Мою первую любовь звали Ненависть

      — Ненавижу тебя, — смотришь на меня в упор, говоришь всё с той же остротой в голосе, что, кажется, об неё можно точить ножи. В твоих глазах разбитое сердце — в прямом смысле этого слова —, а в голове, видимо, туман. Только "затуманенный человек" может говорить такие глупости, стоя перед своей близняшкой, которая только что призналась тебе в вовсе не сестринской любви. — Постоянно всё со Флаффом портите.       Смотрю на тебя исподлобья, еле сдерживая слёзы и порывы злости, накатывающие на кулаки.       — Это я-то постоянно всё порчу? — раскрываешь глаза от удивления, потому что впервые я ответила на твои такие изречения. Тут же возвращаешь прежнее выражение лица — правильно не срывай маску. Мне тоже нельзя, хоть уже и не могу сдерживаться. — Постоянно, когда мы всё с ним налаживаем, ты врываешься со своими ужасными последствиями. Это ты, ты всё портишь! — кидаю в твою сторону попавшеюся под руку губку, от чего только усмехаешься. — Почему? Почему?! Почему ты так ко всему относишься? Постоянно всех используешь, а потом бросаешь умирать где-нибудь от чувств, которые ты заставляешь испытывать! — отходишь в сторону двери, собираясь уходить, но нет, прости, в этот раз не получится. Ты слишком много раз уже бросала меня повсюду, чтобы сейчас просто свалить отсюда, детка. Срываюсь с места и, подбегая, хватаю тебя за рукав. — Достала, хватит постоянно оставлять меня одну! Бесишь! Почему ты просто не можешь выслушать?!       Ты оборачиваешься, зло скосившись на руку, и, переводя взгляд на меня, а точнее в глаза, сверкаешь расколотыми половинками.       — Убери от меня руку, мерзкое животное. Ты отвратительна, — мне абсолютно не впервой слышать от тебя такое, поэтому лишь ярко отражаю свет твоих глаз своими сердцами, заставляя тебя поморщиться. Крепко цепляюсь за твой рукав и, отвратительно скрепя зубами, стараюсь не отпустить, когда ты начинаешь его вырывать. Ведь, если отпущу... Это будет проигрыш. Я больше не получу второго шанса. Если ты сейчас уйдёшь, то уже навсегда. Понимая, что деваться некуда, ты устало закатываешь глаза и произносишь: — Окей, даю тебе десять минут на пустую болтовню в свой адрес... — осматриваешь меня с головы до ног и дополняешь: — Но с твоим словарным запасом и умственными способностями, боюсь, этого будет мало.       Отпускаю тебя и указываю на крышку унитаза, предлагая сесть. Нахождение в этот момент в ванной добавляет ещё большей ироничности ситуации. Шипя на меня сквозь зубы, садишься напротив и наигранно поднимаешь брови приглашая к барьеру. Выдыхаю и начинаю вещание.       — Ты, наверное, не помнишь этого, но когда-то мы были близки. Мы ходили вместе гулять и любили друг друга больше всего на свете, — усмехаешься на последних словах, но тут же, как актёр драматического театра, прикрываешь рот рукой. — Мы ведь были ближе, чем кто-либо на всём этом свете.       Выдыхаешь и недовольно проговариваешь:       — В этом проблема близнецов. Чаще всего, их никто не принимает и они держатся один за другого, как никто другой. Они стараются быть вместе, потому что слишком одинаковые и понимают второго куда лучше, чем он сам... — с презрением осматриваешь меня и фыркаешь, будто недовольна тем, что говоришь. Да, мы действительно очень похожи друг на друга, за исключением волос, которые ты выкрасила и обрезала, дабы хоть чем-то отличаться, и глаз: стройное телосложение, красивая внешность, тонкие запястья, небольшая грудь и губы даже без помады цвета спелого персика или недозрелой вишни. Кстати, по мягкости они от этих фруктов ничем не отличаются. — Но времена меняются, Любовь, и мы тоже меняемся. Мы уже совсем не одинаковые, скорее, абсолютно разные.       А когда-то было не так... ***       С самого детства, мы старались держаться вместе. Ну, до поступления в эту несносную школу. Ты ненавидела туда ходить за презрение одноклассников, за ужасные оценки и учителей, каждый из которых готов был задать тебе взбучку. А я обожала, потому что в первые же дни отделилась от тебя и завела друзей, хорошо училась и была всегда первой в классе. Тогда уже начались наши отличия в плане морали.       — Я признаю, что в этом есть и моя вина. Огромная, огромная вина.       Помню, в шестом классе ко мне подошла староста и сказала, что ты начала курить. В двенадцать. До сих пор не понимаю твоей цели. Зачем? Что случилось в твоей жизни такого, что заставило бы тебя начать убивать свой организм? К сожалению, узнать это я уже не могла, потому что слишком далеко убежала от тебя в общество. Ты уже тогда проявляла ненависть ко мне, хоть и обещала, что, несмотря на твой заложенный природой характер, ты никогда не будешь направлять её по отношению ко мне.       — Помнишь, именно тогда ты начала носить чёрные джинсы с ботинками в школу?       В восьмом классе ты впервые разбила руку. Отличавшаяся вспыльчивым характером, часто кричала и ругалась матом при родителях. Когда тебе выставили огромное количество плохих оценок за год, помню, вскочила со стула и, прокричав что-то на "языке сапожника", ударила рукой в стену. Послышался сильный грохот, после осыпь, как звучит песок на пляже, а потом болезненный стон. Зайдя к тебе в комнату, я увидела, что ты сидишь на полу на коленях и плачешь. По твоей руке растекалась кровь, омрачая бледную кожу. Оглядев стену, на которую пришёлся удар, я заметила, что посредине красовался красный след. Переводя взгляд с тебя на обои, с обоев на тебя, не могла поверить, что это действительно ты.       — Агх... — ты рычишь, переводя взгляд на руку, которая до сих пор не зажила от недавних ударов и стерпела столько шрамов, сколько не сосчитать.       Вижу тебя. Ты стоишь за тем углом и наблюдаешь за тем, как меня сейчас изнасилуют. Знаю, что ты поможешь и не дашь довести дело до конца, но хочешь сначала впитать всю боль, которая будет исходить от меня до этого момента. NC-21 касается меня везде непонятно откуда появляющимися руками и при этом шепчет мне на ухо настолько мерзкие, отвратные вещи, что от них хочется опустошить желудок. Давно уже перестав вырываться, потому что от этого только натираются запястья в тяжёлой хватке, я мякну в его руках, боясь того, что ты всё таки не спасёшь, не поможешь. Из глаз струятся ручейки слёз, которые размазывают подводку и тушь. NC усмехается такой картине. Слышу, звук расстегнувшейся ширинки, где-то внизу, после несколько решительных шагов, удар и отборный мат женского и мужского голоса. В считанные секунды мои руки остаются без оков, и я открываю глаза, видя перед собой твоё лицо, снова плачу, когда ты уводишь меня от этого ужасного места. Но в этот раз уже от счастья.       — Тогда я впервые почувствовала, что люблю тебя. Мою спасительницу, моего ангела, — морщишься и смотришь на часы, понимая, что конца моего рассказа ещё не видать.       С Флаффом мы познакомились в 10А, когда четыре класса соединили в два больших. Он бы мил и имел розовые сердечки на щеках, которые прекрасно сочетались с моими глазами. Мы общались. Сначала, как друзья, а после как пара. Строили судьбы людей, а после ты из разрушала. Идеальный сценарий. Я никогда не любила его и собиралась в этом признаться, пока ты случайно не зашла в наш класс занести записку. Видимо, ты была не в настроение, потому что постоянно хмурила брови и просила учителя работать быстрее. ***       — И я вспомнила то, почему я так стремилась не расставаться с ним, — переводишь глаза на меня и с недоумением распахиваешь их сильнее.       — Почему же?       — Он был прикрытием, а я не хотела, чтобы ты узнала о моих чувствах.       На последней строчке твоё лицо искривляется и плавится под натиском чувств. Буквально вижу, как на маске, которую ты выстраивала всю свою жизнь с первого класса проявляются трещины. Воображаемая стена с треском начинает рушиться и ты из последних сил держишься, чтобы удержаться её хотя бы на уровне лица. Осколки стены падают на пол к ногам, и я начинаю чуствовать порезы остающиеся на наших телах. Сердца в моих глазах начинают светиться ярче, не давая и моей маске с таким же треском развалиться. Ты всё ещё держишь оставшиеся осколки на уровне лица, кривя его в гримасах. Прорываюсь сквозь защиту и делаю последние трещины, подходя к тебе и касаясь пальцами подбородка. Твои глаза трескаются, линзы разрушаются, стеклянные оковы клетки характера временно спадают и я, сев на корточки и приблизившись к твоему лицу, впиваюсь в губы поцелуем. Всё. Конец. Всё, что удерживало тебя в этом саркофаге, построенным вокруг, моментально рушится и опадает. Твои губы мягкие и действительно чем-то по вкусу напоминают персик. Касаюсь языком стройного ряда зубов, а после нёба. Ты окончательно обрушиваешься. Кажется, что даже твои волосы заново отрастают и меняют цвет, зрачки глаз соединяются в единое сердце и розовеют. Касаюсь твоей щеки рукой и сдираю фальшивую кожу, выращенную в солярии, оставляя настоящую, белую и мягкую, такую как у меня. Ты становишься идентична идеалу, идентична мне. Сплетаясь воедино, мы создаём одного единственного человека из двух. Смешиваемся, соединяемся, сокращаемся и совращаемся. И это только на букву С.       Как же жаль, что всё придётся вернуть на место...       Всё происходит как в замедленной съёмке. Действия идут в обратную сторону: я провожу рукой по твоей щеке, целую, поднимаюсь с колен, отхожу назад, сажусь на стул и наблюдаю за тем, как всё возвращается на свои места. Твои волосы чернеют и укорачиваются, стена и кокон возвращаются на свои места. И вот ты снова стоишь у стены повторяя такие страшные слова:       — Ненавижу тебя...