Счастье-то какое

На душе скреблись кошки. Наверное, особенные какие-то. Они с жадностью выцарапывали немыслимые узоры, складывающиеся в аляповатую картинку, из которой сочилась кровь. Это было бы достаточно смешно, если б не хотелось кричать. Громко, во весь голос, так чтоб на следующий день связки болели нещадно, а горло горело адским огнем. До отчаянной хрипоты, из-за которой не разберёшь брошенные в немом отчаянии слова. Орать, чтоб услышала вся Земля и, может быть даже космос, а не только чёртов зал, полный шумного народа, празднующего грандиозный выпуск, но быстро опустевший после финальной игры. Бутылка шампанского, открытая с лёгким хлопком не так давно, уже подходила к концу. Игристый алкоголь приятно щекотал нёбо, а холодная бутылка, не справлявшаяся с разбушевавшимся в душе пламенем, хотя бы охлаждала кожу. Ваня покрутил бутылку в руке, подставив зелёные стеклянные бока лучу одинокого прожектора. Он сидел в первом ряду, на месте, перед которым буквально пару часов назад решалась их судьба. Бронзовые медалисты. Ха. Счастье-то какое. Поздравления знакомых, сыплющиеся отовсюду, будто соль на рану. Они могли бы и лучше. Так, чтоб кричать хотелось не от досадной обиды, а от распирающей изнутри радости, эйфории от победы, от ухваченного последнего шанса. Всё, что он чувствовал сейчас — невъебенное разочарование, смешанное с лёгким опьянением. Чья-то синяя тень загораживает тёплый свет — мужчина стоит на краю сцены и смотрит вниз. Расстояние небольшое — сколько квнщиков регулярно прыгают вниз и наверх, оставляя подарки жюри или просто шутя вместе с ними — но тем не менее выглядит так, будто до твёрдой поверхности этажей десять. Ваня очень бы хотел оказаться там. — Кончай грустить. Азамат поправляет синий пиджак, добытый у заботливых гримёров после съёмок, и, отряхнув брюки, садится, свешивая ноги со сцены. Ваня лишь хмыкает — легко ему говорить. Это не у него последнее место в чёртовой последней игре. Ощущение такое, будто успел запрыгнуть в вагон уходящего поезда, да ошибся с датой — не туда едет. Ваня протягивает другу бутылку и хлопает по месту рядом с собой. — Будешь? Сцена засыпана золотым конфетти и какими-то лентами, видимо, оставшимися после выступлений. На глазах слёзы. Метафорические. Он никогда бы не позволил себе плакать при людях — в МГИМО учат сдерживать эмоции. — Хреновый из тебя дипломат, — в голосе Мусагалиева лишь сожаление. — Я не знаю, кем ты работал, чтоб пошутить. Сил нет даже на едкий ответ. Он пригубляет бутылку и допивает всё одним глотком. Если кинуть её со всего размаху — громкий звон битого стекла, лишнее внимание. Но Ваня и сам понимает — легче-то не станет. Азамат сидит совсем близко. Смотрит куда-то за сцену, будто впервые видит её так — с другой стороны. Он тоже устал, как и все вокруг, это уже привычно. Но не для него. Мужчина впервые выглядит действительно бессильным, словно снял прилипшую маску с окончанием съёмок. Глаза — карие-карие, совсем тёмные — манят, как затягивающая в бездну чёрная дыра. Он смеётся — нет, не вслух, лишь взглядом — и ждёт каких-то действий. Но Ваня не сможет сам. Ему бы какого-нибудь ускорения. Как в детских играх — покупаешь улучшение за более ценную валюту и всё, игра почти пройдена. Они сидят в полоборота, бутылка давно закатилась под кресла. — Вань, — говорит тихо, на грани слышимости, и взгляд не отрывает. Так и смотрит, будто гипнотизируя. — А, Вань… — Чего тебе? — первое, что приходит на ум. — А что будет, если я тебя поцелую? В глазах уже не смешинки, маленькие чертята — забавно прыгают, распаляя взгляд. В зале будто становится жарко. Ваня собирается с мыслями, будто в последний раз. Будто сейчас шагнёт с крыши десятиэтажки и всё… — Ну уж точно не второе место, — почти шёпотом. Азамат смеётся, прижимаясь тёплыми губами в поцелуе. И всё. А дальше... Дальше только полёт.