Еще один шанс. Ночь хранимых

То было небольшое село - полсотни домов, выстроившихся вдоль трех улиц, сходящихся к церкви (или ее все-таки стоило назвать часовней?). Никого из жителей не было видно. Самые умные вовремя сбежали и теперь пробирались через окрестные болота к своим родственникам и свойственникам в соседних поселениях, неся им недобрую весть о необходимости покинуть родные места. Не слишком умные - тряслись сейчас в подполах своих домов. Неудачливые - валялись в странных позах там, где их застигла встреча с мрачными порождениями Врат - контракторами. Отряд Синдиката они пока не интересовали. Группа контракторов, работающая на англичан, пару дней назад заняла эту деревню. Теперь, после непродолжительного боя, они укрылись в самом большом и крепком строении. В церкви. Наивно. Именно для таких случаев - не только таких, конечно, - у Синдиката была Хавок. Вековые стены покрылись сетью трещин и, задрожав, стали проваливаться внутрь. Кто-то из скрывшихся внутри контракторов пытался противостоять Хавок, создавая внутри область повышенного давления, но в быстро редеющем воздухе потерпел неудачу. Все кончилось быстрее и проще, чем они ожидали. Хавок направилась к жилым домам - за тем, что ей было нужно. Ее нюх был не хуже, чем у матерых мародеров - только ее валютой и законной добычей была детская кровь. Отряд Синдиката продолжил зачистку территории. Приказа брать пленных у них не было. А не оставлять свидетелей - был. Хэю достались три крайних дома. Один из них был брошен, об обитателях другого уже позаботились англичане. В последнем он нашел слепую старуху и обнимающего ее мальчика-индейца лет пятнадцати, своего ровесника. Мальчишка бросился на него... Вытерев нож валяющимся на полу тряпьем, Хэй вышел на улицу. Там каждый управлялся как мог. Например, Индиго было лень заходить в дома, поэтому он просто спалил их дотла. Хэй вернулся к церкви, превратившейся в беспорядочную груду камней. Невдалеке от развалин что-то белело. Это было чудом уцелевшее мраморное изваяние, изображавшее женщину с ребенком, стоявшее подле стен церкви под резным деревянным навесом. Навес теперь развалился на куски, а букеты цветов и ленты, любовно обвивавшие подножие статуи, были разметаны. Адреналиновый раж начал спадать, на его место пришла тень дурноты. Белая женщина с печальной улыбкой протягивала ему младенца. Это был один из многих эпизодов Войны Небес, которые Хэй надеялся никогда не вспомнить - и много лет не вспоминал. Одни боги знают, почему он вынырнул сейчас из-под наслоений более поздних событий. Безвестный скульптор явно вдохновлялся какой-то индеанкой, поэтому черты его идола были отчетливо монголоидными и вполне могли сойти за японские, если бы не крупный горбатый нос. Может, взаправду, а, может, это были капризы человеческой памяти, но лицо мраморной женщины, возникшее перед внутренним взором Хэя, имело узнаваемые черты Мисаки. Только улыбка Мисаки не бывала печальной. Если она была довольна, она улыбалась весело, если недовольна - хмурилась. Ее чувства были чисты и прозрачны, как солнечный луч, разложенный на радугу хрустальной друзой. Хэю казалось, что от Мисаки исходит ровное тепло, возвращающее чувствительность его омертвевшей душе. В поисках этого тепла он раз за разом приходил и садился на ее любимую скамейку. Сначала - раз в три дня, потом - через день, в конце концов - каждый день. Он не хотел навязывать Мисаки свое общество и был готов ретироваться, если она выкажет какое-либо неудовольствие, но она не возражала против его присутствия и как будто даже радовалась его приходу. Хэй снова оказался в этом районе месяца через три, и ноги сами вынесли его к остаткам деревни. Дворы покинутых домов уже почти скрылись под натиском буйной тропической растительности. Изуродованные трупы превратились в обглоданные зверьем аккуратные скелеты. Белая женщина с ребенком, лишенная заботы своих почитателей и даже такой хлипкой защиты, как деревянная крыша над головой, выглядела брошенной и больной. Мрамор посерел, дождевые потеки на лице статуи походили на следы слез. В каменных складках ее туники птицы свили гнездо. Она продолжала обреченно протягивать вперед младенца, но некому было оценить ее порыв. Хэй повернулся и исчез в джунглях. *** - Вы так хорошо говорите по-японски, Ли-сан. Где вы учили язык? - Немного в школе, немного - общаясь с японцами. А потом я учился здесь, в Японии. - Правда? И что вы изучали? - Экономику... - что самое смешное, он даже не сильно наврал. Всякий раз, когда, прикрытия ради, ему надо было прикидываться студентом, его вписывали на экономические факультеты, справедливо считая, что эта специальность собирает прорву случайного народа, в которой будет легко затеряться. - Я не доучился, правда. Не хватало денег на оплату обучения, да и интереса не было никакого. Боюсь, - он потер подбородок, - из меня получился на редкость фиговый бухгалтер. Цифры наводят на меня тоску - гораздо больше мне нравится делать что-то, что дает немедленный и заметный результат. Мисаки не смогла сдержать улыбку. Собеседник, сам того не зная, исчерпывающе сформулировал ее собственное отношение к цифрам - и к результату работы. - И чем вы сейчас занимаетесь? - Да ничем особенным, в общем-то... Если вы имеете в виду, где я работаю - то где придется. Разнорабочий. - Он улыбнулся каким-то своим мыслям: - Просто живу. "Просто живу". Мисаки затаила дыхание. То, что он рассказал, походило на хронику жизненной неудачи: нелюбимая специальность, брошенная учеба, низкооплачиваемая работа. Но он говорил так просто и непринужденно, словно в этом не было ничего особенного, и собственное маргинальное положение не вызывало у него ни малейшей тревоги. "Просто живу". От этих слов повеяло странной свободой и безмятежностью. Если вдуматься, на то, чтобы выпрыгнуть из беличьего колеса амбиций и погони за статусными благами нужно изрядное мужество. Она вряд ли смогла бы пойти на такое - правда, ее вела не алчность, а вера в свое призвание. Мисаки приняла решение о своем будущем еще в тринадцать лет и с тех пор неуклонно следовала намеченному пути. Ей и в голову не приходило свернуть со своей дороги, но само существование альтернативы ее почему-то радовало. Она с новым вниманием разглядывала Ли Чжаньмина. Что подтолкнуло его к такому решению? Может, он был членом какого-нибудь неформального молодежного течения? Но единственной особенностью его внешности, которая отличила бы его от безликой толпы банковских работников, были волосы, забранные в конский хвост - в остальном он казался совершенно обыкновенным. - А я работаю в полиции, - сказала Мисаки. - Я... - "знаю". Хэй прикусил язык, едва не выдав себя, - Я думаю, вам это очень подходит. - Почему? - Вы, Кобаяси-сан, кажетесь человеком, который твердо знает разницу между правильным и неправильным. Мисаки подняла брови, не зная как отнестись к этому странному комплименту - если, конечно, это был комплимент. *** - Вы позволите, Мисаки? С ее разрешения он ловко перехватил малыша и что-то успокаивающе загудел ему на ухо. Начавший было капризничать Тоеки так изумился, что забыл хныкать, а потом нашел себе новую игрушку в виде выбившихся из хвоста жестких черных прядей. Мисаки смотрела так, будто на ее глазах вершилось маленькое чудо. Тоеки не боялся чужих - он еще был слишком мал для этого, просто... Мисаки не ожидала, что мужчина проявит интерес к младенцу, да еще будет возиться с ним с таким видимым удовольствием. - Вы, верно, опытный отец? - Как раз нет, у меня нет детей. - Природный талант, значит? Он смутился и пожал плечами: - В детстве младшая сестренка была фактически на мне - но мне самому было тогда так мало лет, что вряд ли это можно счесть полноценным опытом. Да еще потом я помогал с ребенком... знакомых. *** - А на каких языках ты еще говоришь? - Кроме родного и японского? Свободно на английском. Еще знаю основы португальского и испанского. Могу сказать пару фраз на русском. - Ого! Португальский, испанский - ты жил в Европе? - Нет, в Америке, в Штатах. Иногда там недостаточно английского и китайского, - особенно на дне. - А в ранней юности я провел несколько лет в Бразилии. Хэй порадовался, что, прорабатывая свою легенду, заблаговременно изучил доступную ему литературу этого мира, и удостоверился, что с Южной Америкой здесь все было в порядке. А вот русско-китайская война, некогда почти докатившаяся до их с Цинь дома, в этом мире так и не разразилась. Эмбер когда-то научила его отыскивать и систематизировать информацию из открытых источников, но никогда еще ее уроки не были ему так полезны, как теперь, когда у него для исследования был целый мир. - Бразилия? Не ближний свет. - Я подростком сбежал из дома, прибился к... добрым людям и уехал с ними. Жил в коммуне себе подобных. - Хиппи? - предположила Мисаки. Хэй чуть не подавился от подобного сравнения: - Э-э-э, ну, вроде того... Правда, они... мы... так себя не называли. Творя безобидную и социально приемлемую версию своей биографии, Хэй задумывался о том, что останется от его жизни, если убрать из нее самую соль. Не так уж мало, на самом деле. Города и страны, языки, рассветы, встреченные в живописных местах, знакомства с самыми разными людьми. Жаль, что не это было в его жизни определяющим... *** Листья дерева, под которым они сидели, заволновались, хотя никакого ветра не было. Хэй запрокинул голову. - Мао! Какого черта ты тут делаешь? На ветке уселась крупная летяга, почти потерявшаяся в солнечных бликах. Смотрела нахально. - Ну присоединяйся уж, раз пришел. Зверь спланировал ему на плечо и, перескочив на деревянное сиденье, по-свойски устроился между ним и Мисаки. Мисаки просияла: - Какая милая белка! - Мисаки, позволь представить тебе моего маленького пушистого друга, - в тоне Хэя сквозил сарказм, но Мисаки не поняла, к чему он относится. - Его зовут Мао. - В честь Мао Цзэдуна? - Н-нет... "Мао" по-китайски значит "кот". - Очень логично. Хэй вздохнул. - Он ручной, его можно погладить. Мао скорчил самую умильную свою физиономию. Мисаки несмело протянула руку, и белка вскарабкалась ей на плечо, цепляясь коготками за плотную ткань пиджака, и уселась там, усами щекоча ей щеку. Мисаки захихикала, а Хэй нахмурился. - Ну что, доволен? А теперь, пожалуйста, иди отсюда. Зверь фыркнул - как показалось Мисаки, надменно - и, застрекотав, взбежал по дереву и скрылся из глаз. *** Жаркие июльские дни сменились ранними августовскими вечерами, а потом сентябрьской прохладой. Однажды она не появилась. Нянечка из яслей уже заперла за собой дверь и прошла в сторону станции, окинув его любопытным взглядом, но Хэй продолжал ждать непонятно чего. И, конечно, не дождался. На следующий день он пришел задолго до того времени, в которое они - ни разу об этом не договорившись - обычно встречались. Издалека он увидел, как Мисаки отходит от калитки, заросшей вьюнком, и проходит мимо их скамейки, не остановившись. Тоеки плакал у нее на руках. Хэй перехватил ее на входе в пешеходную зону. - А, привет, Чжаньмин, - сказала она. Лицо у нее было хмурое и озабоченное. - Тебя вчера не было. - Мне пришлось остаться дома. Тоеки болеет. Ну, то есть, не болеет - просто у него режутся зубки. Я не могу сейчас отдавать его в ясли. - А сегодня? - Пришлось. На завтра я вызвала няню из агентства - мне кровь из носу надо быть на работе, - она прижала к себе сына, укачивая. У нее в кармане запиликал телефон. Хэй забрал у нее ребенка, давая ей возможность ответить на звонок. У него тоже не получилось успокоить малыша. - Да, - говорила Мисаки, - да, завтра... Восемь тридцать... Ну мы же договаривались... Она нажала на кнопку окончания вызова, и растерянно застыла. - Звонила няня, она не может завтра, - между бровей залегла сердитая морщинка. - Они все с регалиями и рекомендациями, но какой от этого толк, если они не приходят! - в сердцах сказала Мисаки. - Мисаки, я могу помочь? Мисаки посмотрела на него, будто он предложил нечто несусветное. Хотя... вдруг он и правда согласится ее выручить? А готова ли она просить у него поддержки? Конечно, они познакомились всего пару месяцев назад, и он очень необычный - чтобы не сказать странный - человек, но ни с кем еще она не чувствовала себя так спокойно. И никто из всех, кого она знала - включая мужа, как она с неудовольствием отметила - не обладал таким непробиваемым терпением, необходимым для общения с Тоеки. "К тому же", - подумала Мисаки, вспомнив о его питомце, - "его летяга ведет себя так, будто понимает человеческую речь. Человек, который сумел настолько выдрессировать неразумное животное, просто не может быть плохим". - Какие у тебя планы на завтра? - Ничего, что я не мог бы отменить. Она запоздало замялась, стесняясь обратиться с просьбой. - Ты хочешь, чтобы я посидел с Тоеки? - А ты мог бы? Я заплачу, как я обычно плачу бэбиситтеру. - Если ты мне доверяешь, то я с радостью. Облегчение, появившееся на лице Мисаки, нравилось ему гораздо больше, чем ее хмурость. - Приходи завтра в половине восьмого - я первый час побуду дома, помогу тебе освоиться. У тебя есть телефон для связи? Хэй отрицательно качнул головой. Он не стал заводить себе мобильник - слишком сильно этот аппарат ассоциировался со старой работой, когда в любой момент могли дернуть и отправить по малоприятному заданию. Да и кому ему тут было звонить? - Ой. Ну ладно. Мисаки достала свою визитку и, быстро записав на оборотной стороне свой адрес и домашний номер, протянула ее ему. - Только можно, я отфотографирую твои документы? Не пойми меня неправильно, это не потому, что я не доверяю, просто я же оставлю на тебя своего ребенка... - Ну что ты, не стоит извинений. Вот, пожалуйста. Хэй бестрепетно протянул ей паспорт. Момент был скользкий. Она наверняка будет пробивать его по своим каналам. Сам по себе документ был сработан на совесть - даже он, профессионал, не мог бы отличить его от настоящего. Он заплатил кучу денег якудзе, чтобы его данные были внесены куда только можно, но проверить, сделано ли это, естественно, не мог. Вот теперь и проверит. Если его накололи, то лучше узнать об этом раньше, чем позже. Мисаки быстро сделала пару снимков, и убрала телефон. Лицо ее прояснилось. - Ты не представляешь, как ты меня выручил! Приходи завтра, я буду ждать.