Еще один шанс. Ночь хранимых

Оаяма-сан почитала излишним устанавливать дверные звонки в сдаваемых комнатах-квартирах. Хэй открыл дверь на стук, ожидая увидеть соседей, которым срочно понадобилась соль, масло, яйцо, или, на худой конец, отвертка. Но перед ним стояла Мисаки. Бойся желать, ибо желания твои исполнятся. - Ты? - только и смог сказать он. - Извини, что я без предупреждения, но у тебя нет телефона, а мне нужно срочно с тобой поговорить. - Как ты меня нашла? - "Я не говорил, где я живу". - Извини, пожалуйста, - донельзя смущенно ответила Мисаки: - В базе миграционного контроля есть твой адрес, я просто получила его по номеру паспорта. Я знаю, что мне не следовало этого делать, но мне правда надо с тобой поговорить, и я не хотела оставлять сообщение через твою квартирную хозяйку… Хэй одернул себя: что это он, в самом деле? Старая привычка. Хэй всегда тщательно оберегал неприкосновенность своего жилища: профессия обязывала. Как ты ни маскируйся, как аккуратно ни уничтожай улики – что-нибудь непременно остается, и, вероятнее всего, на постоянной базе. Так что лучше прослыть среди соседей асоциальным типом, чем рисковать появлением любопытных праздношатающихся в самый неподходящий момент. Но теперь-то необходимость в этом отпала: в его нынешней жизни не было ничего такого, что стоило бы скрывать. Он радушно улыбнулся, чтобы сгладить свою секундную нелюбезность, и пригласил Мисаки внутрь. Заперев дверь, он обернулся и улыбка его увяла – Мисаки сильно нервничала и явно чувствовала себя не в своей тарелке. - У тебя что-то случилось? С Тоеки все в порядке? - Да. Нет, - она помотала головой, стряхивая растерянность.- С Тоеки все в порядке, я оставила его с няней из агентства. - Тогда в чем дело? Он жестом предложил ей сесть, но она словно бы не заметила этого, и он тоже остался стоять. - Горо уехал на несколько дней, и я должна использовать это время, чтобы принять решение. Я хочу разойтись с ним. Я больше не могу и не хочу так жить. Он замечательный человек, но мы просто слишком разные, - она говорила торопливо и сбивчиво, и Хэй не поспевал за ее мыслью. Она оборвала себя и посмотрела ему в глаза: – Ты хочешь быть со мной? - Что? - Я никогда не интересовалась ничем, кроме работы – и, потом, семьи, но сейчас я вконец запуталась и ищу выход. Я не знаю, почему, но у меня такое ощущение, что я знаю тебя уже много лет, - она запнулась, и продолжила очень ровным голосом: - Никогда в жизни я так не хотела ни одного мужчину, как я хочу тебя. Ты не похож ни на одного человека из тех, кого я знаю, – он молчал, и ее голос становился все тише и невыразительнее. - Я не собираюсь ничего от тебя требовать, если я не нужна тебе, я просто уйду, и больше тебя не потревожу. Скажи мне только одно слово – да или нет. Когда-то (неужели это было так давно?), лет десять назад, он уже слышал похожие речи, но тогда они не вызвали в нем ничего, кроме глухого раздражения. Сейчас все было по-другому. Он видел волнение Мисаки, он чувствовал ее боль и стыд как свои и больше всего он хотел избавить ее от них. Ему показалось, он сделал только одно короткое движение ей навстречу - тогда что за сокрушительная сила швырнула их в объятия друг другу? Мисаки обвила руками его шею и запрокинула голову, потерянно смотря на него, словно ища в его лице ответы на все вопросы, но он не знал ответов. Ничего не знал, кроме того, что ее губы – на расстоянии одного выдоха от его. Импровизируй. Верная дорога к провалу. Он провалился. Ее губы – на расстоянии одного поцелуя от его. Он летел в тартарары, и у него не было страховки. Ему не нужна была страховка, пока Мисаки отвечала на его поцелуй, и он ощущал бьющую ее дрожь, которую они делили на двоих. Саднящая мысль о том, что он должен остановиться и объясниться с ней, пока не поздно, растворилась в небытии. Он забыл, как дышать. Он разорвал поцелуй, но не отнял губ от ее кожи. Ему нужен был воздух. Но Мисаки ему была нужнее. Хэй осторожно стянул с нее очки и сунул их на куцую полочку. Теперь он мог губами ерошить ее брови, а ее рассыпавшиеся длинные волосы щекотали его кисти. Глаза у обоих были черные и шальные. - Ты… - Мисаки… - ее имя - три волшебных слога – нежное, как лепестки нераспустившегося бутона, и животворное, как молитва. Собственный голос привел его в чувство. - Мисаки, постой, - он взял ее за плечи, но Мисаки только покачала головой, словно призывая ничего не говорить, и сама обняла его. Хэй опять целовал ее – не было ничего проще, естественнее, правильнее, - и ее пальцы зарылись в его непослушные волосы. Закатный луч, слепящий его через окно, перебрался на стену и, наконец, погас. За годы, наполненные одиночеством и короткими связями по работе, он приучился держать потребности тела в узде, так, чтобы они ни при каких обстоятельствах не затуманивали его суждений - не хуже, чем настоящий контрактор - но вся его тренировка внезапно обессмыслилась близостью Мисаки. Он всего лишь хотел погладить ее – тонкую кожу под ухом, горделивую шею и округлое плечо - но собственное тело предало его, и прикосновение, которое он пытался сделать мягким и ласковым, против его воли вышло требовательным и настойчивым. Она выгнулась под его руками, всем телом прижимаясь к нему, когда он стиснул ее талию. Соприкосновение тел, стремящихся друг к другу, привело в движение целый мир. Это не было безумием – потому, что происходящее не имело никакого отношения к разуму. От пылких объятий одежда обоих пришла в беспорядок. Ее короткий свитер задрался, и Хэй почувствовал под своими пальцами гладкий жар обнаженной кожи. Мир распался на тысячу осколков. Он ощущал щекотку от ее ресниц на своей щеке, прикосновение ее напряженных губ к своим губам, ее влажный язык и мятное дыхание, теплоту ее ладоней на своей коже, теплоту ее кожи под своими ладонями, каждый ее восхитительный изгиб, когда он прижимал ее к себе так, что даже лезвия ножа нельзя было просунуть между их телами. Маленькая комната стала раздражающе просторной. Он опустил руки еще ниже и притиснул ее бедра к своим, и это было уступкой сводящему с ума желанию, но от этой уступки стало только хуже. Идиома "сгорать от страсти" перестала казаться ему иносказанием. Еще немного, и от него останется только горстка пепла. Мелькнула мысль, что еще одно небольшое усилие - и их тела перемешаются, и Мисаки будет течь по его жилам вместо крови – о, как ему хотелось этого! Мисаки придушенно пискнула в его руках, и он поспешно выпустил ее. Разум вернул себе контроль над происходящим. Сумерки заполнили комнату, и теперь Хэй с трудом всматривался в ее лицо, ища на нем признаки неудовольствия. Не чувствует ли она себя оскорбленной? Он уже сожалел о своем натиске. Но она ответила ему дрожащей, мерцающей улыбкой и медленно повела пальцами по его губам, шее, ниже… Он глубоко дышал, принимая ускользающие касания. Остановиться было бы смерти подобно. Опустившись на колени, Мисаки нашла свою сумку и вложила ему в руку небольшую коробку с презервативами. - Ты, как всегда, предусмотрительна... я тебя обожаю за это... – выговорил он хриплым низким голосом, не похожим на его обычный тембр. В ее глазах смущение мешалось с бесшабашным весельем: - Никто не мешал мне надеяться, что они понадобятся. Женщина может иногда помечтать. Он зарылся лицом в ее душистые волосы и едва слышно сказал: - Я не смел мечтать... Он кинул на пол футон - ах, какая это была ненадежная страховка для повисших над бездной... Ее тело было компактным, сильным и женственным, как у языческой богини. Нагнувшись, Хэй целовал тонкие птичьи ключицы, и его губы коснулись чего-то гладкого и прохладного. Он на миг вынырнул из своей нирваны, чтобы разглядеть небольшой овальный кусок камня или стекла, вживленный в кожу. Он прежде видел подобные украшения на многих людях и, хотя его удивило, что Мисаки поддалась общему безумию, настроения говорить о погодах и модах у него не было. Время остановилось. Стоя на коленях перед ней, Хэй принимал благословение ее ласк. Ее тяжелые груди с крупными коричневатыми сосками так хорошо ложились в его ладони, словно были созданы для этого. Он прижимался лицом к женственной округлости ее живота, пальцами массировал упругие ягодицы, целовал уютный треугольник волос. Его руки достигли святая святых ее тела. На мгновение она свела бедра, уклоняясь от прикосновения, но тут же устыдилась своего смущения и раскрылась ему навстречу. Осязаемое свидетельство ее желания наполнило его диким восторгом. Его пальцы заскользили по впадинкам и возвышенностям, распространяя смазку по манящей его окрестности. Затаив дыхание, он провел по основанию чувствительных складочек, задержавшись в том заветном месте, где они сходились. Мисаки издала полувздох-полувсхлип и навалилась на его плечо. Не отнимая руки, другой он обвил ее талию и потянул вниз, побуждая лечь. Его переполняло возбуждение, с которым невозможно договориться – можно только перечеркнуть его, отказав в праве на существование. Он хотел его унять, дать себе и ей больше времени, наполненного сладостным предвкушением, но это было невозможно, как невозможно удержать в ладонях поток, разносящий по кирпичику каменную плотину. Она провела рукой по его животу и ниже, но ее прикосновения пока были слишком слабыми и нерешительными и не могли облегчить мучительного напряжения. Он нетерпеливо толкнулся в ее ладонь. Каждая клеточка его тела кричала в исступлении. Он опрокинул Мисаки на спину – темные волосы разметались по простыне – и, придавив своим весом, слепо зашарил вокруг в поисках так некстати запропастившейся коробки… Хэй медленно погружался в ее тело, такое бесконечно желанное и такое желающее, пытаясь растянуть каждое мгновение на вечность. Он дошел до пределов мира и познал самое всеобъемлющее прикосновение, но Мисаки, ахнув, обхватила его своими бедрами, и пределы мира осыпались, и его заполнило неутоленное стремление к сияющей истине, заключенной в женском теле, и он приближался к ней в череде повторяющихся движений, каждое из которых несло в себе древний глубинный смысл... Он балансировал на пике наслаждения - дух разъят с телом – но никакая сила его не могла там удержать, когда Мисаки обмякла с приглушенным вздохом, и властный пульс ее тела обернулся пропастью, сулящей вожделенную свободу и вечный покой. *** Они лежали, не в силах разомкнуть объятий, и Хэй чувствовал, что его жажда - жажда до ее тела - не только не утолена, но будто бы стала сильнее. Отпустит ли эта жажда его когда-нибудь? Лицо Мисаки раскраснелось, глаза сияли. Прекрасна. Прекрасна. - Прекрасна. Ты прекрасна. И они опять делили дыхание, и касание, и дрожь, и ластились друг к другу, затевая игру, в которой нет проигравших. - Я счастлива, - сказала она. *** Мисаки потянулась за своими часами и вздохнула. - Мне пора идти, - произнесла она, но осталась лежать, расслабленно прижавшись щекой к его плечу. Прошло еще несколько минут, прежде чем она перевернулась на бок и посмотрела на него. - Надо отпустить няню, - выражение лица ее стало страдальческим. – Знал бы ты, как мне не хочется возвращаться домой! С тобой я дышу полной грудью… - Всей своей полной, красивой грудью, - с готовностью откликнулся Хэй, лаская ее. Со смешком Мисаки отбросила его руку, коротко поцеловав широкую ладонь, и опять посерьезнела. - Я так благодарна тебе. Если бы не ты – кто знает, сколько бы я еще колебалась. Иногда понять, что в твоей жизни что-то не в порядке можно, только если есть, с чем сравнивать. Когда Горо вернется, я договорюсь с ним о разводе. Это замечание мигом сбросило Хэя с небес на землю. - Погоди, ты не можешь… не должна этого делать. - Почему? Что он мог ей ответить? - Ты меня совсем не знаешь. - Разве? – такая постановка вопроса ее удивила, но потом тень понимания легла на ее лицо. - Это не имеет отношения к тебе. Прямого. Я не собираюсь от тебя ничего требовать. - Я не нужна тебе. Нужна. Очень нужна. Он прижал ее к своей груди и кончиками пальцев исследовал рельеф ее тела: от изящной раковинки уха к уголку челюсти, и ниже, к выступу соска и складочке на животе. - Останься! - Он с горечью отмечал, как она оживает в его объятиях – в объятиях призрака, никогда не существовавшего человека. Осознание произошедшего ядом проникало в его вены. Не впервой ему было предавать доверие – это было его одним из основных его занятий, помимо убийства, но никогда еще он не делал этого так глупо и бесцельно. Он ограбил самого себя. Он не ставил целью специально обмануть ее, но из полуправды, что хуже лжи, он соткал для нее иллюзию, ради которой она готова разрушить свое вполне реальное счастье. Он не знал, как остановить ее. Все, что он мог для нее сделать – просветить ее насчет своей истинной природы. Хэй задержал дыхание, как перед прыжком в ледяную воду. Сейчас или никогда. - Я должен тебе кое-что рассказать. - Мне правда нужно идти, я уже опаздываю. - Это важно. - Это долгая история? - Да. - Я не могу больше задерживаться, - она взяла его лицо в свои ладони и попыталась улыбнуться: - Если ты не рассказал до сих пор, наверняка можно подождать еще один день. Он кивнул. Наверное, это и к лучшему. Есть вещи, которые лучше никому не знать. - Я приду завтра... если хочешь. - Разве я могу этого не хотеть? - тихо ответил он, уже прекрасно осознавая, что никакого завтра не будет. - Обещай, что ты никому ничего не расскажешь до того, как мы поговорим. - Ладно. Она посмотрела на дверь ванной, на часы и стала поспешно одеваться, но его прикосновения мешали и задерживали ее. - Мои очки… Он протянул их ей. Каждое ее движение, когда она собиралась, отдавалось в нем мучительной болью, будто он стоял перед ней не нагим, но с начисто снятой кожей, и лишь Мисаки была ему защитой. Не желая смиряться с тем, что она сейчас уйдет и он лишится единственного лекарства, которое могло ему помочь, он ловил ее руки, сжимал длиннопалые ладони, безнадежно пытаясь надышаться тонким травяным ароматом ее кожи на всю оставшуюся жизнь, и, как смертник, умолял ее повременить. Тронутая его горячностью, Мисаки поднялась на цыпочки и прижала губы к его глазам и жаркому лбу. - Я вернусь. Гладкая каштановая прядь выскользнула из его пальцев, и Мисаки, последний раз поцеловав его, выскочила за дверь. Торопливые шаги стихли на лестнице.