гноящейся, полной изогнутых зубов пастью, и больше ничем. Он облизал резцы, прополз вперёд по немытому полу и прошипел: 　　— Император избрал тебя. И тебе это вряд ли понравится. 　　— Но почему меня? — обычная женщина удивилась собственной наглости и поторопилась её скрыть. В бытность своей молодости Беспокойный Император запретил все вопросы, уточнения, любопытственные интонации, риторику и, наконец, вопросительные знаки в принципе, так как очевидно, что именно они были источником недоверия и одиночества в современном обществе. 　　— Я ведь простой пекарь. Живу одна, ни о ком вопреки закону не забочусь. Я — никто. Я — ничто. 　　Пасть сжалилась над ней и ответила, хотя Император проявил мудрость и запретил все ответы (прямые и косвенные), комментарии и саркастичные вспышки. 　　— Ты отзывалась о нём с добротой. 　　— Это не… — на этот раз обычная женщина вовремя остановилась. Беспокойный Император изгнал слова “правда” и “неправда” из королевства — вместе со всеми высокомерными синонимами, которые посмели вызвать разделение в его священной земле. 　　Пасть улыбнулась, но без лица это мало походило на улыбку. 　　— Вчера во сне ты повернулась на бок и выдохнула нечто, похожее на его имя. Он услышал его даже из столицы и послал меня, ибо вздох тот был мягок, ибо желание твоё было сладким. 　　— Мне просто снился сон, сэр. 　　— Тогда тебе стоит подготовиться и умолять о прощении за воровство. Ты ведь знаешь, что все сны принадлежат Императору. Взять себе один из его стадов можно лишь с разрешения, а его величество не позволяет такого даже мне. Ты отправишься со мной к его двору. Ты не отвернёшься, когда он раскроет свою грудь. Не закричишь. Не попросишь запахнуться и не прикоснёшься к сердцу Императора. Ты преклонишь колени. Скажешь ему, что у него прекрасное сердце. Лучшее из всех. Поблагодаришь его за этот невообразимый дар. Порыдаешь от восторга. А потом вернёшься домой и никому не расскажешь, что лежит в груди твоего господина. Упомянешь только, какая это великая честь. Как тебя зовут, женщина? 　　Она поклонилась. Когда-то у неё было имя. Когда-то она не только пекла хлеб, но и писала стихи, а потом Беспокойный Император казнил письменность, ибо ничто не может быть свободным, пока оно заперто в тюрьме из текста и подтекста. 　　— Я не помню, сэр. 　　Пасти понравилась её покорность. Император давным-давно запретил память и все имена, кроме своего. 　　И обычная женщина предстала перед Беспокойным Императором во всём его великолепии, в золоте и в алом пламени, в безудержном голоде. Его окружали генералы, которые выползли из своих постелей, не надев телес, совсем как эмиссар. Один генерал был мёртвым чёрным глазом. Второй — обглоданной костью. Третий — погнутой монеткой. Ещё один — обнажённым ножом. 　　— Наконец, — прокашлял Император, и из его рта выпал угольный шлам вперемешку с древними монетами. Он протянул к женщине распухшую руку, унизанную золотыми кольцами. 　　— Наконец. Она здесь, как я и говорил. Женщина, что любит меня. А я так устал. Я так долго ждал. 　　И Беспокойный Император глубоко вздохнул, пошарил руками по телу и распахнул гниющую плоть на своей груди. Обычная женщина заглянула внутрь и увидела там не сердце, а имя Императора, начертанное холодными золочёными буквами, покрытое паутиной и пауками. Каждая буква кричала, как младенец, никогда не знавший любви, визжала, как давно проржавевшая шестерёнка. 　　Женщина протянула руку. 　　— Остановись! — крикнул мёртвый глаз. — Его сердце не выдержит твоего обычного прикосновения! 　　— Он почувствует жар и кровь твоей обычной жизни, — проревела погнутая монетка. 　　— Он ощутит страдания твоей безымянной обычной плоти, — скривилась обглоданная кость. 　　— Он услышит дурной стук твоего обычного сердца, — прошипел обнажённый нож. 　　— Люби меня, — прошептал Беспокойный Император с пустой грудью. Он задрожал от близости её пальцев. 　　Распахнутая пасть воззвала к ней: 　　— Остановись! Одно прикосновение твой нечистой руки; твоей задающей вопросы, помнящей, отвечающей, видящей сны, пишущей слова руки; руки, что показывает правду и ложь даже во сне; твоей мятежной, ворующей, вероотступнической руки — и имя его сердца рассыплется в пыль, а вместе с ним и мир, который мы строили, увянет, подобно цветку. И тогда из пустыни вернётся старый мир. Не будет больше стоять Императора между вами и бесплодными землями. Никто не защитит вас так, как защищали мы. Никто не сдержит демонов у ворот. Без него вы утонете в океане реальности. 　　Глаза обычной женщины блеснули. Она вглядывалась в бесконечную тьму Императорской пустоты. 　　— Остановись! — прорычали генералы Беспокойного Императора. 　　Но она настояла на своём.