Пробуждение

Леви долго снился один и тот же кошмар. Раз за разом он бежал, и не помнил, куда бежит. Только знал заранее, что не успеет. Поскальзывался, падал на четвереньки - и застывал, прямо перед собой видя мёртвое лицо Изабель. Оторванная голова в расплывающейся тёмно-красной, почти чёрной луже. Кровь. Кровью перепачкано до отвратительного искажённое страхом, некогда милое, полудетское лицо. Кровью пропитались волосы девушки. Кровью, тёплой и скользкой, падая, забрызгался он сам. Леви поворачивал голову, и неизменно его глаза встречались с глазами Фарлана - неестественно округлившимися от боли и ужаса, но уже застывшими и пустыми. Пытаясь спрятать от них взгляд, Леви смотрел ниже и видел точащееся тёмной жижей месиво истерзанного мяса, измочаленных костей в том месте, где зубы титана разорвали тело друга надвое. Кто-то сзади хватал его за волосы и окунал лицом в кровь. Леви дёргался в тщетных попытках вырваться, задыхался, захлёбывался горячим зловонием - и просыпался. В первое время он садился рывком и только спустя пару глотков душного воздуха казармы приходил в себя. Заснуть после не пытался - так и сидел, и пялился в темноту. Темнота отгораживала его от мира плотной завесой. Дыхание спящих и редкий скрип деревянных кроватей оставались по ту сторону. Он был внутри. Один. Осознание того, что наступило утро, приходило, как второе пробуждение. Чёрная пелена растворялась, серели предметы вокруг, и ещё до сигнала к подъёму солдаты начинали шевелиться, садились, толкали соседей, переговаривались шёпотом, искали бельё. Хлопала дверь, впуская в духоту холодный воздух из коридора - утренние часовые отправлялись сменить ночных. Леви выходил за ними одним из первых. Так же, как и все, затем, чтобы что-то делать и как-то жить. Со временем Леви сумел признать, что один человек в первые недели после гибели Изабель и Фарлана сделал для него больше, чем он сам для себя. Эрвин Смит нещадно загружал его работой, любой, какая могла найтись. Леви много работал и мало спал. Так было легче: сильнее устаёшь - меньше видишь снов. К чёрту сны. Леви знал, что историю о том, как он оказался в легионе разведки, солдаты пересказывали друг другу в самых диких вариациях. Едва ли среди них нашёлся бы хоть один такой, кто не слышал бы, что коротышка-новобранец из Подземного Города пытался убить заместителя командора. По тому, как стихал оживлённый разговор среди группки разведчиков, когда он за обедом садился рядом или проходил мимо по коридору, Леви понимал, что обсуждают его. Он спиной ощущал, как холодными иглами в него впиваются взгляды. Дуло всеобщего подозрения упёрлось ему в затылок. Леви ждал, что рано или поздно, может быть, даже сам того не желая, Эрвин спустит курок. Для этого командору достаточно было дать другим понять, что и он не верит в надёжность своего несостоявшегося убийцы. Каждый раз, когда Эрвин оказывался рядом, Леви следил за ним неотрывно и незаметно, одним только боковым зрением. Лицо его застывало, а внутри напряжение натягивалось, как пружина, готовая оборваться. "Сегодня он проколется или всё же завтра?.." Эрвин Смит не "прокалывался". Иногда казалось, что он вовсе забыл, откуда взялся Леви. Для него предназначались те же поручения, что для остальных, и отдавались они ровно тем же отрешённо-командным тоном. Разведчики могли сомневаться в новобранцах, но не сомневались в Эрвине. Подозревать, не получая тому подкрепления, всё одного и того же Леви становилось скучно, и внимание к нему слабело. Стали находиться даже особо дружелюбные, пытающиеся втянуть Леви в общую беседу. Таких, впрочем, всё ещё было немного - мрачная сосредоточенность мало кого привлекала. Говорил Леви столько, сколько того требовало дело, а на отвлечённые вопросы отвечал односложно. Неизвестно, как долго он бы так и держался, если бы не Ханджи. Разведчикам давали свободное время впервые после той вылазки, когда в тумане погибло чуть не пара десятков человек. За ужином солдаты с набитым ртом обсуждали предстоящий вечер, не жуя сметали свою порцию и растекались по спальням и предоставленным им в распоряжение залам замка. Те, кому не посчастливилось дежурить, провожали свободных товарищей не то виноватыми, не то укоряющими взглядами, из-за стола поднимались последними и тащились на посты. Леви не дежурил, но и в спальню идти не хотел. Тошнило, стоило представить, как придётся до светлеющего неба сидеть в духоте, в запахе пота и алкоголя, слушать нетрезвый смех и отбиваться от попыток напичкать и его выпивкой, а потом заставить рассказать что-нибудь. Паренёк, которому он предложил поменяться дежурствами, обрадовался так, что чуть обниматься не полез, но отказом в нежностях тоже не расстроился и поспешил смыться с кухни. Леви, проводив его взглядом, с полминуты постоял, рассматривая грубо отёсанную деревянную столешницу. Крошки забились в щели между досками, мокли в каплях расплескавшегося бульона. Вместе с отвращением росло желание сделать что-нибудь с этим свинарником. В идеале - потом ещё что-нибудь с каждым, кто его развёл. Ханджи ввалилась ровно в тот момент, когда Леви, закончив мыть пол, направился к столу ещё раз протереть его насухо. Она остановилась в дверях, дыша как после долгого бега, и недоверчиво оглядела кухню. Лицо её разочарованно вытянулось. - Что, уже всё? - Что "всё"? - Леви застыл над столом с тряпкой. И взгляд, и тон его выдавали надежду на то, что Зоэ поскорее исчезнет. - Ужин - всё? Осталось что-нибудь? - Как видишь. Ханджи ещё раз очень пристально оглядела пустой стол и, выдохнув: - Тьфу, чёрт... - вместо того, чтобы уйти, по невысохшему полу протопала к одному из табуретов. Отодвинув его ногой, уселась, локти положила на мокрый ещё стол, подбородок - на локти. - Налей чаю, а? Леви только посмотрел на неё исподлобья - и продолжил тереть столешницу рядом с локтями Зоэ. - Тут же чисто, - заметила Ханджи, почти с интересом наблюдая за его руками. - Но мокро. - А-а, - протянула она. Намёка так и не поняла, даже не пошевелилась. И дождавшись, пока Леви закончит, повторила: - Ну налей. Леви подумал, что неплохо бы послать её - даром, что выше по званию, всё равно их никто не слышит - но почему-то делать этого не стал. Он поставил на стол перед Ханджи две чашки, одну подвинул к себе и сел не напротив, а чуть в стороне, так, чтобы не оказаться с Зоэ лицом к лицу. И тут же об этом пожалел. В положении вполоборота замечательный вид открывался на цепочку грязных следов, протянувшихся от дверей до её табурета. Ханджи схватила чашку двумя руками, с заметным удовольствием грея озябшие ладони через толстый фарфор. Торопливо поднесла её к губам и отдернулась, сделав глоток: обожглась. Очки запотели от прозрачного пара, дрожащего над напитком. На локтях форменной куртки темнели мокрые пятна. Выглядела Ханджи растрёпанной и усталой, но на Леви то и дело поглядывала так, что становилось ясно: ей хочется поговорить. Леви сомневался, что и ему охота пообщаться. Зато был уверен, что Зоэ начинает его раздражать. Он отпил чай, стараясь сосредоточиться на тёплом пряном запахе. - Тебе удобно? - Чего? - Леви удивлённо посмотрел на неё поверх чашки, которую держал, одними пальцами по кругу обхватив за верхнюю часть. - Тебе так удобно? Леви зачем-то перевёл взгляд на собственную руку. Сделал ещё глоток и пожал плечами: мол, ну да, удобно, а тебе что? Ханджи помолчала, через его плечо осматривая кухню, словно в поисках предмета для разговора. За стеной грохнуло, зазвенело бьющееся стекло, послышалась ругань. Кто-то заржал. - О, - Ханджи подняла указательный палец, - веселятся. Ты почему не там, кстати? Всё пропускаешь. - Я хоть ужин не пропустил. В отличие от тебя. - А я не успела, - сказала она тоном, слишком уж довольным для человека, оставшегося голодным. Леви постарался припомнить, куда сегодня отправляли солдат. Ни с одного из розданных мелких заданий Зоэ не должна была вернуться так поздно и такой грязной. - И что же ты делала? - спросил он. Ханджи отхлебнула слишком много, снова обожглась, закашлялась и со стуком отставила чашку на стол. - А тебе... кха-кха... правда интересно? - глаза у неё блестели так, словно Зоэ не верила своему счастью. Не такой уж вымотанной она теперь казалась. "Нет, я пытаюсь быть вежливым", - чуть было не ответил Леви, но Ханджи и не стала дожидаться, что он скажет. - Вот представь, - она выпрямилась, отодвигаясь от стола и выставляя руки перед собой, как дирижёр, приготовившийся управлять оркестром, - что мы могли бы поймать титана... Ханджи трещала сначала об устройстве для поимки титанов, потом о титанах вообще, потом снова об устройстве и сегодняшнем провалившемся испытании. Посетовала, что у Леви не оказалось бумажки ("А то если нарисовать - всё сразу понятно!"), и, шлёпнув ладонью по столешнице, предложила: - Ну, ты представь, что это карта. Вот так идёт стена, - она пальцем провела поперёк досок, - здесь ворота, - указала точку на воображаемой линии и тыльной стороной ладони стукнула рядом, - а вот отсюда мы начнём... Голоса за стеной звучали громче. На кухне становилось темно, за спиной у Ханджи вырисовался дверной проём в коридор, сквозь который видно было только прямоугольник кирпичной стены напротив, освещённой желтоватым дрожащим светом. Глаза слипались, и Леви, чтобы не заснуть, несколько раз вставал долить себе чаю. Ханджи замолкала и, ёрзая на табуретке, дожидалась, пока он вернётся на место. Проговорила она почти до подъёма, и в тот час с небольшим, что удалось поспать, Леви снились ловушки для титанов. Наутро голова была будто ватой набита, а держать глаза открытыми стоило ежесекундных усилий над собой. Леви спрашивал себя, какого чёрта он вообще слушал трёп Ханджи: не так уж он боялся её обидеть, вряд ли по его лицу можно было счесть, что он очень заинтересован. И всё же что-то ещё тогда, ночью, боролось у него внутри с растущим раздражением, не давало встать и уйти. Ханджи мало волновало, запомнит ли он хоть слово. Ей нужно было выговориться. Но не в меньшей степени и Леви нужно было это - сидеть и слушать чужой голос. Что-то в этом оказывалось приятным - или, скорее, знакомым. Почти как раньше. В Подземном Городе у них была одна комната на троих, низкая, зато по меркам подполья вполне просторная. Её стены потемнели от копоти ещё за много лет до них, засалились там, где к ним привыкли притираться спинами и хвататься руками. Из-за этих бурых на сером разводов комната, даже минуту назад вылизанная, казалась грязноватой. Но как Леви ни старался, оттереть их не мог. Различать времена суток в подполье смысла немного, особенно для тех его жителей, кто никогда не видел дневного света. Но то ли для удобства, то ли не желая признать, как сильно отличается их жизнь от жизни наверху, люди сохраняли эту привычку, ориентируясь на собственный распорядок дня больше, чем на движение недоступных светил. Леви называл вечером то время, когда последние купцы сворачивали свои лавки и, проследив за тем, как рабочие перетащат товар на склад, отправлялись ужинать. Улицу заполняли горячие, сытные запахи, заставляя ощутить сосущую пустоту в животе. Это означало, что делать больше нечего, и пора возвращаться к себе. Фарлан времена суток разделял материальной границей. День был снаружи, в лабиринте улиц. Вечер начинался с той минуты, как он переступал порог их комнаты. Заходил он обычно первым и здесь же, в полушаге напротив двери, начинал отстёгивать ремни УПМ. Изабель, если Леви не успевал поймать её за шиворот, проскальзывала мимо и со смехом валилась на диван. Чаще он не успевал, потому что в этот самый момент Фарлан выпрямлялся и, подпрыгивая на правой ноге, стягивал с левой сапог, сдвигаясь обязательно в ту сторону, с которой Леви пытался его обойти. Ругаясь сквозь зубы, Леви протискивался между стеной и плечом друга, сгонял Изабель с дивана и велел ей переодеться. Через полчаса за таким же, как на кухне в замке разведчиков, деревянным столом из грубых досок он резал краденый хлеб, а напротив Фарлан, взъерошенный и довольный, размахивал руками и говорил что-то, говорил, говорил... Работая ножом, Леви то и дело локтем тыкался в тёплый бок Изабель. Она не отодвигалась. Слушала Фарлана, подперев подбородок ладошками и едва не разинув рот. А он много чепухи молол, лишь бы её подразнить. Изабель сердилась, громко спорила и в конце концов теребила Леви за плечо, требуя: - Братик, да скажи ты ему! От возмущения глаза у неё блестели и даже в мутном освещении отливали зелёным. Леви совал ей к лицу хлебный ломоть: - Ешь, дурёха. Эти Фарлан и Изабель ничего общего не имели с изуродованными трупами из его кошмаров. Они были живыми, и такими Леви и хотел бы их запомнить. Только в его сознании смерть приросла к их образам, как паразит. Он пытался вспоминать живого Фарлана - Фарлана, который умел ужиться, кажется, с кем угодно, и всюду найти приятелей, Фарлана, который умудрялся быть щедрым, понятия не имея, удастся ли сегодня пожрать. Вспоминал живую Изабель - ту, которая о спасённых собаках и даже крысах могла позаботиться лучше, чем о самой себе, девочку, которая мечтала летать и додумалась называть его "братиком". Вслед за этим вспоминалось другое - то, что осталось от людей, самых, может быть, живых среди всех, кого он знал. Окровавленные обрубки на грязной, сырой от тумана траве. Он устал давиться отвращением к себе и признал наконец, что за лекарство ему нужно, хотя мог бы это понять намного раньше. Нужно запретить себе думать о том, что было хорошо - и закончилось. Он забудет их голоса, потом лица. Забудет подробности жизни втроём. Постарается сделать так, чтобы даже знакомые запахи перестали воскрешать образы из прошлого. Пусть останутся только его собственные слова, сказанные когда-либо кому-нибудь о том их общем времени. Когда поймёт, что готов, по этим словам он восстановит в памяти, или, может быть, заново придумает для себя, какими были Фарлан и Изабель. И воскрешённые по обрывкам фраз, лишённые лиц друзья не будут иметь ничего общего с теми, кого Леви гонит из памяти сейчас. От фальшивых воспоминаний больно не будет. Может быть, они даже станут счастливыми. Это нечестно, это трусливо. Но иначе не выжить. Эрвин был прав, когда говорил, что глупо сожалеть. Эрвин вообще во многом был прав. Леви наблюдал за ним непрерывно и так же пристально, как в те дни, когда собирался убить, но теперь уже с другой целью - вернее, без всякой цели. На построениях он мог, не поворачивая головы, заметить среди трепыхающихся зелёных плащей высокую фигуру Смита. По звуку угадывал его шаги. На инструктаже перед вылазкой следил за командиром одним только боковым зрением - и, чувствуя, что Эрвин смотрит в его сторону, скользил взглядом мимо него. Они могли бы разговаривать иногда как люди, один из которых знает о другом больше, чем стоит знать всем, а другой понимает первого меньше, чем хотелось бы. Но Эрвин говорил с Леви только как командир с солдатом, а Леви с ним - как солдат с командиром. До определённого момента это было удобно обоим. Определённый момент наступил отчасти благодаря Ханджи. Как-то Леви повезло оказаться первым из их отряда, на кого она утром натолкнулась в коридоре. Увидев его, Зоэ издала восклицание, означающее благодарность всем богам. - Хорошо, что ты здесь! - заявила она, подлетая к нему. - Я спешу так, что просто ужас... Держи, Эрвину передай, - в руках у Леви оказалась пачка бумаг, а Ханджи, хлопнув его по спине, унеслась в сторону, противоположную от кабинета Смита. Промелькнуло небольшое сомнение в том, разрешено ли перепоручать доверенные тебе документы, но в шансах возразить ему уже было отказано. У двери из светлого дерева, такой же, как соседние в длинном ряду, Леви замедлил шаг. Вот здесь, справа, он стоял, прислонившись к стене, спиной ощущая холод камня даже через форменную куртку, и пытался прислушаться одновременно ко всему, что происходит дальше по коридору, и к тому, как внутри Фарлан торопливо открывает шкафы, выдвигает ящики. А там, по другую сторону, сидела на полу Изабель... Леви нахмурился, отгоняя воспоминания. Нельзя. Толкнув дверь, он запоздало вспомнил, что стоило бы постучать, но всё же перешагнул порог и привычным жестом прижал кулак к груди. Пахло книжной пылью, как в библиотеке. В лакированых дверцах шкафов, стоящих по обе стороны от стола, отражалась обесцвеченная фигура Эрвина. Сквозняк всколыхнул прозрачную занавеску на окне у него за спиной. Сквозь её ткань по кабинету рассеивался прохладно-серый вечерний свет. - Предупреждай, когда заходишь, - черкнув что-то в верхней из внушительной стопки бумаге, Эрвин отложил её в сторону и тогда только посмотрел на Леви. - Что ты хотел? Расценив это, как команду "вольно", Леви пересёк несколько метров паркета и через стол протянул Смиту документы. - Просили передать. - Кто просил? - уточнил Эрвин, принимая их и всматриваясь в первый лист. Кто просил Ханджи, Леви понятия не имел, поэтому сказал то, в чём уверен не был: - Там же написано. Смит поднял на него взгляд, и Леви понял, что с ответом не угадал. - А ты их что, читал? - Эрвин чуть растянул напряжённые губы, будто пытаясь сдержать усмешку. На самом деле выдавал он её ровно настолько, насколько хотел - так, чтобы задеть собеседника, продолжая выглядеть вежливым. - Они не были запечатаны. - Не оправдание. Смех поблёскивал в глазах Эрвина острыми льдинками. Леви неприятно укололся о них, выдерживая взгляд в упор. - Ты не умеешь выкручиваться. Советую научиться, если дальше собираешься покрывать Ханджи. "И не думал", - хотел ответить Леви, но понял, что так оно и выглядит, как сказал Смит. - Я могу идти? - Можешь, - согласился Эрвин, но в тот момент, когда Леви потянулся к дверной ручке, окликнул его: - Погоди. Леви обернулся. - Как ты? - спросил Эрвин совсем другим тоном. Серьёзно и будто бы даже заинтересованно. Без тени смеха. Зато Леви почти захотелось смеяться от того, как легко, одним вопросом Эрвин вдвое сокращает расстояние между ними. Он сам воображал это иначе: сложнее, дольше, ценой месяцев совместной борьбы. Тогда имела бы смысл попытка убедиться в чужом доверии. - Нормально, - ответил он, уже без недоумения, которое, должно быть, всё же проскользнуло в первые секунды на его лице. Слово было бесцветное и такое пустое, что Леви на мгновение стало противно. Зато вполне правдивое. Что ещё он должен был ответить? Он - нормально, потому что к кошмарам привык и не боится, что будет орать во сне. Потому что знает, когда просыпается, кто он и где он. И так же наверняка знает, что хочет делать дальше. Он любит порядок, а жизнь оборачивается хаосом каждый раз, едва успеешь подумать, что разобрался в ней. И если кто-то умеет разглядеть цель в полуосмысленном барахтанье человеческих душ, за ним хочется идти. Как ни странно, не ради цели. Это закономерно, это нормально. Он - нормально. - Хорошо, - кивнул Эрвин с таким видом, будто в единственном слове в самом деле услышал всё, о чём спрашивал. - Я через полтора часа уезжаю к стене Сина. Поедешь со мной. *** Почти за час до отправления Леви спустился во двор замка. В прямоугольнике жёлтого света перед ним на земле вырисовался собственный силуэт, слишком маленький в рамке высокого дверного проёма. Дверь захлопнулась, отрезая голоса двух разведчиков, что переругивались у самого входа. Сразу стало видно дальше, и небо оказалось светлее, почти серым в сравнении с чёрной башней, возвышающейся направо. Сырой ветер размешивал облачную массу. Она клубилась, как волны в беспокойном море, непрестанно меняя форму, пенилась рваными лоскутами мелких, более светлых облачков. Отчего-то Леви подумал об этом, хотя море представлял себе слабо. О море говорила мать - должно быть, незадолго до смерти, наверняка он уже не знал. Леви не помнил ни её голоса, ни слов, звучавших тогда, как непонятная сказка. Осталось смутное впечатление - нечёткое отражение полуфантазий Кушель о том, чего и ей увидеть не довелось. В мокрой темноте с крыш шлёпались капли. Сырость лезла за пазуху, и от этого зябкого ощущения не хотелось двигаться с места - только закутаться в плащ и стоять так, пытаясь не растерять остатки тепла. Леви натянул капюшон, сошёл по ступеням вниз. Сапоги мягко продавливали размокшую от дождя землю. Не успел он сделать трёх шагов, как тёмные лужи под ногами снова отразили полосу тёплого света. - ...а сделай-ка сам тогда, - донесся изнутри приглушённый голос одного из споривших. - И вообще, знаешь, что? - выскользнув на крыльцо, солдат обернулся, приблизил лицо к щели, так что в темноте высветились небритый подбородок и белый ворот рубашки, и раздельно проговорил: - Иди ты в задницу, вот что. Развернувшись, он протопал мимо Леви в сторону конюшни. - Дверь закрывай, придурок! - высунувшись на пару мговений, крикнула ему вслед тень второго разведчика. Гулкий удар двери о косяк разнёсся над двором, как выстрел. Что-то белое слетело с карниза, прохлопало крыльями у Леви над головой и исчезло в темноте. Маленькое белое перо, прокружившись у него перед лицом, опустилось на матово-чёрную лужу. Леви остановился. В нём шевельнулось странное ощущение - будто он уже проживал этот момент, будто видел некогда то же самое: перо, изогнувшись лодочкой, медленно-медленно, едва заметно скользит по грязной воде. Как-то это было связано с подземным городом, где только грязи и полно, а птицам делать нечего. Воспоминание было хорошее. Это означало, что гнать его надо к чёрту. Так же, как и стыд, который чуть тише, чем раньше, но всё ещё подавал противный голосок каждый раз, как он обрубал очередную нить, связывающую его с прошлым. Леви заставлял его замолчать одним и тем же ответом: мёртвым не сдалась ни его верность, ни дурацкая скорбь, в которой нет ничего, кроме жалости к себе. Он задрал голову, из-под капюшона всматриваясь в бурлящие облака. Не так уж много времени понадобилось, чтобы привыкнуть к небу. "Не будьте сволочами. Вам ведь всё равно, помню ли я о вас, правда?" Снова скрипнули петли. Обернувшись, Леви сначала узнал длинную тень Эрвина, зигзагом растянувшуюся по ступеням, потом только успел заметить его лицо - и всё тот же солдат снова высунулся и снова, уже тише, закрыл дверь. Свет смялся в полосу и стёрся вместе с силуэтом заместителя командора. Эрвин прислушался к тому, как кругом капает и хлюпает, выставил из-под карниза руку, проверяя, идёт ли дождь. Дождя не было. Он запахнул плащ и, на ходу застёгивая пуговицу у горла, с каменной лестницы сошёл на вязкую землю. Он успел узнать Леви. Для этого хватило нескольких секунд и тусклого луча, блеснувшего в жирной грязи и выхватившего из-под капюшона часть бледного лица. Невысокая фигура, бесформенная в широких складках плаща, стояла в нескольких шагах от лестницы, у стены одноэтажной кирпичной пристройки. - Давно ты здесь? - спросил Смит, приближаясь к нему. - Нет. Эрвин постоял рядом. Ветер шевельнул волосы у него на голове. Он приподнял голову, подставляя ему разгорячённое лицо. - Ночь будет неплохая. Сейчас всё проверим - и надо ехать. Идём? - Идём, - кивнул Леви, пропуская его. Под ногами у Эрвина плеснулась вода. Белое перо подмялось под сапог. Когда Смит сделал следующий шаг, чёрная жижа расходилась кругами, и ничего уже не плавало на её поверхности. Заставив себя оторвать взгляд от грязной воды, Леви пошёл за командиром, глядя ему в спину. Ткань плаща казалась серой, и даже без света на ней различался знак Крыльев Свободы: невнятно темнело левое чёрное крыло и почти светилось белым правое. "Ночь будет неплохая", - повторил себе Леви. Ветер сушил крыши пристроек, и капли с них срывались всё реже.