Ночные звезды - мои медали. Я сбитый летчик, меня достали. На протяжении жизненного пути всякого мужчины встречаются роковые мгновения, когда он беспощадно рвет со своим прошлым и в то же время трепещущей рукой сбрасывает таинственный покров будущего(с)
У майора Кораблева кризис уже далеко не среднего возраста с переоценкой ценностей, комната в коммуналке, черепно-мозговая травма в анамнезе, Федя Курочкин в статусе лучшего друга и еще кот (последний, впрочем, норовит сбежать к соседке). Майор Кораблев мучается от головных болей, одиночества и несовершенства мира, попутно донимая подозреваемых своими вопросами, и пьет чай на кухне свидетелей, где монотонно гудит фоном телевизор — на голубом экране мелькают картинки из голливудских фильмов — герой спасает мир в компании симпатичной блондинки, которая любит его просто по факту, без малейшей причины и следствия. Кораблев не любит малахольных блондинок, и просит убавить звук. Опрос затягивается надолго, и приходится не раз и не два подливать кипяток в уже остывший напиток, стараясь хоть что-то вычленить из сбивчивых показаний, перемежающихся всхлипами, но Кораблеву некуда спешить — его никто не ждет в тесной комнатке на верхнем этаже обшарпанной хрущевки, а потому можно попросить и третью чашку, окончательно разозлив хозяев квартиры. Утром следующего дня он появляется в кабинете МарьСергевны Швецовой, и с трудом борясь с недосыпом, зевотой и усталостью, пытается рассказать все, что ему удалось узнать об очередном убийстве. МарьСергевна, всегда только так, даже в мыслях и по старой привычке исключительно на «вы», пристально всматривается в осунувшееся лицо боевого товарища. Слишком пристально. От этого взгляда, острого, внимательного, разящего почище финского ножа, Кораблеву не скрыться, как бы он не пытался. — Лень, что случилось? — Марью не зря считают лучшей в комитете — в наблюдательности и проницательности ей нет равных. — Да все нормально, — отмахивается Кораблев, — просто бессонница. Пройдет. — Может, к врачу сходишь? — предлагает Швецова, и он готов провалиться сквозь землю, лишь бы только закончить этот разговор. — Да, да, наверно. — Бессвязно бормочет Кораблев и пятится к выходу. Настоящие герои не должны сбегать с поля боя. С другой стороны, никто не говорил, что он прошел бы подобный кастинг.***
Весна за окнами разыгралась не на шутку — ветка сирени непрошено лезет на балкон, и от ее запаха кружится голова. Кораблев забывается сном в половине двенадцатого чтобы вскочить от боли перед рассветом — в ушах неприятно шумит, под ребрами ломит — дают о себе знать старые боевые раны — и еще почему-то невыносимо тяжело дышать. Тик-ток, тик-ток. Глупая невидимая птица прячется где-то в темноте, и каждый звук ее хрипловатого голоса отдается набатом в висках, мешая вновь заснуть. Кораблев морщится, нашаривает рукой спрятанное в тумбочке обезболивающее, и, наконец, ломота и тяжесть немного отступают, до следующих сумерек.***
У Наташи Беловой есть несколько килограммов лишнего веса, властная надоедливая мама, годовой абонемент в спортзал и неприятный сосед по кабинету. Благодаря последнему Наташа сталкивается с майором Кораблевым сначала у кофейного автомата, а потом и в спортклубе. Один раз еще можно было бы посчитать случайностью, но после пятой встречи на беговой дорожке, она решается выяснить, в чем же дело. Кораблев неловко мнется, избегает прямого взгляда круглых Наташиных глаз, и зачем-то провожает ее до метро. Солнце в тот день палит особенно нещадно, и, поднявшись по лестнице на пятый этаж, Кораблев чувствует, что все тренировки пошли прахом — сердце колотится как сумасшедшее. Его интересует Шипов, только Шипов и его темные дела — твердит себе Кораблев, стараясь не замечать бесконечных подколов Курочкина, но почему-то злится, не найдя Белову в зале в понедельник. Во вторник злость только крепнет, в среду он, ненавидя себя, копается в личных делах сотрудников, пытаясь найти Наташин адрес.***
— Ты сегодня был какой-то грустный. — Голос Швецовой в телефонной трубке звучит напряженно. — Лень, что с тобой творится? — Я не знаю, как и сказать.– Герои не врут, но какой из него герой — скорее, самый настоящий страус. — Ваша интуиция вас подвела, МарьСергевна. Вот ждал, ждал, и, наконец, дождался. Я проживаю сейчас самый гармоничный период своей жизни. — Ааа, ну хорошо. — Даже не видя ее Кораблев знает, что сейчас Марья выразительно закатывает глаза. — Тогда до встречи. Она знает, что он врет. Ну и пусть, самому бы разобраться, что за чертовщина происходит вокруг. Ветки сирени все-таки пробиваются через балконную перегородку, касаясь цветками подоконника. Голова у Кораблева идет кругом. Кажется, что все старые шрамы решили разом напомнить о себе, и горят, давят липкой пустотой под ребрами, мешая заснуть в который раз.***
— А все-таки она тебе нравится. — Говорит Курочкин хитро прищуриваясь. — Пригласил бы, что ли куда. Хоть бы и в клуб. — Какое мне, я ж старый пень, — слова срываются с языка быстрее, чем Кораблев успевает подумать. — Скажешь тоже. Но приглашает, конечно приглашает, прикрываясь следственной необходимостью, и когда Белова в короткой кожаной куртке и с распущенными по плечам волосами появляется в дверях квартиры, Кораблев понимает весь масштаб своей глупости. — Ты похож на папика, который ни на шаг не отпускает от себя свою дочурку. — Белова лениво пьет замысловатый коктейль, поигрывая трубочкой. — Не принесешь еще? — Ну хоть не на дедулю, и то спасибо. — Грустно шутит Кораблев, с трудом отодвигая массивное безвкусное кресло. — О чем можно поговорить с девушкой лет на двадцать моложе тебя? — спрашивает он бармена, стараясь звучать не слишком уж жалко. И получив ожидаемый оскорбительный хамский ответ даже не спорит, лишь сутулится больше обычного, отдавая Беловой заказанный ею коктейль. Боль под ребрами в ту ночь кажется нестерпимой.***
-Тебя-то я и ищу. — Выпаливает Белова скороговоркой. — Не поможешь? — Многообещающее начало, — хмыкает Кораблев, — чего тебе, Белова? — Мы с моим бывшим собрались в кинотеатр, а ты знаешь, что маман у меня.…Но ты ей нравишься, так что.… В общем, если мама будет спрашивать, прикроешь меня? — Наташа смотрит на него с надеждой и мольбой. Старые нарывы вскрываются все разом — резко, немилосердно, без анестезии. Курочкин рядом с интересом наблюдает за посеревшим товарищем. — Да. — Отвечает Леня равнодушно. — Иди уже. Я не собираюсь тебе ничего говорить, понял? — это уже открывшему было рот Курочкину.***
Очередную пулю он ловит с храбростью, достойной лучшего применения. Джон Маклейн в телевизоре кривовато улыбается с экрана, и Кораблев горько усмехается ему в ответ. У «крепкого орешка» были цели в жизни, отличная физподготовка и вера в собственную правоту. У Кораблева только мешки под глазами, вселенская усталость и нудная работа по уставу с прописанными «надо» и «обязан». Леня десятилетней давности наверняка обозвал бы его трусливой рухлядью. Но мир все еще нужно спасать, даже если ты сам давным-давно эмоционально умер. Кораблев проверяет патроны в обойме и щелкает затвором — операция по захвату особо опасного преступника назначена на завтра.***
Шум в коридоре заставляет Наташу оторваться от бесконечных отчетов и протоколов. Выглянув, она нос к носу сталкивается с растрепанной, встревоженной Швецовой. — Что случилось? — буднично интересуется Белова, вяло пережевывая булочку. — Леню Кораблева подстрелили. — Выпаливает Швецова на ходу, чуть не сбивая Наташу с ног. — Курочкин уже там. — Кораблева? — тянет Белова. — Леонида Николаевича? — Ну, а какого еще? — в голосе Швецовой чувствуется плохо скрываемое раздражение. — Ты со мной поедешь? Я уже вызвала такси. Белова бросает недоеденную булочку и кидается следом за взволнованной, непривычно несобранной Швецовой.***
— Все ж ведь хорошо будет? — спрашивает Наташа, и губы ее почему-то не слушаются. — Хочется верить. — Швецова смотрит куда-то сквозь нее. Бедный Ленька. Сколько ему досталось.…Не в первый раз. Выкарабкается. — Не в первый? — Белова ежится от неудобства — все, на что она способна — так это задавать глупые вопросы, которые еще больше подчеркивают насколько она здесь чужая. Швецова кивает. Память услужливо рисует ей казалось бы давно забытую картину — холодная ночь в двухтысячном, тесный, пропахший куревом автомобиль с двумя «коллегами» на заднем сидении, скрывшийся в подъезде Леня, и последовавшие за этим слова о тройных закладках. Сам взрыв, свое совершенно сумасшедшее отчаяние, как будто это ее, а не Леню, подбросило взрывной волной, оседающий на снег оглушенный Кораблев.… Швецова помнит, как рыдала после, и Василий Кузьмич тщетно пытался ее успокоить, бестолково щелкая зажигалкой. Нет, не в первый. — Просто Леня — он… — Швецова с трудом подбирает слова. — Таких как он мало. Может, и вообще больше нет. Наташа теребит браслет на запястье. — Вообще больше нет. — Послушно повторяет она. — Сколько раз он меня спасал, я уже со счета сбилась, — Швецова едва заметно улыбается, — это в Ленькином стиле — бросаться на амбразуру с невозмутимым видом. Такой вот Кораблев, не переделаешь. Она все говорит, говорит, и не может остановиться. Рассказывает о зимней поездке в Выборг с бессонной ночью в гостинице, о пугающих телефонных звонках, выворачивающем наизнанку собственном страхе, кораблевском «Сейчас разберемся, МарьСергевна» и об отступающей панике под успокаивающий голос своего друга. Белова во все глаза смотрит на уставшую Швецову. Как наяву она представляет совсем еще юную девушку, всхлипывающую на плече Кораблева. В груди неприятно екает. — Ты не обижай его, ладно? — вдруг произносит Швецова. — Я же вижу, что у вас происходит. Кораблев ранимей, чем кажется. Обещай. Белова нервно сглатывает. — Обещаю.***
Первое, что он видит, открыв глаза — букет сирени. Несколько переплетенных веток в вазе около кровати грозятся вот-вот опрокинуться на подушку. — Да вы издеваетесь. — Стонет Кораблев. — Только не цветы. — Есть еще булочки. — Что? — он чуть не падает с койки. Белова застенчиво протягивает ему тарелку. — Я спрашивала у врачей, — у Беловой уставший вид и что-то неуловимо новое во взгляде, — они сказали что можно. — Это радует. — Перед глазами пляшут цветные круги. — Разве сегодня не четверг? — А какая разница? — удивляется Наташа. — Как же тренировка? — иногда Кораблев хочет отрезать себе язык. — Подождет. — Пожимает плечами Белова. — Есть вещи и поважнее. — Например? — Например, пытаться накормить одного зануду. — Не выдерживает Наташа. — Ешь уже. — А если не получится, с ложечки будешь кормить? — ерничает Кораблев. — Если понадобится, то буду. — Белова поджимает губы. — Применю карательные меры как на допросе. — О как. — Он усмехается. — Не много ли чести для такого старикана как я? — Кораблев, послушай… — Белова откашливается. — Прости, я иногда говорю лишнее. Ты никакой не старикан, и вообще я здесь не потому что тебя чуть не убили. Это трудно объяснить. Ты мог бы просто.…Не быть собой какое-то время? Он улыбается. — Постараюсь. Но только ради булочек. Наташа возвращает улыбку. Тик-ток, тик — ток. Надоедливая птица находит его даже здесь. — Так и пристрелил бы, — стонет Кораблев, — голова сейчас лопнет. — Это соловей. — Говорит Белова с осуждением. — - Ты бы биологию подучил, Кораблев. Он о любви поет, между прочим. — Это в учебниках пишут? — удивляется он. — Ну, надо же, министерство образования заботится о подрастающем поколении. — Ну ты все-таки и язва. — Извини. Какой есть. — Старый солдат не знает слов любви? — смеется Наташа. — Ладно, сбитый летчик, отдыхай. Я завтра приду. -Белова… — слова снова срываются необдуманно, и Кораблев мысленно костерит себя на чем свет стоит. — Да? — белое пальто Беловой сияет ярче солнца. — Приходи пораньше. Белова смотрит на Кораблева своими круглыми глазами, он зажмуривается, опять неосторожно ловит взгляд сквозь надоедливые солнечные лучи, хозяйничающие в палате, и чувствует, как кто-то разрядил обойму с патронами прямо в грудь. Она кивает. В воздухе пахнет сиренью. И все становится понятно без слов. На майоре Кораблеве давно нет живого места — черепно-мозговая травма, бесчисленные царапины, порезы и парочка ножевых ранений, но впервые за долгое время под ребрами не давит липкая пустота, и дышать уже не страшно.***
— Какой запах! — Швецова срывает веточку сирени, не в силах сдержать улыбки. — Настоящая весна. Белова рядом молча смотрит на проносящиеся по небу самолеты. Мир вокруг сжимается до одной пульсирующей точки с бледным, улыбающимся Кораблевым на больничной койке. Невидимый соловей выводит где-то поблизости свою простенькую песню. — Весна, МарьСергевна, — привычно соглашается Курочкин. — Она и есть.