дон не подвластен смерти

они оба понимают, что всё давно зашло дальше, чем следует. своими чувствами они переступили каждое из правил коза ностры, нарушили все мыслимые и нет запреты и теперь вопрос лишь в том, как скоро их убьют. как скоро от них всех отвернутся, но в то же время никто словно не замечал, как сквало случайно касался занзаса, как тот сжимал его пальцы своими, как они смотрели друг на друга. все им улыбались, когда они стояли плечо к плечу, все улыбались, но словно не видели. словно в воздухе между ними не висело густое: «дон» и «муж дона». вместо этого было «дон» и «консильери». вместо этого у занзаса была красавица жена, истинная сицилийка, которая тоже словно ничего не замечала или не хотела замечать. ни разу не сказала мужу свои подозрения. никогда ничего не доходило дальше взглядов и прикосновений, хотя оба знали, что хотят большего. хотят большего, когда распивают виски, хотят большего, когда обсуждают план действий и случайно касаются руками друг друга. хотят большего, когда почти касаются губами губ, когда прижимаются к друг другу. в какой-то момент всё вышло из-под контроля. казалось, что все следят за ними, что сейчас обвиняют их, замечают, что сквало держит руку на плече занзаса на несколько секунд дольше положенного, что замечают их интонации, их обращение к друг другу, их улыбки, их взгляды. казалось, все упорно смотрят на них, прислушиваются, когда они разговаривают в зале, следят за каждым их шагом, каждым действием, каждым словом. сквало это сводит с ума. сквало смотрит на занзаса и цепляется за его плечи, дышит прямо в губы. они трезвее и от этого дурнее, хуже, невыносимее. занзас рычит прямо в губы и сквало ведет как от дури. он цепляется сильнее в чужие плечи, говорит еле слышно. — дон. одно слово повисает в воздухе. занзас шумно втягивает воздух носом, они почти касаются губами губ друг друга. это сводит с ума их обоих. руки занзаса на его боках. он держит его крепко. занзас крепко жмёт его к себе. сквало вжимается в него и ему плохо и хорошо от ощущения чужого тела так близко. кабинет заперт, но они стоят так близко. со вбитыми в голову заповедями коза ностры, с верой в несуществующего бога, с осознанием своих чувств, что перечёркивают всё. стоят двое убийц, что будут мстить друг за друга так, как не мстит даже семья. так, как не мстят даже за родственников. у занзаса была красавица жена, истинная сицилийка. она его любила, делала всё, родила наследника. она делала всё, чтобы муж полюбил её, а её муж любил своего консильери: до боли, до одури. и не мог быть с ним. у сквало было их дело и мечи. больше ничего у сквало не было. ах, да, ещё болезненная, выворачивающая рёбра любовь к дону. любовь, которая могла уничтожить всё. сквало себя за это почти ненавидел. они отстраняются друг от друга, как будто не было этого момента минутой слабости, как будто они лишь дон и консильери, как будто у них нет чувств к друг другу. — мы не можем. мы не должны. сквало звучит совсем тихо, после задыхается от этого быстрого и отчаянного прикосновения губ к губам. как будто прощались. как будто ставили заключительную точку во всех их недосказанных словах и несделанных действиях. они так и живут: в недосказанности, в полной правде перед самим собой и во лжи перед людьми. они зализывают раны друг друга, цепляются друг за друга, но не позволяют больше. это всё в итоге скручивается болезненным комом где-то в теле, пронизывает болью тысяч иголок. сквало хочет выть, но получается лишь харкать кровью. горячие руки придерживают его волосы и его самого. он дышит через раз. сквало прикрывает глаза. кровь течёт и течёт из его рта, носа, ушей. сквало чувствует горячие руки, после прикосновение горячих губ к губам. после сквало ничего не чувствует, чтобы в следующее мгновение разрываться от боли. — мы не должны, — хрипло выдыхает он и знает, что слова услышит лишь адресат. занзас отпускает его руку.