***
— Пакетик не желаете? — продавщица с жабьим лицом протянула пухлую руку за пакетом, но литовец покачал головой, — У нас проходит акция: «Новый год плюс», пожертвовать деткам хотите? Торис, вымученно улыбнувшись, сунул в коробку, стоящую рядом с кассой, несколько мелких купюр. Кассирша посмотрела на него исподлобья и вручила грубо сшитого зайца из флиса, вроде того, что держала в руках маленькая девочка. Лоринайтис сунул зайца в пакет и пошел к выходу. Кассирша крикнула ему вслед: «с наступающим!». В кармане снова зазвонил телефон, и литовец нахмурился, привычно зажимая трубку плечом. Наташа сидела у маникюрщицы и отчаянно скучала, желая знать, придется ли ей встречать Новый Год в одиночестве, или «ты одумаешься и решишь, наконец, кто тебе дороже — жена или пьянка». Лоринайтис стоически терпел, пробираясь к выходу. — Эй, типа смотри, куда идешь, — Торис врезался во что-то мягкое, пахнущее мандаринами, — Оль, это не тебе. Да. Да, купил. Да купил я! Парни одинаково подняли головы и с сочувствием посмотрели друг на друга. Феликс убрал телефон в карман и качнул головой в знак приветствия, отчего шапка съехала на глаза. Торис, подумав, протянул ему зайца. — А, ты тотально на эту акцию повелся? — хмыкнул Лукашевич, перекладывая зайца в свой пакет, — Что это у тебя там? — Помидоры, — вздохнул Торис. — И у меня помидоры. Повисло долгое, тоскливое молчание. Они все-таки оказались лохами, только вот с помидорами.***
— Ты не видел билеты? — Ядвига тщетно пыталась впрыгнуть в джинсы, высматривая за окном машину таксиста, — Ч-черт, ну куда я их дела! Будешь уходить — мусор вынеси. И кота покорми еще! Ядвига метнулась к кухонной полке, обнаружив там злополучные билеты. Она, в отличие от Наташи, спокойно отпускала мужа к друзьям, в обмен на пару билетов на новогодний бал и обещание много не пить. — Вань, так ты вынесешь мусор? — напомнила она, пытаясь влезть в свитер и уложить платье в чехол. Ядвига отдернула руку и вскрикнула, рассматривая сломанный ноготь, — Вань, я ноготь сломала! Иван заперся в ванной, не сразу услышав в общем трезвоне собственный телефон, который разрывался и мигал пятью пропущенными. Гилберт стоял в небольшой пробке возле его дома, в шестой раз набирая один и тот же номер. Брагинский снял трубку. — Гил, я не поеду, наверное, — признался он, прежде чем немец успел сказать хоть слово. — Нет, ну нормально! — возмутился тот, — Мне как будто больше всех надо. Хотели же выехать пораньше, чтобы без пробок, дачу еще разгребать надо с прошлой зимы… — Ваня, ты меня слышал вообще?! — Ядвига заклеила ноготь пластырем и продолжила собираться, — Я опять потеряла билеты! — Гилберт, ты еще тут? — Иван прикрыл трубку рукой, — Ты можешь вот прямо сейчас за мной приехать? Брагинский выбежал из ванной и, подхватив пакеты со всем нужным, выскользнул из квартиры. Когда за ним с грохотом захлопнулась дверь, Ваня уже сбегал по лестнице, торопливо пересчитывая ступеньки. Байльшмидт, как и обещал, ждал его у подъезда, изображая то самое такси, которое высматривала Ядвига. Иван закинул пакеты в багажник и уселся на переднее сидение. — Поехали, поехали!***
До Нового года осталось 7 часов. — Все, встряли! — констатировал Гилберт, — А все из-за кого? Иван возмущенно фыркнул. Впереди тянулась длинная вереница машин, нетерпеливо гудящих друг другу время от времени. За полчаса вереница едва ли сдвинулась на пару метров. — Я помидоров купил, — сказал он в свое оправдание, копаясь в телефоне. Ядвига не присылала гневных смс, не звонила и, казалось, не заметила побега. — Я тоже купил, — отозвался Торис с заднего сидения. — И я, — кивнул Феликс. — Ну и зачем нам столько помидоров? Иван вертел в руках телефон, но тот не желал трещать и разрываться. Ядвига просто не придала такой мелочи значения, и это как-то по-своему обижало. Неужели ей действительно наплевать? Брагинский убрал телефон в карман и нахмурился. — Нет, ну вот если бы она ругалась, я бы понял, — начал он, — Мне не было бы приятно, конечно, но так хотя бы ясно, что я еще у нее что-то внутри вызываю. Волнуется, злится, сердится. А так что? Ей все равно, что ли? И вот сейчас как раз гораздо неприятнее, почему-то. Вроде никто не пилит, ну ушел, и ушел, а как-то… — Всегда так, — кивнул Торис, — Вот в детстве мама говорит тебе: «делай, что хочешь». И ведь не делаешь! Ну, неприятно же. А тут, по сути, та же ситуация, только вместо мамы — жена. — Когда же я уже повзрослею.? — Иван приподнял голову и смог увидеть конец длинной пробки, — Знаешь, мне кажется, она просто забыла. Может, и злилась сначала, а потом все. — Это же типа хорошо? — предположил Феликс. — Хорошо-то хорошо, а мне от этого почему-то плохо, — вздохнул Ваня. — Сейчас уже непонятно, что хорошо, а что плохо, — Торис взял в руки флисового зайца и покрутил его, дернув за длинное ухо, — Вот сделал я, например, доброе дело. Пожертвовал кому-то там на хороший Новый год. А мне за это — зайца. И вроде бы так и надо, я молодец, но заяц какой-то… незаслуженный получился. Как будто я пожертвовал только из-за того, чтобы потом что-то взять взамен. — Но ты же не знал? — Феликс отобрал зайца и задумчиво помял его в руках. — А какая им, — литовец многозначительно указал наверх, — Разница? Есть заяц, есть пожертвование. А что я знал, и что нет — не так важно. А это уже совсем не хорошо. И мне от этого тоже не хорошо. — Вот поэтому я и не женюсь… — протянул Гилберт, выезжая из пробки. Феликс уставился в окно и задумался, развязывая шарф — в машине было достаточно тепло. Мимо проносились темные верхушки сосен, белые обочины и другие машины. Все они куда-то зачем-то спешили. Иван машинально крутил в руке телефон, разглядывая дисплей. — Я недавно тоже со своей поссорился, — проговорил Гилберт. Торис заметно оживился. — Это ты про Сакуру? И что, что у вас там? — Я же просил никому не говорить, — раздосадовано произнес Байльшмидт, побарабанив пальцами по рулю. — Вот он меня просил не говорить, и я никому, — похвастался Ваня, скосив глаза на литовца. Феликс кивнул. — И я! Так типа что у вас там? — Не так куда-то посмотрел, представляешь? А потом начала в телефоне рыться, — Гилберт хмыкнул, — Нет, то, что она могла там найти, я уже давно удалил, но нашла же! Помнишь, я тебе какой-то бред прислал, типа «кабачки отличные, спасибо, целую», ну, когда мы с Ваней напились и поспорили? Феликс кивнул. Он тогда долго не мог понять, что за кабачки и зачем его целовать. — А она подумала, что это я любовницу благодарю за ужин. И целую еще, видите ли. И все — обиделась. Даже объяснений слушать не стала… Не поверила. Я бы тоже не поверил, ну, звучит-то ужасно. Но она же мне доверяла! А я ее, получается, обманул. Хотя вообще не обманывал. — Вот интересно, почему только девушки так могут, — Торис подпер рукой щеку, — Обиделась, дверью хлоп! и к маме. А ты ходи потом, думай, что не так. — Ага, представляю — она борщ не приготовила, а ты дверью хлопнул, и к папе на неделю. Я обиделся, любимая! — Ой, Вань, если бы я тотально был бабой, я бы за одну такую просьбу вещи в окно выбрасывал, — Феликс состроил презрительную гримаску, — Я типа понимаю женщин: их так этим борщом задолбали! — А тебе Оля борщ готовила? — хмыкнул Гил. — Ну, готовила. Но я тотально не просил! — Вот и молчи тогда, — фыркнул Торис, — Кстати, насчет «дверью хлопнул», это же получается, у тебя Ядвига единственным мужиком в семье останется? — Ага, она недавно мне так и сказала. «Я, видимо, единственный мужчина в семье!», — передразнил Иван, убрав, наконец, телефон в карман. — А ты что? — Что-что, «хлопнул дверью, и к папе» — прыснул Феликс.***
До Нового года осталось пять часов. — О-о-о нет! Нет-нет-нет, стоп, стоп! — вскрикнул Лукашевич, вглядываясь в экран собственного телефона. Торис встревоженно посмотрел на него. Гилберт сбавил скорость и вырулил на обочину, останавливая машину окончательно. С верхушки какой-то елки на крышу упала снежная шапка, гулким шорохом отозвавшись внутри. Иван обернулся, пытаясь разглядеть, что случилось. — Все, все, стою, что случилось-то? — Байльшмидт обеспокоенно покосился на друга. — Да смс-ку тотально не той отправил, — раздосадованно произнес Феликс. Торис выдохнул, а Гилберт лишь ехидно рассмеялся. — Читай, что там, — покровительственно фыркнул он. Торис с интересом придвинулся ближе. — «С наступающим праздником, заинька. Очень хочу, чтобы твое поздравление было первым, что я услышу в новом году. Целую», — прочитал Феликс, — И вот это я отправил Оле! А должен был Лизе. — Ну и ничего страшного, — заявил Байльшмидт, — Имени нет? Отлично. Я уже давно в смс-ках имя не пишу. Так как-то спокойнее. — Слушайте, а давайте выйдем? — предложил Иван, — Такая красота вокруг! Феликс сунул телефон в карман и открыл дверь, впуская в машину свежий, морозный воздух. Торис поежился, зарываясь носом в шарф и пряча руки в карманы. Перчатки, по обыкновению, он оставил дома. Гил потянулся, выпустив изо рта облачко белесого пара. — Да дело даже типа не в этом. Что Оля подумает? Я ей уже года два таких смс тотально не писал. Ну вот что мы обычно друг другу пишем: «Сыр, молоко, сметана», «Буду поздно», прочая ерунда, бытовуха! А тут «целую», «заинька» — ну типа бред же. Она или не поверит, или решит, что я уже тотально пьяный. И даже не представляю, что типа хуже. — Или подумает, что у тебя есть любовница, — поддержал Торис, вглядываясь в темнеющую даль, — Как-то тоскливо все это. Вот вы любите друг друга, женитесь, а потом — бац! — и бытовуха. И вот уже друг другу не доверяете, читаете смс-ки, лжете… — То есть ты считаешь, что всегда нужно правду говорить? — усмехнулся Гилберт. — По-моему, да, — кивнул литовец, — А иначе вот такая бытовуха и будет. — Ну, а вот представь тогда, — Иван оперся на крышу машины, — Спрашивает она тебя: «Дорогой, а я у тебя первая?». И ты отвечаешь ей, мол, нет, ты у меня десятая, если не пятнадцатая. А она тебя за это сковородкой ка-а-ак ударит! И еще недели две молчать будет. А сказал бы, что первая, ну, или вторая — так ничего бы не было. — Или еще хуже, — поддержал Байльшмидт, — Вот смотри: вечер. Вы немного выпили, она предлагает пооткровенничать. Составить список всех, кто у вас был, пока вы не встретились. Ты берешь ручку, напрягаешь мозги и начинаешь честно вспоминать каждую поименно. Пишешь, пишешь, а потом она дает тебе свою бумажку, а там… — А там: «ты у меня единственный!» на всю страницу, — криво усмехнулся Феликс, — И тотально со всякими завитушками. — Но это же неправда? — опешил Торис. — Конечно, неправда, только кого это волнует? — Гилберт еще раз зевнул и посмотрел на часы, — Такие «вечера откровений» делаются только с одной целью: убедиться в сладкой лжи, которую они сами себе придумали. А наша задача — убедить их, вот и все. Нет, правду нельзя говорить ни в коем случае. Поехали уже, темнеет.***
До Нового года осталось три часа. — И я ведь даже развестись с ней не могу! — Торис хлопнул рукой по подлокотнику, — Ну, ссоримся, бывает. Но она встает утром — и как будто не помнит ничего. Не злится, бойкотов не устраивает. Так ведь в случае чего — и на развод не подашь, она идеальная, понимаешь — идеальная! — А ты изменить ей не пробовал? — спросил Иван. Оставалось совсем немного до Нового года, а они все еще не приехали. — Не могу. Почему-то кажется, что все будут об этом знать, даже если на самом деле они ничего не узнают. И… Гилберт, что случилось? Байльшмидт остановил машину, с силой вжав педаль тормоза, которая вдруг почему-то стала слишком тяжелой. Впрочем, он сразу понял, что именно случилось — кончился бензин, хотя индикатор показывал вполне достаточное количество. Только сейчас Гил понял, что индикатор неисправен, и они застряли в снегу, за несколько километров до собственной дачи. — Черт! — выругался Байльшмидт, — Бензин кончился. — И связи нет, — задумчиво проговорил Феликс, уставившись на экран телефона, — Тотально здорово. — Тихо ты, — Брагинский шикнул и развернулся, уставившись на Ториса, — Ну, и что? — Да то, что они все как будто знают, что ты что-то скрываешь. А ты ничего не скрываешь даже, ну, я же ей не изменял? — Не изменял, — согласился Феликс. — Я же только подумал, что хочу, нет, что могу изменить! Я же даже не хочу! А они уже все знают. И ты потом ходишь, смотришь на них на всех, и берешь и… Признаешься. Вот так садишься с ней за стол — на кухне, обязательно — и говоришь: любимая, я тебе изменил. Я тебя люблю. — А она что? — Гилберт покосился на часы. — Не знаю. Скандал закатит, а на следующий день. как обычно. — Так ты же разводиться хотел, — Брагинский приподнял бровь. — Да какое там. не за что с ней разводиться, понимаешь? Она же идеальная. И получается, что это я-то по итогу мудак, зря ее обидел. Может, мне вообще с ней разводиться нельзя, иначе все будет не так, как нужно. А как нужно — я сам не знаю. — Да тьфу! Чего мы вообще здесь сидим, а? Надо тотально выйти, может, бензин у кого попросить получится… Не мерзнуть же теперь. В темноте проносились медленные снежинки. Гил оперся на багажник, уставившись в синеющее, почти фиолетовое небо. Иван встал рядом, пока Торис и Феликс пытались поймать хоть кого-то, проезжающего мимо. — Вот зачем вам это? Какие-то обязательства, запреты. Врать друг другу, недоговаривать, переписки удалять — зачем? Чтобы потом было, о чем поныть? — Гил, ты как будто сам так не делаешь, — Иван растер руки, — Что, переписки никогда не удалял, никогда не говорил, что «милая, на работе завал, не могу прийти», а сам в это время в каком-нибудь баре… Брагинский присвистнул. Гилберт невесело рассмеялся. — Это как догонялки в детстве. Ты убегаешь — тебя догоняют, а потом наоборот. И в этом все, если тебя догонять не будут — зачем убегать тогда? Так и тут. Байльшмидт пожал плечами. — В детстве вообще все как-то проще было. Выйдешь на улицу зимой — а там уже друзья, сосульки с крыши вкусные, Ленка какая-нибудь с санками из соседнего подъезда. И какая разница, с кем ты вчера гулял — с Ленкой, с Машкой, или вообще, с Феликсом. И переписок тогда никаких не было. Вот скажи, ты когда сосульки последний раз жрал? — Нашел, что спросить, — Брагинский отвернулся. — Нет, ну ответь, когда? — Да не помню я, чего прицепился, — Иван забросил шарф за спину и посмотрел на часы, — Какая сейчас вообще разница. До дачи мы все равно не доедем, а ее еще с прошлого года разгребать. Феликс опустил руку и отошел к обочине — ни одна машина не захотела останавливаться, и их поток постепенно начинал затихать. До Нового года оставалось всего два часа.***
Наташа скучающе подперла щеку рукой, глядя в окно машины. Мимо проносились сугробы и темнеющие ели, а рядом сидела Ядвига, завистливо поглядывая на ее только что сделанный маникюр. — Ты представляешь, я полчаса бегала по площади! — Ядвига поскребла пальцем пластырь на правой руке, — И никто не поверил, что я вот просто так отдаю эти билеты. Нет, ну, а что мне надо было сказать — что я, Ядвига Брагинская, добровольно отказываюсь от бала, чтобы встречать Новый год в пустой квартире? Так ведь не поверит же. — Кто не поверит? — Наташа отвлеклась от окна. — Ну, Ваня же, кто еще? — рассмеялась Ядвига, — А вот всегда так. Чем больше правды говоришь, тем меньше тебе потом верят. И приходится вот, бегать по площади, билеты отдавать. И как бы проще было, если бы все правду говорили… И верили в нее, вот что! — Ага, как же, — Оля побарабанила пальцами по рулю, — Я, например, никакую такую правду знать не хочу. Вот прислал мне Феликс, знаете что? «С наступающим праздником, заинька», бла-бла-бла, «целую». — Ну и что? — Ядвига пожала плечами. — А то, что он мне таких смс-ок уже лет пять не присылал. И вот знаешь, не хочется совсем знать правду, кому он такое пишет. Нет, без правды проще, — Оля нахмурилась, — Я бы ему, наверное, никогда не изменила. А если бы изменила… — То никогда не призналась, — хмыкнула Ядвига, — Да ладно, ну, может он и правда тебе это написал. Задобрить хотел, например. — Во-о-от, — Наташа вздохнула, — А я вот себе представить не могу, чтобы Феликс тебе изменил. И что мы придем, например, к Ядвиге, а он там с кем-нибудь еще… Ужас. — С кем это «с кем-нибудь»? Сдурела? — Оля обиженно посмотрела на нее, — Ты что такое говоришь-то? И вообще, если все вот так — мы зачем к ним на дачу едем, а? — Дуры потому что, Олечка, — снова засмеялась Ядвига, — Дуры. — Мы поворот проехали, — тихо сообщила Сакура, указав на навигатор, — Там теперь через двести метров направо. — Да тьфу ты, — Оля посмотрела на полупустую дорогу, — Развернуться-то можно где-нибудь…***
— Ребят, а давайте выпьем? — Торис хлопнул дверцей машины, достав бутылку и пластиковые стаканчики, — Холодно же, ну. Гилберт неопределенно пожал плечами, но достал свой стаканчик. Ветер успокаивался, и снег начинал блестеть, как в старых фильмах, а на дороге не было ни души — только иногда проезжали мимо какие-то яркие фары. Гилберт повел носом над стаканом и вздохнул. — Уже как-то ничего не радует, — произнес он, — Вот вроде Новый год, зима, снег блестит, друзья — ну все есть! А не радует. И вот виски — уже столько этого виски было, что не удивляет как-то. — Бытовуха, я же говорил, — Торис вздохнул, — Нет, меня Наташа устраивает, правда. А все равно — что-то не так, как нужно. Знаете, я вот думал, что вырасту, и все будет просто, потому что постепенно. В первом классе буквы, во втором стихи какие-нибудь для мамы, потом задачки решать, ну, а потом уже высшая математика начнется. И что в жизни все тоже так будет — постепенно. А получилось, что каждый раз как будто сложнее, чем нужно, а ты все такой же, как в первом классе. Маленький и глупый. И что с этим со всем делать — непонятно. Там хоть родители были. — За родителей? — предложил Брагинский. Гилберт рассмеялся, но все столкнули стаканчики, — Нет, а я вот не хочу разводиться. Может, оно так-то и лучше, когда по-старому. Привыкаешь, и вроде уже самого бесит, а бросить не получается. — А что, у нас кроме помидоров больше типа нет ничего? — поздно спросил Феликс, заглядывая в машину, — И что мы на даче жрать собрались? — Да подожди ты, — Гилберт махнул рукой, — Дай послушать. — А меня, значит, никто тотально не слушает? — Лукашевич отставил стаканчик и отошел к дороге, снова вытянув руку.***
До Нового года остался всего один час. — Ой, а у меня вчера мелкая такое выдала, — Ядвига распотрошила пакетик с мармеладками и сунула одну в рот, — У нее Морозко спрашивает: ты, красна девица, на ком жениться хочешь? Ну она и ответила — на папе! И кто такие вопросы дурацкие вообще придумывает… Он бы еще спросил, в каком платье. — А я даже не знаю, что я бы ответила, — улыбнулась Оля, — Вот я бы, если честно, еще раз замуж бы вышла. Так хочется всей этой суеты, подружек невесты всяких, платье красивое… — Ну, и за кого бы ты вышла? — Наташа стащила у Ядвиги еще одного фиолетового мишку. — За Феликса. А ты? — И я тоже, — кивнула Ядвига. Оля недоуменно нахмурилась. — За кого.? — За Ваню, конечно! Нашла, о чем спрашивать, — Ядвига уставилась в окно, — Эй, Оля, Оль, тормози! Это что, наши там? Она указала куда-то вперед, где виднелась мигающая аварийкой машина и несколько силуэтов. Через несколько секунд фары выхватили Феликса, а потом и всех остальных с пластиковыми стаканчиками и помидорами. Оля невольно фыркнула, заезжая на обочину. Ядвига тут же вылезла из машины, подставив голову снегу и ветру. Наташа кинула в нее ее же шапкой, тоже выбираясь в пушистый снег. — А мы тут… к вам ехали, — Оля вылезла последней, — Что у вас случилось? — Бензин кончился, — Гилберт махнул куда-то в сторону и обнял Сакуру, закутанную в пушистую шубу — почти такую же пушистую, как снег. — Ядвига? — Ваня надел на нее шапку, убирая светлые короткие волосы за уши, — А как же бал, мелкая? — Да какой тут бал, а, — усмехнулась она, — Слушай, мы как раз полный бак залили, представляешь? — Да какая разница, все равно до Нового года мы на дачу тотально не успеем, — Феликс сунулся в машину Оли, заметив там знакомого зайца и пакет со всем, что они могли забыть. Пахучая елка высовывалась из багажника, а где-то внутри еще позвякивала коробка с игрушками. Оля заглянула в машину тоже. — Блин, девочки, — протянула она, — Мы помидоры забыли купить!