Еще один шанс. Ночь хранимых

Эта глава тут однажды уже пробегала, но это было в тот момент, когда все собственные тексты вызывали у меня тошноту (что нифига не послужило причиной не писать - типа, что мы, через "не могу" писать не можем?). Результат оказался предсказуемо так себе. Теперь, после доработки напильником, глава стала несколько более читабельной, но все равно далекой от совершенства. Если какие-то места вам кажутся особенно невнятными - тыкайте пальцами. ----

В любви ты сначала - точно гусеница, приникаешь к своему единственному, тебе предназначенному листку, жадно грызешь. А потом это проходит. Ты удивлен: тебе, вроде, больше никто не нужен, кроме той, единственной женщины, как вдруг встречается другая - не самая красивая и к тому же чья-то жена - но ясно, что, сложись жизнь по-иному, вы были бы вместе. Ведь так с каждым бывает, верно, Анни? Сердце застучит быстрее, войдешь в комнату, и что-то в ней откликнется, чуется какое-то движение, словно занавеска колыхнулась. Ничего между вами нет - даже в мыслях - но растворена в воздухе возможность, и нельзя не показать, что ты это уловил. Делаешь шаг навстречу, вполне невинный, однако таящий обещания. При встрече обнимаетесь, целуетесь - обычное дело, теперь иначе и не здороваются. А там и остается-то всего один шаг... Том Стоппард «Истинное» Это просто, чтобы было о чем помечтать, чтобы жить было интереснее и радостнее...И тогда время бежит быстро. Вечером не томишься от скуки и не ждешь, когда можно лечь спать, не думаешь о том, что вот будешь вертеться без сна или приснится что-нибудь неприятное. А какое счастье просыпаться утром! Лучше самого чудесного сна! Вся жизнь преображается. Уж не мечтаешь почитать какую-нибудь интересную книгу, жизнь кажется интересней всякой книги. И никаких желаний, только чтобы остаться одной и ни с кем не разговаривать. Сидеть одной и просто думать об этом. Бернард Шоу «Дом, где разбиваются сердца»

Теперь Хэй приходил два или три раза в неделю - или чаще, если Тоеки болел, - в просторную, по-европейски обставленную квартиру Мисаки. Неожиданно его увлекла забота о маленьком человечке. Ему всегда говорили - да он и сам так думал, - что общение с детьми - дело неблагодарное, но, попробовав, он с изумлением почувствовал, как чутко Тоеки реагирует на обращение с собой. Интересная логическая задачка — объясниться и в чем-то убедить человека, которому еще даже нет года. Хэй привязался к малышу. Он знал за собой эту дурную привычку - привязываться. К людям, к городам, к жилью. Привычку совершенно неуместную и даже вредную для человека его образа жизни и рода занятий. Ему казалось, что он совершенно уже изжил ее, но, похоже, от себя не убежишь. С другой стороны, с тех пор, как он укрылся от своей старой жизни настолько далеко - в смерти -, разве не мог он себе этого позволить? Здесь было так мирно и безопасно, никто не знал, кто он, и кем он был в прошлом, и он уже никому не представлял угрозы самим своим существованием. Разве нет? Когда Мисаки возвращалась с работы, они проводили время за ни к чему не обязывающей болтовней перед тем, как распрощаться. И это тоже было неожиданно приятно — разговор без подтекстов, без попыток выведать информацию, без затаенной злости и лжи. Он развлекал ее всякими безобидными историями из своих путешествий в прошлой жизни, она рассказывала забавные рабочие эпизоды (лишенные, конечно, оперативных деталей). Несколько раз он видел ее мужа. Он помнил его в старом мире - это был человек из Третьего Отдела, начальник той черноволосой мечницы, которая его чуть не убила, тот, что проводил его к телу Инь... Вот оно, значит, как повернулось тут. Горо Кобаяси был обаятелен. Здоровяк - на полголовы выше Хэя и раза в полтора шире в плечах - при том, что Хэй и сам был не хрупкого сложения. Мешковатые костюмы создавали обманчивое впечатление увальня и гедониста, но Хэй наметанным глазом отметил и каменные мускулы, неожиданные у человека за сорок, и скрытно носимую кобуру. Черты его лица, словно вырезанные из дерева примитивными инструментами, вряд ли можно было назвать классически красивыми, но своей несомненной мужественностью они притягивали взгляд и вызывали доверие. Короткий черный ежик уже был изрядно пересыпан сединой. Кобаяси держался со спокойной властностью человека, привыкшего отдавать распоряжения. К жене он был подчеркнуто внимателен. Он не стеснялся выражать свою привязанность грубоватыми объятиями или крепкими поцелуями, и никогда не упускал случая покровительственно взъерошить ее небрежно собранные на затылке волосы своей пятерней. Словом, если бы Хэй задавался вопросом, что нашла Мисаки в своем спутнике жизни, ответить не составило бы труда. Вот только в присутствии мужа ровный свет, освещавший ее черты, затухал, она как-то разом утрачивала всю чарующую уверенность в себе и словно бы становилась меньше ростом. Кобаяси смотрел на работника своей жены, как на предмет мебели, а Хэй в такие дни старался исчезнуть как можно скорее. "Дурак", - говорил он себе. - "Ты знаком с ней без году неделя, и уже берешься решать, что ей нужно?" Хэй ничего не мог с собой поделать - Горо Кобаяси не нравился ему. *** Мисаки вошла, как обычно, без четверти девять. Поприветствовав бэбиситтера и нацеловавшись с ребенком, она метнулась на кухню и открыла холодильник. - Умираю! Я не успела позавтракать и забыла пообедать. Она почти вживую услышала, как ей привычно ответило эхо, отразившееся от пустых стенок. Холодильник был хирургически стерилен, если не считать штабелей баночек и коробочек с детским питанием, занимающих две нижние полки. Невозможно было поверить, что в этом доме живет семья из трех человек. Мисаки рассеянно открыла жестянку с надписью "Протертый шпинат" и начала есть. - Фу! И этим мы кормим ребенка? - Он не возражает, - поспешил успокоить ее Хэй. - Должно быть, у него другие вкусы. Вдруг брови ее поползли вверх, и она посмотрела на него почти в ужасе. - Ты целый день здесь - чем же ты питаешься? - Я не привык есть на работе. - "Моя предыдущая работа была не очень аппетитной". - А когда мы выходим на прогулку, я покупаю себе перекусить. Она решительно мотнула головой. - У нас под домом есть отличный ресторанчик - я часто там беру еду на вынос. Пойдем, поедим. Я угощаю. Он не тронулся с места. - Мисаки, спасибо за приглашение. Я с удовольствием составлю тебе компанию. Но, - он ухмыльнулся, - ты даже не представляешь, сколько я ем! - Не разорюсь. - Я не имею в виду, что ты разоришься. Но за свою еду я предпочитаю платить сам. - Как знаешь. Ну, пойдем? Она посадила ребенка в кенгурушку и кивнула на дверь. Мисаки сидела, подперев щеку рукой. - Да-а, насчет "много ем" ты не соврал... - С чего бы я стал тебе врать? Она с восхищением и - что греха таить - завистью окинула взглядом стол, заставленный тарелками, тарелочками и пиалами. Мисаки любила вкусную, сытную пищу, но сидячая работа принудила ее ограничить себя. - С таким аппетитом ты давно должен был нагулять идеальную фигуру — шар. Куда ты деваешь еду? - Складываю в деревянную ногу. Мисаки чуть не сунулась под стол посмотреть. - Я почти готова поверить. Без всякой задней мысли она положила ладонь на его предплечье: - Ого, какой ты горячий! Все с тобой ясно - обогреваешь вселенную. *** Они столкнулись в дверях и застыли — ни туда, ни сюда. Мисаки замерла, загипнотизированная июльским жаром его тела и свежим весенним запахом его кожи, подернутым резковатым шлейфом одеколона. Его ладонь лежала на ее плече, словно он не мог решить: прижать ли ее к себе или, наоборот, восстановить дистанцию. Мисаки посмотрела на него снизу вверх. Ли Чжаньмин отпрянул от нее, пробормотав извинение. Лицо у него было несчастное. В тот день он быстро с ней распрощался. Вот только их рукопожатие продлилось на какие-то секунды дольше положенного, и она не могла сказать, был это его порыв или ее. Дверь хлопнула, закрывшись, и сердце Мисаки болезненно екнуло. Мисаки вернулась на неуютную кухню. Какой смысл врать себе? Дело было не только в том, что он снял огромный груз забот и тревог с ее плеч, хотя и в этом тоже. Ей просто было приятно его общество — более, чем приятно. С ним ей было легко. Спокойно, словно на океанской глубине. С ним она чувствовала себя сильной, с ним она чувствовала себя собой. Она встала у окна, ожидая, когда он выйдет из подъезда и она опять сможет его увидеть. Вот — знакомая куртка невыразительного серого цвета. Он перешел дорогу и обернулся. Что-то привлекло его на другой стороне улицы? Ей внезапно стало так тоскливо, будто он унес с собой какую-то важную часть ее - воспоминание о том, кем она была, знание о том, кем должна быть... Да что с ней такое? Она знала ответ. И точно так же она знала, что этот ответ не укладывается в одно слово - «влюбленность». Ей не нравилась жизнь, которую она вела - жизнь рядового полицейского клерка, пусть и в солидном чине. И еще меньше ей нравилось, что она сама выбрала эту жизнь. Если бы кто-нибудь попытался силой принудить ее к чему-либо, она бы вмиг дала отпор. Но никакого насилия в ее жизни не было, вовсе нет. Просто, поддавшись на внешне логичные аргументы, она раз за разом переступала через себя, пока своими ногами не зашла в ловушку. Но если так - разве не в ее власти оттуда выйти? Она сердито подумала, что шла на компромиссы, пока вся ее жизнь не превратилась в один сплошной компромисс. У нее больше не было ничего, что она могла бы - и хотела бы - инвестировать в свою семью, и теперь все, что ей осталось, это констатировать банкротство. Еще два — или три? четыре? - часа, и домой вернется Горо. Мисаки горько покачала головой. Мысль о муже не вызвала у нее ни капли нежности — одно глухое раздражение и обиду. Зачем он превращает ее жизнь в каждодневное сражение? Она вспомнила начало их романа и свою мечту, в которой она боялась признаться не только ему, но и себе — о том, что они станут идеальной командой. Что ж, оказалось, у него была другая мечта. «Мисаки, ты только не наломай дров», - так сказал ей отец, когда она сообщила, что выходит замуж и оставляет четвертый отдел. Смешно. Будь тебе хоть тринадцать, хоть тридцать — родители остаются родителями. Когда-нибудь Тоеки точно так же будет забавляться над ее беспокойством и игнорировать разумные советы. Она прошла в комнату и села на пол подле детской кроватки, прислушиваясь к ровному сонному дыханию. Непроизвольно она подстроилась под ребенка и теперь сама дышала часто и мелко, улыбаясь. Когда он был рядом и спокойно спал, ее отпускала неумолчная материнская тревога, и на ее место приходило теплое уютное счастье. Она знала, что это неправильно, что все должно быть наоборот, но Тоеки служил для нее опорой. Спасательным кругом, который не давал ей окончательно потонуть, запутавшись в противоречивых требованиях, которые предъявляла к ней жизнь. Больше всего ей хотелось подхватить сына на руки и бежать, куда глаза глядят. Знакомые стены не таили в себе никакой угрозы - ей просто не хотелось здесь оставаться. Она без сожаления оглядывала комнату, прибранную равнодушными руками наемных работниц. Идея побега захватила ее. Может ли она оставить Горо? Он ведь уже не молод. Как и она сама, кстати. Мисаки нахмурилась, рассердившись на себя за малодушие. Их браку всего три года — как-то же он жил до того? И она сама — тоже. Она не винила Горо — он такой, какой есть, и он всего лишь пытается скроить жизнь согласно своим представлениям о счастье. А она просто была недостаточно сильной, чтобы настоять на своем. Или недостаточно слабой, чтобы поддаться и принять его правила. Ее мысли вернулись к Ли Чжаньмину. Как он сказал в начале их знакомства? "Вы знаете разницу между правильным и неправильным"? Что-то в этой сентенции определенно было... Впрочем, Мисаки уже неоднократно отмечала его проницательность и редкую здравость суждений. Вот только, если продолжить и развить его мысль, ее представления о правильном и неправильном были сугубо частными. Она не распространяла свои ожидания на окружающих, но точно так же втайне надеялась, что чужие ожидания не будут относиться к ней. А еще это значило, что, вступив в конфликт с общепринятыми нормами, она была органически неспособна отказаться от своего выбора. Она вспомнила его лицо, когда он с ней говорил, – расслабленное, доброжелательное и странно созерцательное, будто он выбрал смотреть не на звезды, а на их отражение на поверхности пруда. В его глазах она никогда не видела осуждения. Да и странно было бы ожидать осуждения от человека, ведущего такую жизнь, как он. Хотя, много ли она знала о его жизни? Они уже столько общались, и он, казалось бы, много рассказывал о себе, но все эти рассказы были поверхностными – и это только еще больше возбуждало ее любопытство. В нем ей чудилась завораживающая отрешенность, какая может происходить только из беспредельной уверенности в себе или из непоколебимой веры в доброту и благость этого мира. Мисаки была офицером полиции. Она не верила в доброту мира. Поначалу она была так поглощена своими заботами, что даже не задумывалась, зачем он день за днем встречается с ней. На минуту она представила себе, что у него могли быть меркантильные соображения, и эта мысль ее развеселила - не такие деньги она платила за работу. Иногда ей казалось, она ловила в его взгляде специфически мужской интерес, но Чжаньмин всегда держался предельно корректно и не давал ей ни малейшего повода почувствовать себя неловко. Сейчас она даже не знала, благодарить его или сердиться за это. Она хотела, чтобы он заставил ее почувствовать себя неловко. Но даже если их притяжение было взаимным, на что она могла рассчитывать? Она знала людей этого типа, пусть не из личного общения, а из наблюдений. Вечные бродяги, не испытывающие ни желания, ни потребности осесть, бегущие от привязанностей - очевидно, он был из таких. Что ж, пусть так. Она не собиралась строить планов. Но, если он захочет, нет никаких причин им не быть вместе, пока он в Токио. «Если он захочет», - повторила себе Мисаки. – «Если я его вообще интересую. Это так по-женски - выдумать целую жизнь из случайного прикосновения». Что ж, если она намерена вернуть себе свободу – а у нее, кажется, нет другого выхода – то первым делом ей надо поговорить со всеми, кого это касается. Мысль о том, что ей придется столкнуться с недовольством Горо, возможно даже, с его гневом, вызвала у нее иррациональный страх. Пожалуй, лучше будет сначала поговорить не с ним. Да, так она и сделает. Конечно, не сейчас, когда Горо может ежеминутно потребовать ее внимания, присутствия или отчета. Но при первой же возможности. Приняв решение, Мисаки повеселела.